От заката до рассвета - Кравцова Наталья Федоровна - Страница 26

Наконец цель под нами. Самолет качнуло. Это оторвались бомбы.

— Готово, — сообщила Нина и, как всегда, наполовину высунулась из кабины, глядя на землю. Каждый раз я боялась, как бы она не выпала оттуда вслед за бомбами.

Заложив глубокий крен, я увидела взрывы на станции. Вспыхнуло пламя.

— Попали! — закричала Нина хриплым голосом.

Но я не успела рассмотреть, что именно горело: мне было не до цели. Рядом с самолетом раскатисто, с сухим треском рвались снаряды. Сразу со всех сторон. Пахло порохом, гарью.

Мысли вертелись вокруг одной, главной: быстрее уйти, выйти из-под обстрела… Бросая самолет из стороны в сторону, я стремилась избежать прямого попадания снаряда, угадывая, где разорвется следующий. Изо всех сил выжимала скорость. Ветер свистел в ушах, дрожал самолет, но мне казалось, что он висит на месте.

Сначала Нина срывающимся голосом пробовала подсказывать мне, как маневрировать. Потом замолчала — бесполезно.

Мы уходили на север, в море. Сюда было ближе, чем до линии фронта, да и ветер не был встречным.

От каждого залпа зениток самолет вздрагивал. Хотелось сжаться в комок, спрятаться поглубже в кабину. Я невольно пригибала голову…

А сзади сидела Нина и молчала. Мне некогда было сказать ей даже слово.

И вдруг мне показалось, что она молчит потому, что с ней что-то случилось. Испуганно я заорала в переговорную трубку:

— Нина! Нина!

— Что такое? Наташа, что с тобой? — встревоженно спросила она сиплым шепотом.

— Ничего, ничего, — ответила я, сообразив наконец, что она, видимо, сорвала голос. Поэтому ее и не слышно.

Самолет быстро снижался: маневрировать можно было только за счет потери высоты. Прибор показывал 400 метров, потом 300… 200…

Впереди совсем близко отливало сталью море. Мы медленно приближались к нему. Прожекторы не выпускали нас, пока мы не оказались низко над водой. Уже перестали стрелять зенитки, уже замелькали под крылом белые барашки волн, а лучи все продолжали держать наш самолет, опускаясь вместе с ним все ниже, ниже. Они почти легли на землю, освещая холмы, редкие деревья на берегу. Вероятно, немцы ждали, что мы упадем в воду.

Когда наконец лучи погасли и до нас с Ниной дошло, что «наша взяла», я спросила ее:

— Ну, как самочувствие?

— Нормально, — прохрипела она. — Посмотри на плоскости!

Я увидела две больших дыры в нижнем крыле. Насквозь просвечивало верхнее. Лонжерон был перебит. Словно флаги, болтались куски перкали.

— Ничего, долетим, — сказала я преувеличенно бодрым голосом, а сама еще раз подвигала рулями. Нет, управление не перебито, все в порядке.

Я подвернула самолет ближе к берегу, и вскоре под нами стала проплывать крымская земля, пересеченная оврагами, изрытая траншеями. Где-то здесь проходила линия фронта.

Внезапно я почувствовала слабость во всем теле, ноги мои затряслись, запрыгали, стуча о пол кабины. Я сняла их с педалей, попробовала прижать колени руками. Потом вытянула, расслабила — ничего не помогало. Ноги продолжали танцевать и совершенно не слушались меня.

Я приуныла. Все страхи остались позади, мы летим домой. Что же это со мной? Мне было не по себе. Однако Нине я ничего не сказала.

В это время раздался ее сиплый голос:

— Наташа, давай покричим.

«Покричим» значило, что мы должны убрать газ и на малой высоте поприветствовать наземные войска (крикнуть «Привет, пехота!» или что-нибудь в этом роде). Многие верили, что пехота их хорошо слышит, и честно «кричали», снижаясь над передовой. И мы с Ниночкой при удобном случае проделывали то же самое.

Но в этот раз мне совсем не хотелось «кричать». Да и не было желания выяснять, шутит Нина или нет. И я сердито ответила ей, что кричи, мол, сама: твой голос услышат лучше.

Как бы там ни было, а ее предложение вывело меня из угнетенного состояния. Ноги мои постепенно успокоились.

