Матросы «гасят» дикарей - Зверев Сергей Иванович - Страница 42

Команда спецназовцев молчала, они прислушивались к звукам, вглядывались за деревья. Мазались грязью на совесть, а потом еще и купались в жухлой листве, чтобы она прилипла, так что внешний вид соответствовал обстановке. Четверо леших, сливаясь с окружающей местностью, терпеливо ждали у моря погоды…

Кенни собрался что-то сказать, но Глеб сунул ему кулак под нос и тут же прижал палец к губам. Он различил шорох, и чутье подсказало, что звук не имеет отношения к звукам леса. Спецназовцы застыли. Снова шорох, треснула сухая ветка.

И через пару минут мимо них прокрались по тропе четверо одетых только в тыквенные «бандажи», но увешанных оружием дикарей! Они шли вкрадчиво, как кошки, подавшись вперед, сжимая топоры и копья, что где-нибудь в кино смотрелось бы смешно, а в реальной жизни не выглядело забавно. Боевая раскраска была другой, это даже не было похоже на раскраску. Тела туземцев покрывал густой налет серо-белого порошка, что-то вроде талька, золы или детской присыпки. «Косметику» наносили на кожу неравномерно, и люди в ней смотрелись воистину жутковато. Они не были похожи на живых людей. Зомби, вставшие из могилы и отправленные охранять покой деревенских обитателей! Ей-богу, при взгляде на эти уродливые создания кровь стыла в жилах.

У них и лица были безобразные, не похожие на лица обычных папуасов, которые, в общем-то, не уродливы, а в детстве и юности очень даже красивы. В них было что-то пещерное, неандертальское: глубоко запавшие в черепа черные глаза, корявые, несимметричные челюсти, тяжелые надбровные дуги. Кабаньи клыки торчали из носовых перегородок – признак солдата на тропе войны. Длинные хвосты из пучков травы довершали «военную форму»…

Они проходили очень медленно, тащились как черепахи, вращая головами. А когда скрылись за деревьями, волна облегчения накрыла, горячий пот потек со лба. Вроде как с обитателями загробного мира встретились… Их можно было перестрелять или накинуться и задушить руками, злости было через край, но где гарантия, что после этого вся деревня и парочка соседних не устроят на них облаву?

– Черт, ну и обезьяны… – Антонович так вздохнул, словно уже испускал дух.

– Не хотелось бы окончательно портить ваше настроение, уважаемые российские коллеги, – глухо прошептал Мэрлок, – но, согласно моим наблюдениям, мы напоролись не на каких-нибудь заурядных, сопротивляющихся цивилизации папуасов, живущих племенными обычаями, а на племя карафаев – древесных людей. Я слышал, что они обитают в верховьях Анокомбе, где цивилизованные люди появляются редко, но не думал, что нам посчастливится с ними встретиться… В наше время, господа, бытуют противоречащие друг другу мифы: первый – что в Новой Гвинее сплошь и рядом проживают одни лишь каннибалы, на которых клейма негде ставить. Второй – что людоедство в Новой Гвинее извели под корень и оно практикуется лишь в глухих уголках индонезийского штата Ириан-Джая, где люди до сих пор прозябают в каменном веке.

Открою вам тайну – оба мифа далеки от реальности. Людоедство существует, куда бы оно делось, если страсть к человеческому мясу у дикарей в крови? Простым миссионерством эту заразу не вырезать. Вы даже не представляете, сколько на этом острове съели миссионеров… Конечно, в городах это уже не принято, и не во всяком племени приветствуется. Но что касается карафаев… Не хочу ходить вокруг да около, господа, эти люди одержимы пагубным влечением к человеческому мясу, чрезвычайно воинственны и отличаются небывалой жестокостью. Члены племени горой стоят друг за друга, мстительны, склонны к ритуальным процедурам, на которых и превращают в пищу своих врагов, попутно с умасливанием своих божеств. Больше всего они ценят человеческую печень с целебными травами, а также пенисы, носы, языки, мясо щек, с бедер, ступни ног. Лакомый деликатес – женские грудные железы…

– Послушайте, коммандер, – перебил Глеб. – Я понимаю, что вы замечательный рассказчик, но не изволите ли заткнуться? Знаете, и без вас немного тошно.

– Ну и дела… – потрясенно шептал Антонович. – Четверо здоровых мужчин, две женщины – это какую же вечеринку можно отгрохать на всю деревню… Запечь в яме, да со сладкой картошечкой…

– И ты туда же? – разозлился Глеб.

