Позолоченное великолепие - Лейкер Розалинда - Страница 6

Он точно не помнил, когда именно Полли вошла в его жизнь. У нее было грязное лицо и длинные рыжеватые волосы. Несколько месяцев назад Полли начала слоняться близ его дома, довольно большого коттеджа с соломенной крышей, расположенного на оживленной улице под названием Бароугейт в самом центре Отли. Сначала он не обращал на нее внимание. Мастерская отца была пристроена к задней стороне коттеджа напротив двора, по одну сторону которого находилась конюшня, по другую — надворные строения, где держали фургон и древесину. Сводчатый проход с неровным булыжником давал возможность въехать во двор вместе с лошадью и фургоном со стороны Бароугейт. Дети обычно заглядывали сюда и собирались у открытых дверей мастерской, чтобы поглазеть за работой обоих Чиппендейлов. Томас чувствовал, что они наблюдают с завистью в глазах, когда он перемешивал для отца дурно пахнувший клей, и знал, что мальчикам особенно хочется нажимать на педаль незатейливого токарного станка.

Но Полли не подходила к двери у всех на виду. Томас не раз ловил ее на том, что она выглядывает из-за угла или, если ему доводилось выходить на улицу, он замечал, как она скрывается в дверном проеме или убегает по соседнему переулку. Он уже начал подумывать, что у нее не все дома. Томас знал, кто она такая. Полли была одна из Барлоу, вздорного семейства во главе с матерью-неряхой и отцом-пьяницей. Семейство жило в лачуге недалеко от речки Уорф. Там было холодно и сыро, но семейство Барлоу несомненно радовалось, что живет под одной крышей и их не разлучает работный дом, бич бедного люда, который мог попасть туда, невзирая на то, состарились ли муж и жена, лишились возможности позаботиться о себе, или оба были еще молоды. Вне всякого сомнения, семейство постигла бы такая судьба, если бы Уильям Барлоу не трудился изо всех сил в перерывах между попойками. Часто можно было видеть его во время пьяной драки у постоялого двора «Герб плотника», расположенного прямо напротив дома Чиппендейлов. Он часто дрался с женой, которая бывала столь же пьяна в дни, когда мало зарабатывала стиркой. Повальное пьянство было распространенным среди этого слоя общества, но семейство Барлоу, видно, не могло удержать себя в рамках приличия, поэтому неудивительно, что сыновья выросли дикими и невоспитанными, двоих из четверых уже увезли в колонии за необузданное поведение. Что же до трех девочек, которые были гораздо старше Полли, то они, по словам Мери Чиппендейл, «стали не лучше, чем им полагалось быть». Их всегда видели на улицах в ярмарочные дни или когда через город проходил полк солдат. Томас старался не замечать странные появления Полли, но, к его растущей досаде, она продолжала подглядывать за ним при любой возможности, не раз прижавшись носом к стеклу окна мастерской, и тут же исчезала, когда он поворачивал голову в ее сторону.

Стоял пронизывающе холодный день, Томас остался один в мастерской, когда одна из дверей, закрытых из-за непогоды, скрипнула и отворилась. Он ел имбирный пряник в виде человечка, который мать испекла для него. Набив полный рот, он перестал жевать и уставился на вошедшую маленькую девочку. Полли не являла собой приятное зрелище. На ней были грязные лохмотья, с носа капало, а босые ноги порозовели от холода, она протянула к нему руку в бессловесной мольбе, давая ясно понять, что ей надо. Он протянул ей остаток пряника.

Она проглотила его, словно дикое животное. К своему отчаянию, он понял, что страшный голод взял верх над робостью и заставил ее войти в мастерскую. Полли присела и начала искать на полу, покрытом опилками, несколько крошек, которые она уронила. Девчонка засовывала их в рот, урча от удовольствия. Затем ее вырвало прямо на опилки. Это расстроило Тома.

— Не надо искать крошки. Я принесу тебе еще.

Она ничего не ответила и продолжала водить пальцами по полу, но ее светло-карие глаза под рыжевато-золотистыми ресницами следили за ним, когда он выходил через дверь, ведшую прямиком в коттедж. Он застал мать в тот момент, когда она месила тесто на кухонном столе. На деревянном блюде уже лежало несколько свежевыпеченных пряников, а те, которые стояли в кирпичной печи, источали аромат образующейся корки. Томас встал перед столом. Коснувшись пальцами края стола, он взглянул на мать через пелену муки, парившей над тестом, которое отбивали ее ловкие руки.

