Круг Матарезе - Ладлэм Роберт - Страница 58

К дому тем временем подъехали повозки, на которые стали складывать мертвые тела. Меня швырнули – за руки, за ноги – вместе со всеми. Я все слышала и видела… Повозки двинулись, заскрипели колеса, мы ехали очень быстро, просто с сумасшедшей скоростью, будто те, кто сопровождал трупы, торопились покончить с этим дьявольским делом. Кошмар этой ночи все длился. Лежа среди трупов, я впилась зубами себе в руку, чтобы не закричать. Перед глазами стояла сцена погрузки: людей швыряли безжалостно и поспешно… Да, я забыла сказать. Те, кто пришел грузить трупы, не мародерствовали – ни одна вещь не пропала с виллы. Попытавшихся стащить что-либо зверски убивали тут же, на месте. Это стало известно уже потом, когда обнаружили останки: кости перебиты, плоть разодрана крючьями…

Итак, мы ехали довольно долго, но наконец прибыли. Надо мной, подо мной, рядом были трупы, и я молила всемогущего бога послать мне смерть. Но хотя и желала себе смерти, я боялась ее, страшилась боли. Мне казалось, что я ощущаю, как чья-то рука душит меня.

Господь смилостивился надо мной – я потеряла сознание. Возможно, на долгое время…

Когда я очнулась, лунный свет брезжил вдали, обливая холмы, покрытые лесом. Я не узнавала местность и как тогда, так тем более и теперь не могу сказать, где происходило все дальнейшее.

Нас вытаскивали и бросали в общую могилу, и может, мне померещилось в кошмаре ночи, но могила эта была круглой. То есть я хочу сказать, она была вырыта в форме круга. Окровавленные тела летели одно за другим в яму, бросили и меня, а сверху еще тела… Тошнота опять подступила к горлу, но я сдержалась. Трупы были изуродованы, руки вывернуты – с нами плохо обращались, а может, кое-кого изуродовали прямо на месте убийства, я не знаю… Я слышала, как ссорились меж собой те, кто привез и хоронил нас. Одни требовали, чтобы привели священника, – ведь господь не примет наши души без заупокойных молитв. Другие говорили, что это не обязательно, хотя им самим нужен был пастырь, чтобы отпустить их грех, но кто-то сказал: «Господь все видит и простит нас, ибо ведает, почему мы согласились выполнять эту работу».

Заваленная трупами, я с трудом могла дышать.

И все же ноздри мои и рот все забивала земля с каждым броском лопаты, ловить воздух становилось все труднее. Но господь не пожалел для меня воздуха – маленькая щелочка осталась. Как это могло случиться, я не знаю.

Прошли часы, прежде чем я решилась выбраться. Это стоило мне огромных усилий, поскольку я была в полном изнеможении. Высвободив наконец руки, я принялась рыть землю ногтями.

Наконец в какой-то момент рука моя не ощутила препятствия, ее овевал холодный воздух. Кое-как я высвободила лицо, затем голову, шею, плечи… Я зарыдала, но какая-то часть моего мозга все же работала – я испугалась, что кто-то услышит мои рыдания.

Мне повезло. Все покинули проклятое место. Я выбралась и поползла прочь из этого леса смерти в поля. Я увидела над головой восходящее солнце и возблагодарила господа. Новый день занимался, и я была жива, но жизнь для меня была кончена. Я не могла вернуться назад, так как не сомневалась, что меня убьют, а пойти в какое-то другое, незнакомое место было также невозможно для одинокой молодой женщины, ибо в этой изолированной от мира стране женщины на виду. Мне не к кому было обратиться за помощью, так как я три года пользовалась покровительством моего падроне и дорога к другим людям была для меня закрыта. Но и умереть я не могла в солнечном свете дня. Свет божий велел мне выжить.

Я стала думать, что же предпринять, и наконец вспомнила, что в одном имении, недалеко от Нонзы, есть человек, который убирает конюшни. Он служил у друзей Гильома де Матарезе и, когда мы приезжали к ним в гости, обслуживал наших лошадей. Я подумала, не пойти ли к нему, упасть в ноги и попросить, чтобы он спрятал меня из милосердия. Я понимала, какому огромному риску его подвергаю. К самим друзьям Гильома – его господам – я тоже пойти не могла: у всех были жены и дети, а я была шлюхой с виллы Матарезе, и они это знали. Они лишь терпели меня прежде, когда мой падроне был со мной, они бывали даже обходительны, а порой наслаждались моим обществом. Но это было, когда мой господин был жив. А теперь он мертв, и я умерла вместе с ним.

