Джесс - Хаггард Генри Райдер - Страница 11

Джесс подошла и поцеловала ее.

— Что с тобой, моя милая? — спросила она. По ее голосу Бесси никогда бы не догадалась о том, какая щемящая тоска гложет сердце бедной Джесс.

— О, Джесс! — воскликнула она. — Как я рада, что ты пришла. Я так нуждаюсь в твоем совете: мне хотелось бы, чтобы ты высказала свое мнение, — с этими словами она замолчала.

— Ты мне должна сказать сперва, в чем дело, милая Бесси, — ответила Джесс, усаживаясь против сестры таким образом, что ее лицо оставалось в тени. Бесси топнула ножкой по ковру, разостланному в комнате. У нее была прехорошенькая ножка.

— В чем дело, дорогая моя? — переспросила она. — Фрэнк Мюллер был сегодня здесь и просил моей руки.

— О, — воскликнула Джесс и свободно вздохнула, — только-то? — Словно камень свалился с ее плеч. Она и сама с некоторых пор надеялась услышать эту новость.

— Он хотел, чтобы я вышла за него замуж, и когда я отвечала отказом, то он обошелся со мной, как…

— Как бур, — подсказала Джесс.

— Как скотина! — поправила Бесси.

— Значит, ты не любишь Фрэнка Мюллера!

— Люблю ли я его? Я терпеть не могу этого человека. Ты себе и представить не можешь, до какой степени я ненавижу его красивое злое лицо. Я никогда его не любила, а теперь еще меньше… Но я тебе все расскажу по порядку.

Джесс молча ожидала конца рассказа.

— Вот что, — сказала она наконец, — ты не желаешь выходить за него замуж, а потому не стоит об этом говорить. Ты не можешь его ненавидеть больше моего. Я знаю его уже много лет и скажу, что Фрэнк Мюллер — лгун и предатель. Этот человек в состоянии предать родного отца, если увидит в том для себя выгоду. Он ненавидит дядю, хотя и делает вид, что очень его любит. Я уверена, что он много раз старался восстановить против него буров. Старик Ханс Кетце рассказывал мне, что он отзывался о нем, как об изменнике, и еще за два года до покорения этой страны англичанами пытался предать его суду, хотя в то же время выдавал себя за его друга. Затем, в войну с Секукуни[19], Фрэнк Мюллер устроил так, что дядя был вынужден снарядить две лучшие фуры с волами. Сам он ничего не пожертвовал, кроме двух мешков провизии. Он очень зол, Бесси, и злопамятен, он умнее и влиятельнее, чем кто-либо в Трансваале, и ты должна быть с ним очень осторожна, иначе он наделает нам бед.

— Вот еще, — возразила Бесси, — едва ли он может что-либо теперь сделать, так как земля принадлежит англичанам.

— Ну, я в этом не уверена. Я еще не убеждена в том, что страна будет вечно принадлежать англичанам. Ты смеешься надо мной, когда я читаю газеты, но я узнаю из них тревожные вести. Теперь у власти иные лица, и неизвестно, как они поступят в данном случае[20]. Ты слышала, о чем говорил дядя сегодня вечером? Они, быть может, уступят нас бурам. Ты, верно, забываешь, что мы, колонисты, — не более чем пешки, которыми играют как угодно.

— Это пустяки, Джесс, — с негодованием отвечала Бесси, — англичане не такой народ. Если уж они что-то говорят, то держатся своего слова.

— Да, так было прежде, — промолвила Джесс, пожав плечами, и поднялась, чтобы идти в свою комнату.

Бесси беспокойно зашевелилась.

— Посиди еще, милая Джесс, — сказала она, — мне нужно еще кое о чем с тобой поговорить.

Джесс снова уселась или, лучше сказать, упала в свое кресло, и ее бледное лицо побледнело еще больше; Бесси же вспыхнула и остановилась в нерешимости.

— Я хотела поговорить о капитане Ниле, — выговорила она наконец.

— А-а, — протянула Джесс, нервно засмеявшись, причем голос ее прозвучал как-то холодно и странно, — что же, разве он также заразился примером Фрэнка Мюллера и сделал тебе предложение?

— Н-н-е-е-т, — протянула Бесси, — но… — С этими словами она встала с кровати и, пересев на стул рядом с креслом сестры, склонила голову к ней на колени, — но я люблю его и думаю, что и он любит меня. Утром он сказал мне, что я самая хорошенькая девушка на свете, и притом самая симпатичная… И знаешь, — продолжала она, засмеявшись тихим, счастливым смехом, — мне кажется, что он действительно так и думал, говоря это.

