Дела житейские - Макмиллан Терри - Страница 31

— Не все сразу, Майлс, ладно? — взмолился я.

— Мама говорит, что люди живут вместе, когда любят друг друга. А вы?

Теперь смутилась Зора.

— Да, я люблю вашего папу.

— Вы собираетесь за него замуж?

— Не знаю. Спросите лучше самого папу.

— Пап, ты хочешь жениться на ней?

— Когда-нибудь, Майлс. Ну что, ребята, пошли?

— Мне понравилось ваше пианино, мисс Зора, — вставил Майлс.

— Понравилось?

— Угу. А вы и вправду умеете на нем играть?

— Да. А ты умеешь?

— Не-е.

— Вот что мы сделаем. Пообещайте, что придете еще раз, и я научу вас играть какие-нибудь песенки. Хотите?

— Хотим! — ответил Майлс и поднялся.

— Пока, милая, — я поцеловал ее в губы, и она кивнула нам.

Когда мы спускались по лестнице, Дерек казался очень серьезным.

— Что случилось, сынок? — спросил я.

— Ничего.

— Что ж ты молчишь?

— А что говорить?

— Тебе не понравилась Зора?

— С чего ты взял?

— А в чем же дело? — снова спросил я, хотя прекрасно понимал, в чем.

Это была первая женщина, которую он видел со мной после того, как я ушел от их матери. Никогда не думал, что мне придется объясняться с собственными детьми и оправдываться. Вот ведь как! Попробуй объясни все это сынишке, да так, чтобы не ранить его.

— Ну, просто чудно, что ты живешь с другой женщиной, а не с мамой, вот и все.

— Понимаю, старина. Но ты же знаешь, что мы с твоей мамой давно уже не живем вместе, правда?

— Я знаю, но ничего хорошего в этом нет.

— Дай я попробую тебе объяснить.

— Что?

— Тебе девчонки нравятся, а?

— При чем тут это?

— А при том, что когда ты станешь взрослым мужчиной, они тебе будут не просто нравиться. Ты кого-то полюбишь, как я твою маму, когда встретил ее. Но только иногда оказывается, что вместе жить становится невозможно, и люди расходятся. А потом может случиться так, что встретишь кого-то и опять влюбишься, и все начинается сначала. Ведь твоя мама встретила кого-то, правда?

— Правда, но он с нами не живет.

— Но когда-нибудь, может, и будет жить с вами, ведь всякое бывает.

Дерек посмотрел на меня так, будто это никогда не приходило ему в голову.

— Он тебе нравится?

— Да, ничего.

— Ну вот видишь. Поскольку я знаю, что к вам он относится хорошо, я бы хотел, чтоб ваша мама была с ним счастлива. Понимаешь меня?

— Кажется, понимаю.

— Кажется?

— Ага.

— Не такой уж это подарок — одиночество. Мужчине нужно, чтоб рядом была женщина. Но это не значит, что я забыл о вас или не хочу вас видеть. Ясно?

— Ну, а что будет, если ты женишься на ней и у вас появятся дети? Что будет со мной и Майлсом?

— Прежде всего, вы с Майлсом всегда останетесь моими сыновьями, и я всегда буду любить вас, так что выбрось все это из головы. Ну, а детей заводить я пока не собираюсь.

— Ну, а все-таки, если вдруг они будут? Это сводные братья или сестры, так, что ли?

— А я хочу сестренку, — сказал Майлс.

— Что попусту болтать о том, чего нет, а может, и не будет?

— Но ты собираешься жениться на ней, да? — не отставал Дерек.

— Вообще-то хотел бы.

— Ну, тогда на свадьбу меня не приглашай.

— Ну ты даешь, старик! Неужели ты думаешь, что я должен всегда жить один?

— Нет.

— А я приду, — сказал Майлс. — Мне она понравилась. Говорит она, правда, как белая, но я бы с вами жил, и у меня было бы две мамы, правда, папа?

Я потрепал его по плечу.

— Дерек? — сказал я, когда мы уже входили в пиццерию.

— Что? — он плюхнулся на стул.

— Помни, малыш, что женюсь я на Зоре или нет, будет у меня ребенок или нет, я твой папа и буду им всегда. Я не сделаю ничего, что причинит тебе боль, и если тебе когда-нибудь от меня что-то понадобится, только позвони. Понял?

— Понял, — ответил он. — Можно нам взять пеперони?

Я кивнул. Дерек ревновал, это было очевидно. Я не знал, как утешить его, но, честно говоря, мне самому полегчало. Что бы он там ни нес, я видел, что он меня все еще любит.