И все же я решилась идти к тому человеку, что работал на конюшне, потому что знала, что он добр ко мне. Я помнила, как он улыбался мне, а когда все отправлялись охотиться, он помогал мне сесть на лошадь, подправляя седло, и смеялся, говоря, что я рождена не для охоты. И я смеялась вместе с ним. Иногда я чувствовала на себе его особый взгляд. Я привыкла к сладострастным взорам, но его глаза говорили мне о гораздо большем. Он был тонок, умен и все понимал. Он, казалось мне, уважал меня. Не за то, кем я была, а за то, что я не претендовала казаться не тем, что я есть.

Я подождала, когда солнце выскочит из-за гор, чтобы было легче ориентироваться. По солнцу я и определила, что Нонза где-то левее, и в конце концов добралась до тех конюшен, нашла этого человека. Он стал мне мужем, а когда я родила дочь Гильома де Матарезе, он принял ее и относился к ней как к своей дочери. Он любил нас обеих и оберегал… Но я не стану рассказывать об этом, ибо вас эта часть моей жизни уже не касается. Скажу лишь, что мы прожили долгие годы к северу от Весковато, вдали от холмов и этих людей, и никогда не вспоминали об их тайне. Мертвых не вернешь, а убийца и его сын – я имею в виду того, кто стрелял последним, избавляясь от выполнивших волю Гильома де Матарезе людей, и его сына-пастушка – исчезли, испарились с острова.

Я рассказала вам правду, всю правду, синьоры. Если у вас все еще остаются сомнения, то я уже не в силах избавить вас от них. Добавлю только, чтобы вы поняли, какая цена заплачена людьми с холмов за земли Гильома де Матарезе.

Эти бедняки с холмов унаследовали землю за то, что согласились захоронить трупы. Они знали, что делают это и для мертвых, и для собственных детей, для будущих детей. Ради их благополучия они сохранили в тайне распоряжения пастушка и завещание Гильома де Матарезе.

Талейников подошел к плите и налил себе чаю.

– Семьдесят лет прошло, а они все еще убивают из-за этой могилы, – сказал он по-английски Скофилду.

Старуха заволновалась:

– Простите, о чем это вы?

Талейников объяснил ей по-итальянски, и она согласно кивнула:

– Секрет, тайна переходит от отца к сыну. С тех пор как им достались земли, родились уже два новых поколения. Но это не так уж много. Они все еще боятся.

– Да нет таких законов, по которым они подлежат ответственности за это! – вскричал Талейников. – Их могли бы судить за то, что они скрыли факт массового убийства, да и то – через столько-то лет?! И потом, они ведь всего лишь похоронили мертвых. Убийц-то не нашли. Стало быть, привлекать некого. Зачем хранить в тайне то, что они зарыли трупы? За что суд?

– Они хранят не тайну захоронения, – пояснила слепая женщина. – Они держат в тайне то, что зарыли людей без священника, молитв, без божьего благословения.

– Ну, на это существует совсем другой суд! На сей счет я помолчу, так как ничего в этом не понимаю, – заявил Талейников.

Скофилд с интересом посмотрел на русского и обратился вдруг к старухе:

– Почему вы вернулись сюда?

– Я могла это сделать, то есть была в состоянии. И потом, я была уже стара, когда мы нашли это место.

– Это не ответ, – возразил Скофилд.

– Люди на холмах верят лжи. Они думают, что падроне просто-напросто отправил меня подальше на время, чтобы я не видела всего, что там произошло. Кое-кто страшится меня, ненавидя при этом. Ходят слухи, что я послана сюда, чтобы служить им напоминанием, но ослеплена господом, чтобы не указать место захоронения. Мне ведь уже не найти ту могилу в лесу. И никто не решается убить меня, слепую шлюху с виллы Матарезе. Не смеют они избавиться от напоминания божьего.

– Но вы же сказали, что они убьют вас без колебаний, если вы расскажете кому-нибудь эту историю. А может даже, если узнают, что вам все известно… Тем не менее вы рассказали ее нам и даже надеетесь, что мы увезем ее с собой и она станет известна за пределами Корсики. Так почему вы пошли на это?