– Нет, командир, я не туда, – возразил Антонович. – Я это к тому, что у нас имеются шансы спасти ребят и девчат. Посуди сам, ритуалы – это что-то сакральное и с кондачка не проводятся. Вчера они устали, вернулись поздно. Разве что сегодня, когда стемнеет, большое пиршество на всю деревню – с танцами, с дегустацией… И не прирежут наших товарищей раньше времени – свеженькими будут умерщвлять, прямо к столу…

– Господи, ну как же вас заткнуть… – взмолился Глеб.

Насилу замолчали, превратились в неподвижные кочки. Время летело незаметно, было уже пять часов пополудни. Растущее напряжение уродовало лица, превращало их в какие-то застывшие маски. «Какие нервные лица, быть беде», – с беспокойством думал Глеб. Идти в деревню при свете дня было глупо, а еще глупее идти туда, зная, что у тебя за спиной несколько страшноватых туземцев, только и ждущих, кого бы убить! Но лежать и ничего не делать, когда твои люди в лапах у каннибалов…

От нетерпения спецназовцы уже зеленели, и тут снова вернулось ощущение внезапного ужаса, они перестали дышать. Скользнула фигура по тропе, нечеткая, размытая под пологом пышных крон – словно демон, крадущийся во мраке… За ним еще одна, третья…

Живые мертвецы возвращались в деревню, издавая еле ощутимые звуковые колебания.

Спецназовцы застыли – их терпение оказалось вознаграждено. Но почему так хреново на душе?.. Казалось, призраки плывут по воздуху, не касаясь земли, все понимают, проницая сквозь кусты и деревья, но по неким причинам делают вид, будто не понимают…

«Не могут они нас видеть, – успокаивал себя Глеб. – Пусть они знают этот лес наизусть, но мы осторожны, умны, опытны. А раз идут прогулочным шагом и никуда не торопятся, значит, не нашли ни лодку, ни убиенных Антоновичем соплеменников.

И могут только гадать, что с ними случилось…»

Призраки ушли, тропа опустела. Но напряжение, сжавшее грудь, не отпускало. Что-то не то. Как медленно, как непростительно медленно работала голова…

– Вроде бы их больше было… – шевельнулся и прошептал Кенни.

Ну, точно, был еще и четвертый! Что-то зашипело за спинами у бойцов, словно змея, которой наступили на хвост! Они откатились, рассыпались, и все в пронзительной тишине. Растопырив ноги, в яму спрыгнул тот самый четвертый, страшный, как исчадие ада, похожий в своей «присыпке» на труп, который неделю держали на жаре! Он взмахнул бамбуковым копьем, распахнул пасть, чтобы прогорланить товарищам о занятной находке… и, выронив копье, схватился обеими руками за причинное место, выпучил обведенные белой краской глаза. Антонович не дремал, вмазал носком по промежности. И не мешкая отправил кулак под нос противника, из которого, помимо кабаньих клыков, в разные стороны торчали бамбуковые палочки. «Точно в торец», – машинально подумал Глеб.

Дикарь свалился, как мешок с капустой, испустил скрипящий звук. Он был мертв – такой удар прибил бы и гориллу. Никто не шевелился, сидели и слушали. В лесу царила тишина, отпускало ощущение сжимающейся у горла удавки. Дикари ушли и возвращаться за отставшим товарищем не собирались – сам дойдет, не маленький…

У «не маленького» были разорваны шейные позвонки, торчал наружу пупырчатый язык, а голова казалась на пол-оборота открученной.

– Корефан, блин, – проворчал Антонович.

– Карафай, – поправил Мэрлок.

Что нашло вдруг на Глеба? Он принялся стаскивать с дикаря «атрибутику жанра» – головной убор, напоминающий чудовищную диадему, но отлично закрывающий полголовы, вонючую набедренную повязку, мешок для переноски необходимых в хозяйстве вещей, сложенную шкуру неведомой твари, прикрученную к мешку, которую можно носить в виде «скатки», а можно обмотаться ей так, что мать родная не узнает…

– Подскажи мне, командир, если я вдруг неправильно тебя понял, – бурчал под руку Антонович, а остальные угрюмо помалкивали. – Ты собираешься прогуляться к волку в пасть, потолкаться на чужом празднике жизни?