Зора содрогалась: она была на верху блаженства. Я еще не кончил, но это не имело значения: мне все равно было очень хорошо.

— В чем дело, Фрэнклин? — забеспокоилась она.

Почему это женщины всегда беспокоятся, если мужик не кончил? Иногда мне достаточно чувствовать ее тело. Кончить — еще не все.

— Ничего, бэби, — ответил я. — Крошечные сперматозоиды только-только собрались на волю. Они думали дать деру, прихватив корзинки для пикника и ласты, как вдруг слышат голос: „Собирается дождик, лучше поиграть сегодня дома и на улицу носа не высовывать". Они сегодня наказаны, вот я и не выпустил их.

Зора расхохоталась. Сейчас мне очень нужно было, чтобы она смеялась, ведь с работой по-прежнему ни хрена не получалось. Каждый раз все срывалось в последний момент по какой-нибудь идиотской причине. И мне приходилось работать день здесь, день там. Но вообще все заметно ухудшилось. Ноябрь на носу, на улице холодает, наружные работы сворачиваются. Где только я не побывал: всюду одно и то же. Сколько же можно все это терпеть?

Зазвонил телефон, Зора хотела взять трубку, но я остановил ее:

— Пусть звонит.

Она осталась на месте. Я нутром чуял, что это, должно быть, Пэм. Дерека угораздило дать ей этот номер, и она теперь раз в неделю названивала, чтобы выколотить из меня монеты; спасибо, правда, не выкаблучивалась, если трубку снимала Зора. Зора даже не прочь была повидаться с этой заразой — но это уж чистые закидоны, если сказать по правде. Я пытался объяснить ей, что им не о чем разговаривать, но попробуй докажи, когда что-то в голову втемяшится.

— Но это же часть твоей жизни, — вот что она несла. Ну, и какого дьявола?

— Может, ты думаешь, я горю желанием повидать твоих любовников? Сплю и вижу, как бы их отыскать и посмотреть, кто тебя раньше трахал. Нет уж, увольте!

— Но Фрэнклин, она же мать твоих детей! Ты что же, прикажешь мне ее ненавидеть? — Ох, уж эти бабы.

Она заерзала, а потом затихла.

— Ты чего мечешься?

— Что? — подала она голос.

— Чего, говорю, мечешься? Тебе же хорошо, бэби. Иди к папочке под бочок.

— Мне нужно в ванную, — проговорила она и поднялась с кровати.

Я смотрел в окно; ветер срывал с деревьев последние листья, а я думал о том, что пофарти мне, я принес бы домой хоть немного деньжат. Тогда это была бы обалденная суббота — праздная и прекрасная, как обычно. Все утро мы смотрели кун-фу; от этого Зору воротит, — должно быть, наслушалась от учеников. Но выбирать не из чего: либо кун-фу, либо борьба, а борьбу она на дух не переносит. С утра мы уже два раза занимались любовью, и хотя мой петушок и сейчас крепок хоть куда, я все это проделывал, чтобы преодолеть накопившееся за последнее время отчаяние. Но это не помогло.

Зора вернулась, захватив „Никто не знает мое имя" Джеймса Болдуина. Сейчас она читает его. Увидев у нее эту книгу, я сказал ей, что читал ее давным-давно. Это правда. Я читал много таких книг. Что ж тут удивляться. Если ты не кончил школу, это единственный способ пополнить образование. Во всяком случае, я всегда так полагал.

Кстати, Зора читает, как черепаха. А ведь она закончила колледж! Прошло уже две недели, а она едва добралась до середины. Я проглатываю книгу за ночь, если, конечно, она мне по душе. Главное, чтоб были пачка „Ньюпорта" и чашка кофе. Мне достаточно полусотни страниц, чтоб понять, в чем дело. Если все вокруг да около, я бросаю это к чертовой матери. И уж больше к этому не прикасаюсь. В гробу я видал такие книги, от которых носом клюешь.

Я посмотрел на Зору. Вид у нее был усталый. Это, вероятно, моя вина. Она что есть сил борется с моей невезухой.

— Не принимай близко к сердцу, Фрэнклин. Все образуется!

Но сколько еще она потянет? Разве я не вижу, как ей тяжело без моей помощи. Уже три месяца она одна тянет эту квартиру, покупает еду, и даже когда мы ходим на бега, делает ставки сама. По-моему, она не представляет, как это все тяжело мне. Попробуй после этого кончить!