В дни Каракаллы - Ладинский Антонин Петрович - Страница 34

Вергилиан вынул мешочек с монетами и высыпал горсть денариев на стол.

Скрибоний не протестовал, взял один из них, побежал к двери и стал звать какого-то Исидора. Ему ответил снизу бодрый голос. Тогда поэт вернулся и сел на ложе рядом с Вергилианом.

– Почему же ты не можешь писать стихи? Объясни нам…

– Не уверен в надобности того, что пишу. Достал у Прокопия чернил и немного папируса, начал сочинять сатиру. Думал, что стихи будут петь, как соловьи, парить, как орлы, а они, точно курица, не могут даже перелететь плетень.

– Покажи…

– Не стоит труда. А ты что написал?

– Я метался с одного конца в другой. Мне некогда было подумать о стихах.

– Жаль. У тебя большой дар. А этот юноша тоже поэт?

Я отрицательно покачал головой, и Скрибоний снова заговорил с Вергилианом:

– Дни твои проходят среди сильных мира сего. Вероятно, видел августа?

Вергилиан усмехнулся:

– Имел случай.

– Каков он?

– Может быть, это человек, считающий, что все ему позволено.

– Да, судя по рассказам. Юлия Домна…

– Антонин думает, что руководит событиями, как кормчий кораблем, а в действительности события влекут его и нас вместе с ним.

– Куда?

– Этого никто не знает. Но корабль плывет, подгоняемый дыханием времени.

Скрибоний покачал головой:

– Темно. Что сие значит, твое «дыхание времени»?

– А вот что. Считаю, что как в мире физическом, так и в нашем внутреннем мире должны существовать неизменные законы. Мы еще многого не знаем. Если ты возьмешь, например, весы. Та чаша перевесит, на которую ты положил более тяжкий груз. Так и в жизни. Более значительные явления побеждают незначительные, преходящие.

– Что есть вечное, что преходящее?

– Ты это знаешь не хуже меня.

Скрибоний ничего не сказал. Я тоже понимал, о чем говорит Вергилиан, однако не мог бы выразить это словами. Так нет возможности петь у охрипшего певца.

– Но все-таки, как же быть с твоим «дыханием времени»?

– По-моему, оно – дыхание миллионов людей: римлян, варваров, рабов, христиан, воинов… Из их вздохов рождается тот ветер, который превращается в бури. Может быть, перед одной из таких бурь мы и живем с тобой.

– А император правит государственным кораблем?

– Правит, но сам закрывает порой глаза, потому что бремя власти ему не по силам. Хотя он считает себя превыше всех.

– Императору полагается считать себя полубогом, – оскалабился Скрибоний.

Я уже не впервые с удивлением слушал подобные речи. Разве стены не имеют ушей?

– Совершенно верно, – согласился Вергилиан. – Он рассуждает, что если тот, кто пасет овец, не является овцой, а принадлежит к высшей породе существ, точно так же и поставленный пасти человеческое стадо не может быть подобным другим смертным. Так он сказал однажды Маммее.

– Маммее? Он по-прежнему занимается философией?

– Даже с большим увлечением, чем раньше.

– Ты был и в Александрии? Там все комментируют Платона?

– Аммоний учит в Александрии о бессмертной душе.

– Да, теперь всем до крайности понадобилось бессмертие. Впрочем, это понятно… Неудовлетворенность жизнью. Вот откуда эти помыслы о воздаянии… А стихи в Александрии пишут?

– Однако нет новых Каллимахов.

– Здесь тоже не видно Вергилиев и Марциалов.

При одном упоминании имени беспутного поэта, своего любимца, Скрибоний просиял.

В это время в каморку явился тот, кого звали Исидором. Это был, очевидно, служитель при гостинице, долговязый юноша в крайне короткой тунике, что не придавало ему красоты. В руках он держал кувшин вина.

– Наверное, отпил доро?гой? – забеспокоился Скрибоний.

