В дни Каракаллы - Ладинский Антонин Петрович - Страница 33

Но прошло три дня, прежде чем нам удалось нанять повозку, чтобы отправиться в Рим, так как слишком много людей желали попасть в столицу мира, и, воспользовавшись невольной задержкой, я бродил по Остии, удивляясь ее торговому оживлению. Товары стекаются в этот город со всех концов земли. Италия свозит сюда тонкие вина и благоухающие плоды, многочисленные корабли доставляют из Египта пшеницу и дорогой моему сердцу папирус, из Эллады – мрамор, статуи и оливковое масло, из Сирии – тонкое стекло, из Аравии – благовония, из Индии – пряности и кораллы, из далекой Серики – шелк, а из африканского города Сабрата – огромных слонов.

Несколько раз я отправлялся на форум, среди которого стоит храм Аноны Августы, а вокруг высятся колоннады и раскрывают широкие двери таверны с черно-белым мозаичным полом. В них не торгуют вином, а помещаются коллегии конопатчиков, изготовителей веревок, измерителей зерна, выделывателей снастей и прочих ремесленников, имеющих отношение к корабельному делу. Дальше, насколько хватает глаз, тянутся склады пшеницы, воска, папируса и других товаров…

В конце концов остийская суета мне надоела, и я был рад, когда очутился в Риме. Отдохнув после морского путешествия и представив сенатору подробный отчет о выполненных денежных операциях, Вергилиан поспешил окунуться в городскую жизнь. Дядюшка остался доволен деятельностью племянника и не только намекнул о своем благожелательном отношении к нему в завещании, но даже вручил значительную сумму, которую поэт тут же решил потратить на книги и всякие развлечения.

Прежде всего Вергилиан поспешил к Скрибонию. Ему сообщили, что сатирический поэт проживает теперь где-то в Субурре, на улице Дельфина, в гостинице иудея Симона. Вскоре мы отправились туда, и я был в восторге, что познакомлюсь с таким замечательным человеком.

За несколько дней до этого в Субурре, на той же улице Дельфина, названной так по общественному фонтану, где местные хозяйки и водоносы берут воду, с ужасным грохотом рухнул шестиэтажный доходный дом, принадлежавший квартирной компании, одним из пайщиков которой был куратор антониновских бань Нестор. Во время катастрофы погибло немало бедняков, ютившихся в вонючих каморках этого мрачного здания, но едва ли обвал очень взволновал куратора, так как дом был застрахован в Тибуртинском банке и, кроме того, кирпичи и балки могли пойти на новое строительство.

По дороге к Скрибонию мы остановились у развалин, под которыми, как мы поняли из замечаний случайных зевак, еще оставались трупы погибших. О них мало кто беспокоился, но мы спрашивали себя, не в этом ли доме жил Скрибоний.

Наступил полдень. Поденщики, разбиравшие на месте катастрофы строительные материалы, прекратили работу, чтобы подкрепиться пищей. Двое из них, сидя на огромной гнилой доске, беседовали между собой. Выяснилось, что одного из них звали Лукан, другого – Квинт, а их разговор напомнил мне о Томах и нашей простой жизни.

Квинт, со щетиной неопределенного цвета на провалившихся щеках и с морщинистым, низким лбом, старательно жевал черствую ячменную лепешку, рассказывая приятелю о своей жизни:

– Был у меня участок земли в три югера, друг Лукан, и пара волов.

Лукан мало чем отличался своей наружностью от Квинта.

– Сицилийских?

– Сицилийских, мой друг. Серых, как мыши!

Вергилиан перешел через улицу, направляясь к соседнему шерстобитному заведению, у дверей которого стоял большой глиняный сосуд, чтобы прохожие могли удовлетворить естественную нужду и в то же время оказать услугу владельцу предприятия, так как всем известно, что человеческая моча с успехом применяется при обработке шерсти. Я остался слушать рассказ про волов.

– С черными мордами?

– С черными мордами.

Но уже вернулся Вергилиан и спросил у каменщиков:

– Не знаете ли, любезные, где здесь гостиница иудея Симона?

Задрав неопрятные бороды приятели посмотрели с любопытством на незнакомца в дорогой тунике.

Квинт был разговорчив и любопытен.

– Гостиница Симона? А тебе кого там надобно?

