Директива Джэнсона - Ладлэм Роберт - Страница 38

– Я не хотела, чтобы Тео уехал, – повторяла Марина. – Я никогда не хотела, чтобы он уезжал.

Ее лицо было красным от слез, а когда она открыла рот, из распухших губ потекла струйка слюны. Гнев придавал Марине единственную точку опоры, и, когда он иссяк, она сломалась.

– Знаю, Марина, – сказал Джэнсон, чувствуя, что и у него глаза становятся влажными. Увидев, что она вот-вот снова зальется слезами, он обнял ее, крепко прижимая к себе. – Марина…

Джэнсон прошептал это имя как просьбу, как мольбу. Из окна комнаты открывался праздничный, солнечный вид; клаксоны недовольных водителей сливались в монотонный белый шум вечернего города. Людское море, спешащее домой к своим семьям: мужчины, женщины, сыновья, дочери – геометрия домашней жизни.

Подняв взгляд, Марина посмотрела на Джэнсона сквозь линзы из слез.

– Но Тео кого-нибудь освободил? Спас? Скажи, что его смерть не была напрасной. Скажи, что он спас человеческую жизнь. Скажи, Пол!

Джэнсон сидел не шелохнувшись в кресле с плетеной спинкой.

– Расскажи, что произошло, – сказала Марина, словно подробности случившегося могли помочь ей сохранить рассудок.

Прошла целая минута, прежде чем Джэнсон смог собраться и заговорить, но потом он рассказал ей все. В конце концов, именно ради этого он и пришел сюда. Он был единственным, кто знал, как погиб Тео Катсарис. Марина хотела знать, должна была знать, и он ничего от нее не утаил. Однако, рассказывая, Джэнсон остро почувствовал, что его объяснение на самом деле почти ничего не объясняло. Существовало много вопросов, на которые у него не было ответов, и слишком многого он не знал. Но Джэнсон был уверен, что найдет эти ответы – или погибнет, пытаясь их найти.

Отель «Спириос», расположенный в нескольких кварталах от площади Синтагма, был выстроен в изящном стиле международного курорта; кабины лифтов отделаны известняковым туфом с резиновым покрытием, двери покрыты шпоном из красного дерева, внутреннее убранство сверкало в рекламных проспектах, но обеспечивало лишь необходимые удобства.

– Ваш номер будет готов через пять минут, – осторожно объяснил Джэнсону дежурный администратор. – Пожалуйста, посидите в вестибюле, мы вас позовем. Ровно пять минут, не больше.

Пять минут, измеренные афинским временем, продлились не меньше десяти, но в конце концов Джэнсон получил карточку-ключ и поднялся на девятый этаж отеля. Последовательность действий была чисто автоматической: он вставил узкую карточку в щель, подождал, пока замигает зеленый светодиод, повернул ручку и толкнул массивную дверь внутрь.

Джэнсон чувствовал себя очень уставшим, и дело было не только в тяжелом багаже. У него ныли спина и плечи. Встреча с Мариной, как он и ожидал, лишила его всех сил. Чувство утраты сблизило их, но только на краткий миг; он был непосредственной причиной случившегося, и от этого никуда нельзя было деться, а горе, которое каждый переживает по отдельности, становится вдвое тяжелее. Разве сможет Марина когда-нибудь понять, что он сам сходит с ума от страданий, винит во всем себя одного?

Уловив в воздухе кислый запах пота, Джэнсон решил, что уборщицы только что ушли. И шторы на окнах были спущены, хотя в это время они еще должны были быть подняты. Но в своем рассеянном состоянии Джэнсон не сразу сделал те заключения, которые он был обучен делать без промедления. Горе полупрозрачной ширмой отгородило от него окружающий мир.

Лишь когда его глаза привыкли к полумраку, он разглядел мужчину, сидящего в кресле спиной к окну.

Вздрогнув, Джэнсон непроизвольно протянул руку к пистолету, которого у него не было.

– Давненько мы с тобой вместе пили в последний раз, Пол, – сказал сидящий в кресле мужчина.

Джэнсон узнал шелковистый, елейный голос, академически правильный английский с едва уловимым греческим акцентом. Никос Андрос.

Его захлестнули воспоминания, лишь немногие из которых были приятными.