— Мам, мне можно взять еще один имбирный пряник?

Она ответила машинально:

— Нет. Тогда тебе не захочется ужинать.

Но он не отступал.

— Я не хочу ужинать. Мне нужен еще один имбирный пряник. Пожалуйста.

Мери Чиппендейл вздохнула, зная, что сын иногда может заупрямиться и спорить, она устало погладила тыльной стороной ладони его по лбу. Детей следует учить уважать родительские решения, а это означало, что нельзя уступать, раз дан отрицательный ответ.

— Нет, Томас. — Она говорила резко, потому что устала и у нее болела спина. Неудачные роды губили здоровье женщины, а она еще не оправилась от последнего выкидыша. — Ты, наверно, проглотил тот имбирный пряник как поросенок у корыта, раз так быстро вернулся.

В обычных условиях Томас не стал бы от нее ничего скрывать, но он знал, что мать плохого мнения о семействе Барлоу. Она пришла бы в ужас, узнав, что он оставил кого-то из этого сбившегося с пути выводка в мастерской отца, откуда можно украсть ценные вещи. Поэтому Томас не стал спорить и, когда мать отошла от стола и оставила новые пряники всходить, он сам стал вором. Уходя, Томас сгреб с полдюжины пряников из блюда, стоявшего на скамейке сбоку.

— Вот, возьми, — сказал он Полли, радуясь, что та не сбежала вместе с инструментом отца. Затем, когда ей вздумалось выхватить у него пряники, он спрятал их за спиной. — И не хватай, ты уже поцарапала мне руку.

Полли сделалась послушной, присела на корточки и начала есть с той же жадностью.

Только на этот раз она не сводила своих янтарных глаз с него. Ему стало не по себе и, раздраженный этим взглядом, он начал рыскать по мастерской. Томас уже испытывал чувство вины оттого, что стащил пряники, понимая, что так или иначе понесет наказание, если его проделка обнаружится. Его все больше злило неожиданное вторжение девчонки. Это глупое существо неделями не давало ему покоя, шпионя за ним, а сегодняшний день переполнил чашу его терпения.

— Больше не приходи сюда, — грубо сказал он. — Разнообразия ради побеспокой еще кого-нибудь. — Он сжал руки в кулаки и опустил их по швам. — Я не люблю, когда на меня глазеют.

— Я не глазею, — сказала она, засунув последний пряник в рот.

Он набросился на нее, испытывая облегчение оттого, что дал волю своей ярости.

— Нет, глазеешь. Кто бы ни пришел, он обязательно увидит твою противную рожу! Если ты не глазеешь, то скажи мне, как это называется.

Она поднялась с корточек и стояла, вяло опустив руки. У нее подрагивала нижняя губа.

— Я просто смотрю.

— Вот видишь! — злорадно воскликнул он как победитель. — Я ведь так и сказал. Почему ты это делаешь? Почему? — Тут он, к своему ужасу, заметил, что в ее глазах появились огромные слезы и потекли по щекам, она начала стирать их пальцами, похожими на обрубки. На лице остались грязные полосы.

— Ты мне нравишься, — выдавила она. — Больше, чем кто-нибудь другой.

Его лицо покрылось густой краской. Шея у него тоже покраснела, щеки горели, кончики ушей пылали. Он напрягся от смущения, вызванного ее словами, и хрипло произнес:

— Ты меня не знаешь.

— Нет знаю.

— Нет, не знаешь. Ты обо мне ничего не знаешь. Если я дал тебе немного еды, это еще не значит, что мы знакомы. — Его негодование росло. — Если бы тебя дома кормили как следует, то в твоей глупой башке не появились бы такие сумасшедшие мысли.

Ее худое лицо напряглось, предвещая угрозу, брови сердито сдвинулись.

— Не смей плохо говорить о моих маме и папе.

Его терпение было готово лопнуть.

— Вот видишь! — язвительно сказал он. — Ты говорила, что я тебе нравлюсь больше всех, но, когда надо это доказать, ты выбираешь своих никудышных родителей.