– Поэта. Его зовут Скрибоний.

– Скрибоний? Такого не знаю. Но гостиницу найти нетрудно. Заверни за угол и иди прямо к рыбной лавке. А напротив будет гостиница. На ее стене изображена оливковая ветвь. Гостиница называется «Под оливой». Почему ее так называют, мне не известно. Но говорят, что там всегда можно найти приют за сравнительно недорогую плату…

Вергилиан поблагодарил каменщика, и мы пошли в указанном направлении. Квинт крикнул нам вдогонку:

– Красный кирпичный дом!

Действительно, за углом помещалась рыбная лавка, которую нетрудно было найти по ужасающей вони. Видимо, здешние щуки и угри особой свежестью не отличались. Зажимая носы, мы проследовали дальше и увидели на другой стороне улицы зеленую оливковую ветвь на мозаичной вывеске.

Народу вокруг нас в этот жаркий час было мало. Продавец гранатовых яблок тщетно призывал громкими криками покупателей. Среди развешанного через улицу жалкого тряпья после недавней стирки две старухи переговаривались из окна в окно под самым небом. Осел тащил на многострадальной спине охапку соломы, такую огромную, что она оцарапала нам лица. Мальчишки бросали в погонщика камнями, и он, похожий на Харона, шамкал беззубым ртом:

– Ослиный помет!

Мы вошли в неприветливую дверь гостиницы, и там нас встретил привратник или, может быть, сам владелец, человек с обросшим черными волосами лицом и огромным носом. Вергилиан спросил его о Скрибонии.

– Скрибоний? Стихотворец? Найти этого бездельника нетрудно. Поднимитесь по лестнице на самый верх. Имя его написано мелом на двери.

– Дома ли он? Подниматься напрасно на такую высоту…

– Служитель муз дома. И, кажется, еще не успел упиться вином. Но лучше было бы, если бы он вовремя платил за ночлег. Горница отличная! Много воздуха и света. Если и вы пожелаете остановиться у нас, то вам всегда будет предоставлено самое лучшее помещение. Останетесь довольны. Можно и с девочкой…

Не слушая еще более заманчивых предложений, мы стали подниматься по скрипучей лестнице, где пахло кошками и отхожим местом. Так нам пришлось преодолеть около ста ступенек. Затем мы очутились на террасе с ветхими перилами, на которую выходило несколько дверей. На одной из них было начертано мелом: «Здесь проживает Тит Скрибоний и берет заказы на эпиграммы и эпитафии».

Вергилиан без стука отворил дверь, и мы очутились в низенькой полутемной каморке, наполненной светом и воздухом только в воображении хозяина гостиницы.

Поэт лежал на простом деревянном ложе, на неопрятной подстилке, вероятно набитой гнилой соломой, и ноги у него были прикрыты дырявой хламидой. Возле стоял трехногий стол, а на нем я разглядел глиняную чернильницу и прочие несложные принадлежности для письменных занятий. Если прибавить к этому, что на каменном полу валялся на боку пустой кувшин из-под вина, то это было все, чем обладал поэт.

Несколько мгновений Скрибоний смотрел на нас и, судя по выражению его лица, считал, что наш приход всего лишь сонное видение; потом убедился, что это явь, но не находил слов выразить свою радость.

Вергилиан, надушенный, в нарядной тунике из белоснежного шелка, казался в этой обстановке Аполлоном.

– Не узнаешь?

– Клянусь Геркулесом! Вергилиан!

Друзья обнялись и рассматривали друг друга в поисках перемен. Я скромно остался стоять в дверях.

– А ты все такой же лысый!

– Кто этот юноша? – указал на меня Скрибоний.

– Мой друг. Он спас мне жизнь однажды. Родом из Том, что на Понте. Я тебе расскажу обо всем.

Скрибоний произнес дружелюбным тоном:

– Почему же ты не войдешь, юноша?

Дружеская беседа завязалась легко. Вопросы сыпались с обеих сторон.

– Давно ли в Риме?

– Всего три дня.

– Клянусь Геркулесом, ты все такой же! А я пришел в окончательное ничтожество, как старая собака.

– Как ты живешь?

– Как я живу? Разные недуги одолевают и бедность. Даже нет денария на вино. А главное – скука. Пробую иногда писать и не могу.