– Я глубоко задет тем, что ты приехал в Афины и не сообщил мне об этом, – продолжал Андрос, поднимаясь с кресла и делая несколько шагов навстречу Джэнсону. – Я считал, мы с тобой друзья. Надеялся, ты непременно захочешь встретиться со мной, пропустить по стаканчику узо. Вспомнить былое, дружище. Я не прав?

Рябые щеки, маленькие, юркие глазки: Никос Андрос принадлежал к минувшей эпохе в жизни Джэнсона, от которой он наглухо отгородился, уйдя со службы в Отделе консульских операций.

– Мне наплевать, как ты сюда попал, – вопрос только в том, как ты предпочитаешь отсюда уйти, – сказал Джэнсон, бывший не в настроении для подобного панибратского веселья. – Самый быстрый способ – с балкона, и лететь девять этажей вниз.

– Разве так встречают давнишнего друга?

Черные волосы Андроса были решительно острижены под самый корень; его костюм, как всегда, был дорогим, аккуратно выглаженным, изящным: черный кашемировый пиджак, полуночно-синяя шелковая рубашка, мягкие туфли из лакированной телячьей кожи. От взгляда Джэнсона не укрылся длинный ноготь на мизинце Андроса, отращенный по моде афинских щеголей, показывавших этим свое презрение к физическому труду.

– Друга? У нас с тобой, Никос, были совместные дела. Но это осталось в прошлом. Сомневаюсь, что сейчас у тебя есть товар, который мог бы меня заинтересовать.

– У тебя совсем нет времени? Должно быть, ты человек очень занятой. Ну да ладно. Сегодня я пришел к тебе по делам исключительно благотворительным. Я не собираюсь продавать информацию. Я тебе ее отдам. Совершенно бесплатно.

В Греции Никос Андрос был известен как хранитель национальных богатств. Куратор Пирейского археологического музея, предводитель крестовых походов за принятие программ сохранения культурных ценностей, он часто выступал в прессе по вопросам репатриации, постоянно подчеркивая, что именно благодаря ему были возвращены в страну знаменитые «Элгинские мраморные доски». Андрос проживал в вилле неоклассического стиля в Кифиссии, зеленом пригороде Афин, раскинувшемся на склонах горы Пендели, и считался колоритной фигурой в афинском высшем свете. Его познания в классической археологии делали его желанным гостем на приемах у состоятельных и влиятельных людей по всей Европе. Поскольку Андрос жил на широкую ногу и время от времени туманно намекал о большом наследстве, греки почтительно относились к нему как к anthropos kales trophes, человеку благородному.

Но Джэнсон знал, что заботливый хранитель музея родился в семье хозяина обувной лавки из Фессалоник. Ему также было известно, что добытая с таким трудом общественная значимость Андроса была жизненно важна для его sub rosa[18] карьеры торговца информацией во время «холодной войны». В те годы Афины были центром разведывательных сетей как ЦРУ, так и КГБ; людей постоянно тайно переправляли через пролив Босфор, а на Балканском полуострове рождались сложные комбинации, влиявшие на судьбы государств находящегося по соседству Ближнего Востока. Андрос мастерски держался в стороне от крупной игры великих держав; он был склонен отдавать предпочтение той или другой стороне не более, чем биржевой маклер, обслуживающий нескольких клиентов.

– Если у тебя есть, что мне сказать, – бросил Джэнсон, – говори и убирайся ко всем чертям.

– Ты меня разочаровал, – заметил Андрос. – Я всегда считал тебя человеком образованным, светским, воспитанным. И уважал тебя за это. Работать с тобой было гораздо приятнее, чем с другими.

Со своей стороны, Джэнсон вспоминал дела, провернутые с Андросом, как самые выматывавшие душу. Было гораздо проще работать с теми, кто понимал стоимость услуги и довольствовался прямым равноценным обменом. Напротив, Андросу мало было одних денег; он требовал, чтобы его хвалили, умасливали. Джэнсон прекрасно помнил бесконечные надоедливые просьбы достать редкие сорта узо. Затем были шлюхи, молодые девушки, а иногда и юноши, появлявшиеся вместе с Андросом в самых неподходящих местах. До тех пор пока сам Андрос был в безопасности, ему было наплевать, ставит ли он под угрозу безопасность других, а также целостность сетей, с которыми ему приходилось иметь дело.