— Ты шутишь, Бесси, или говоришь серьезно?

— Совершенно серьезно! И я нисколько не стыжусь в этом признаться. Я полюбила капитана Нила еще в тот момент, когда он боролся со страусом. Он проявил тогда такую храбрость! Как красив мужчина, когда он выказывает всю свою силу. И потом, он настоящий джентльмен, он так непохож на всех окружающих. Да, я с первого же раза полюбила его, и с тех пор это чувство все росло и росло во мне, и если он не женится на мне, то, кажется, я не переживу. Вот что я хотела тебе сказать, дорогая Джесс. — С этими словами она опустила голову на колени сестры и заплакала тихими, кроткими слезами.

Между тем Джесс сидела неподвижно, рука ее свесилась через ручку кресла, лицо приняло выражение сфинкса, глаза были устремлены в окно и глядели куда-то вдаль, туда, где бушевала буря и лил дождь. Она слышала отдаленный рев этой бури и тихие всхлипывания плачущей сестры, чувствовала ее голову на своих коленях и все же ей казалось, что она умерла. Молния разбила ее сердце, как недавно каменную груду. И как все это быстро произошло! Как непродолжительны были ее счастье и надежда! Она сидела безмолвная, убитая горем, Бесси же тихо рыдала, уткнувшись в ее колени; и вместе они представляли такую группу, подобную которой не часто доводится видеть даже художнику, изучающему человеческую натуру.

Старшая сестра заговорила первая.

— Ну что же, милая моя! О чем же ты плачешь? Ты любишь капитана Нила и думаешь, что и он любит тебя. Тут не о чем горевать.

— Положим, что это так, — отвечала младшая, немного повеселев, — но я все думаю, как было бы ужасно потерять его.

— Тебе нечего этого опасаться, — сказала Джесс, — а теперь, милая моя, мне, право, пора идти спать. Я так устала. Спокойной ночи. Благослови тебя Бог! Мне кажется, ты сделала хороший выбор. Капитан Нил такой человек, которого полюбит всякая женщина, а полюбив — будет гордиться им!

Минуту спустя она уже была в своей комнате. Скрывать своих чувств было уже незачем. Она бросилась на постель, зарыла голову в подушки и горько, истерично зарыдала. Ее слезы, так непохожие на тихий плач Бесси, до такой степени душили ее, что она прижимала к губам одеяло, чтобы всхлипывания не достигли как-нибудь слуха Джона Нила, помещавшегося рядом с ее комнатой. Ей внезапно представилась вся ирония, заключавшаяся в ее положении: она была отделена от него одной лишь тонкой перегородкой, находилась от него всего в нескольких шагах; а между тем она оплакивала его, как будто их разделяли тысячи миль, а он этого даже и не подозревал. В самые критические минуты жизни нам иногда приходят в голову подобные параллели. Такие примеры, как Джон Нил, ложащийся спать под приятным впечатлением удачной охоты, и Джесс, лежащая в шести шагах от него и выплакавшая о нем всю душу, постоянно встречаются в нашем удивительном мире. Разве мы часто понимаем чужое горе? И если даже сумеем иногда его различить, то разве можем измерить его глубину? Еще менее мы способны его понимать, когда сами являемся причиной чужой скорби. А чаще всего, как и в настоящем случае, мы попираем ногами чужое счастье вследствие простой случайности или вполне извинительной беззаботности.

Он уже спал крепким сном, а она, немного успокоившись после первого потрясения, ходила неслышными шагами по комнате, стараясь заглушить ощущение острой душевной боли. Если бы от нее зависело вернуться к прежним дням! Зачем только она встретилась с ним и увидела его лицо, которое отныне всегда будет пред нею! Она хорошо знала свою натуру. Ее сердце заговорило, а этот внутренний голос будет вечно отдаваться в ее душе. Разве можно вернуть назад сказанное слово или заставить его смолкнуть? Это относится не ко всем женщинам, но ведь есть же исключения. Такое сердце, как у этой бедной девушки, слишком чутко и несет в себе слишком много божественного постоянства, чтобы быть способным изворачиваться и приспосабливаться к тем или другим переменам, происходящим в нашем изменчивом мире. Для этих натур нет середины, они не могут держаться одной стороны пути, они ставят на карту все свое благополучие. Когда же их карта бита, то разбито и их сердце и счастье их рассеивается как дым.