Большеротый слуга стал клясться, что не выпил ни капли. Сатирический поэт с недоверием заглянул в кувшин.

– А кубки?

– Сейчас принесу, – ответил Исидор с глупым видом.

Вергилиан смотрел на друга, на его бедность с нежностью. Как я уже знал, их связывала многолетняя дружба. Скрибоний был одинок, писал стихи на заказ, но любил все прекрасное, и его ухо безошибочно определяло неправильности в стихосложении. Он иногда бранил Вергилиана за щедрость, с какой поэт рассыпал розы в своих элегиях. Но разве сам Вергилиан не понимал, что розы выглядели в его стихах несколько старомодно?

Скрибоний горько покачал головой:

– Теперь нужны не поэты, а сочинения, в которых рассказываются занятные вещи о блудливых служанках из сирийской таверны. Рим стал скучным городом, наполненным сплетнями.

Вергилиан рассмеялся:

– Что ты говоришь! Столько новых портиков построили за эти три года!

– А к чему все это? Соберут кирпичи от разрушенных зданий и строят одно новое, хотя и более роскошное. Еще тысяча колонн… Мало красоты в этом удручающем однообразии.

Вергилиан задумчиво произнес:

– Да. Вот мой юный друг прибыл к нам из Том – он рассказывает, что люди живут в Сарматии, довольствуясь малым. Может быть, и нам надо бросить все и удалиться под сень варварских дубов?

Скрибоний желчно скривил губы и потер то место, где давала себя знать больная печень.

– Под сень варварских дубов?.. Но ведь тебе и там будет скучно.

Они оба сидели на ложе, а я по-прежнему стоял, прислонившись к косяку двери. Рядом на стене был нацарапан непристойный рисунок, и кто-то написал углем: «Луций – вор».

– Расскажи, что происходит в Риме, – попросил Вергилиан. – Что делает старик Порфирион?

– По-прежнему сочиняет бесконечные комментарии.

– А Геродиан?

– Пишет историю Рима.

– Этот кому подражает? Тациту?

– Скорее Светонию. Многие другие изливают моря чернил. Но ни одной свежей метафоры! Один поэт поучает в стихах, как надо врачевать болезни. Разве для этого боги открыли нам гармонию? А они прячут руки в складках тоги и пересчитывают на пальцах количество слогов. Пишут о богах, потому что у нас еще спрос на благочестие. О воздержании, хотя норовят бесплатно покушать у патрона… Оппиан умер.

– Я видел его гробницу в Анасарбе.

– Даже в Анасарбе побывал наш неутомимый путешественник!

– Слушай! Я прочту тебе надпись на его могиле.

Скрибоний приставил ладонь к уху.

Вергилиан стал читать, торжественно подняв правую руку:

– Это ты сочинил?

– Ты угадал. Мне пришлось видеть его однажды. Помнишь, мы встретились тогда с тобой впервые на приеме Юлии Домны?

– Прекрасно помню.

– Я решил, что украшу скромную гробницу Оппиана мраморной доской. Какой это был красивый юноша! И вот от него ничего не осталось, кроме горсти праха. Думал ли он, читая стихи перед августой, что в Анасарбе уже поджидает его чума?..

– О ловле птиц он писал довольно остроумно, – снисходительно похвалил Скрибоний. – Откуда у него, такого молодого, были эта точность глаза и чувство природы?

– Гробница его из грубого камня, под кипарисами, – рассказывал Вергилиан. – Так и подобает лежать любимцу муз. Там охотно показывают проезжающим могилу поэта, но никто и в руках не держал поэму об охоте… Впрочем, ты обещал найти свои стихи, Скрибоний.

Стихотворец порылся на столе в кусках папируса и протянул Вергилиану навощенную табличку. Тот прочел вслух:

– А дальше?

– Это все.

– «Погас наш светильник…» – повторил Вергилиан.

– Лучше прочти что-нибудь свое, – попросил Скрибоний. – Как это?.. Позволь…