Над проливом облаков уже не было. На море сверкала лунная дорожка. До самого аэродрома мы летели в ясном небе. Тихо и мирно светили звезды.

Еще издали я увидела стартовые огни. Несколько неярких огоньков на земле. Там нас ждали. Там был наш дом.

Темная ночь

От крайней стоянки самолета до крутого обрывистого берега несколько шагов. Дальше — море. Азовское. Днем оно зеленовато-серое, с четкой, чуть выпуклой линией горизонта, густо-синей полоской, разделяющей небо и воду. А ночью, темной беззвездной ночью его не видно. Стоишь у обрыва, и впереди — чернота. Но постоянно слышишь его шум, раскатистый, однообразный. Даже в полете кажется, что он сопровождает тебя.

Здесь, у самого моря, наша летная площадка. Рядом с ней, в поселке, мы живем. Всю зиму и весной…

Погода — штормовая. Гудит море. Мы летаем на Крым, бомбим фашистов под Керчью. Сильный северо-восточный ветер гонит наши «ПО-2» на цель с такой скоростью, что они мчатся, как истребители. Зато назад ползут долго-долго. Целую вечность.

Сегодня у меня штурманом — Хиваз Доспанова. Неугомонная девчонка. Вернувшись из госпиталя, она продолжает летать. Ей бывает очень трудно, она теперь быстро устает: после переломов обе ноги стали короче… Но она крепится, по-прежнему хохочет и поет.

В полете Хиваз болтает без умолку. Да и на земле тоже.

— Ты заметила, — говорит она, — что на станции вместо четырех прожекторов стало шесть? Это они вчера перетащили с берега. Правильно, конечно: мы уже третью ночь летаем на эту цель… Какая кошмарная погода! — продолжает Хиваз. — Мы, кажется, сегодня не долетим домой: скорость черепашья! Жуткий встречный ветер! — Потом вдруг без всякого перехода: — А хочешь, я спою тебе песню. Новую! Из фильма. Нам показывали в госпитале. Слушай.

Пропев два куплета, она ненадолго умолкает. Потом говорит:

— Дальше не помню. Правда, прелесть? Внизу под нами Фонталовская. Мы уже полчаса торчим над ней! Господи, что за скорость! Натка, а тебе не кажется, что нас относит назад, а? Давай спустимся пониже, может быть, там ветер слабее…

Я снижаюсь, но и здесь ветер такой же. Самолет медленно, очень медленно приближается к аэродрому.

— Знаешь, завтра будет дождь. Этот ветер обязательно нагонит плохую погоду. Я теперь заранее чувствую, когда погода изменится: ноги мои начинают ныть… Послушай, а ты не хочешь нарисовать на хвосте самолета какую-нибудь птицу или зверя? Это модно, во всех полках рисуют. Можно белой краской. Ты видишь, как садятся самолеты? Кошмар!..

На земле непрерывно горит посадочный прожектор. С зажженными навигационными огнями «ПО-2» ходят по кругу. На последней прямой снижающийся самолет летит так медленно, что кажется, можно идти рядом с ним обыкновенным шагом, и он не обгонит тебя.

Заходим на посадку и мы. Едва колеса касаются земли, как самолет окружают техники и, удерживая за крылья и стабилизатор, прижимают его книзу, чтобы не перевернуло ветром.

— Полеты запретили! — кричат мне. — Рули на стоянку!

Наконец мой «ПО-2» в безопасности, на стоянке. Весь опутан тросами, закреплен на месте. Тросы натянуты и привязаны к штопорам, ввернутым в землю. От стоянки до крутого берега несколько шагов. Гудит ветер, шумит море…

— Хиваз, где ты? — зову я.

Никто не откликается. Я ищу ее и нахожу в сторонке. Согнувшись, она сидит на пустом ящике из-под бомб и плачет.

— Что ты? Что случилось?

— Очень ноги болят. Просто не вытерпела… Я посижу немного, сейчас пройдет.

Когда ей становится легче, мы отправляемся домой.

В комнате жарко. Шелестит сухой камыш в печке. Мы вылезаем из комбинезонов, раздеваемся. Еще не поздно — одиннадцать. Впереди — целая ночь. Нам редко удается спать ночью.

Вдруг распахивается дверь.

— Кино привезли! «Два бойца» называется. Кто хочет — в клуб!

Хиваз вскакивает и всплескивает руками.