За стенами собачьего музея - Кэрролл Джонатан - Страница 19

Больше он ничего не сказал, но минут через пятнадцать мы услышали шум приближающихся грузовиков. Что за звук! Слэмми подошла к окну, выглянула и, обернувшись, поманила нас. Они съезжались на празднование Нового Года посреди пустыни!

Мы все четверо стояли у окна, забыв об остывающем на столе ужине, и наблюдали за тем, как огромные машины заруливают на большую стоянку перед крепостью. Среди водителей были и настоящие блондины-северяне, и рыжие, и арабы в своих куфиях и с густыми черными усищами. Но знаешь, что их всех объединяло, Гарри? Это были самые жесткие, несгибаемые из всех когда-либо виденных мною людей. Независимо от того, во что они были одеты или какого цвета у них были волосы, все они были похожи на гладиаторов.

— Извини, я на минуточку. — Я встал со стула, выпустив руку Клэр до того, как она успела произнести хоть слово. Мне нужно было немедленно выйти из этой палаты. Я боялся, что меня вот-вот вырвет. Я был до смерти перепуган.

— Гарри, что с тобой?

Ее вопрос настиг меня уже в дверях.

В холле, через который я опрометью бросился к питьевому фонтанчику, меня окинула недовольным взглядом медсестра. Вода оказалась такой ледяной, что от холода у меня заныли зубы. Я поспешно проглотил ее. Затем намочил руку и провел по лицу, шее и между лопаток.

Я был там. Это я вылезал из одного из тех грузовиков. Это я видел женщину, глядящую на меня из окна, и прикидывал, удастся ли мне с ней переспать. А почему бы и нет? В новогоднюю ночь у всех срывает тормоза.

Мы были в пути уже сорок часов. И всю дорогу нас преследовали неудачи и разные задержки. Мы опаздывали уже на полдня. Я помнил все: кисловатый вонючий запах сигареты, которую курил болгарский пограничник, просматривая наши бумаги; треск цикад на обочине дороги в Турции, когда мы остановились справить малую нужду; теплые лучи солнца на затылке после прохлады кабины.

Я был этим человеком. Я помнил все. Его звали Генрих Мис. И раньше я его в жизни никогда не видел.

Такое… погружение однажды уже случалось со мной в присутствии Венаска, еще когда шаман был жив. Мы с ним сидели в закусочной на Силвер-Лейк и завтракали, когда туда вошел человек и уселся за стойку через несколько табуретов от нас. Просто какой-то незнакомый тип в комбинезоне. Мы с Венаском о чем-то разговаривали. Когда же я поднял голову и увидел того парня, я… исчез. Исчез, переместившись в его жизнь и уже через какое-то мгновение забыл о нем все. Абсолютно все. Его звали Рэнди. Он был рабочим-монтажником. И настоящим сукиным сыном.

— Ну-ка, ну-ка! Давай, возвращайся! — Венаск положил ладонь мне на руку и звал меня, как звал бы убежавшего в другую комнату непослушного щенка. Я уставился на него невидящим взглядом. Тогда он помог мне подняться и вывел из закусочной на стоянку. Я бессильно привалился к белой машине. Вся энергия, которая во мне была, куда-то испарилась. Придя наконец в себя, я взглянул на старика. Он улыбался.

— Что за чертовщина!

— Иногда, Гарри, приходится встречаться с собственным будущим. Обычно, это человек, но иногда бывает и место, или некая вещь. И сейчас тебе самое главное понять, как совершенно чужой парень вписывается в твое будущее. Это может оказаться очень важным.

— Но я был им, Венаск! Я ведь был им!

— Ты сам — свое собственное будущее, Гарри. Оно в каждой минуте твоей жизни. Просто сейчас ты впервые увидел какую-то небольшую его часть. А теперь попробуй прикинуть, где этот парень может в нем оказаться.

Но мне так и не представилось возможности сделать это, поскольку через три дня Рэнди разбился насмерть: первый человек, когда-либо погибший на строительстве здания Гарри Радклиффа. Сорвался с верхнего этажа почти достроенного Гребхен-Билдинг в Пасадене.

Когда несколько минут спустя я вернулся в палату бледный как полотно, бедняжка Клэр очень встревожилась. Я стал оправдываться, мол, наверное, съел что-нибудь несвежее на обед, но обмануть ее было трудно.

— Не ври, Гарри. Наверное, это из-за того, как я выгляжу, да?

— Ну что ты, милая, во Вьетнаме мне приходилось видеть и не такое. Нет, это из-за того… Ты еще не окончательно выдохлась? Только честно.

Ее улыбка или то, что от нее осталось, успокоила меня.

— Слушать совсем неутомительно. Неужели ты, наконец, решился открыть мне один из секретов Радклиффа?

— Вроде того. Помнишь то, о чем ты сейчас рассказывала, ну, как вы ночевали в этой крепости, в Сару? Тогда слушай. Может, это и слишком волнующе, но я не могу тебе не рассказать.

Ее единственная рука лежала поверх одеяла ладонью вниз. Она перевернула ладонь и пошевелила пальцами.

— Возьми меня за руку и рассказывай. Но сначала послушай: когда тебя нет, я постоянно с тобой разговариваю. Мы с тобой ведем долгие-предолгие беседы. Я знаю тебя гораздо лучше, чем ты думаешь, Гарри. И, если хочешь, мы с тобой можем просто по-дружески расстаться. И это будет счастливый конец. Просто я не уверена, нужен ли тебе счастливый конец. Ведь художники — совсем как дети: любят только сладкое. Шоколадки с начинкой из сомнений пополам с несчастьем. Конечно, они слегка бодрят, но очень ненадолго.

Даже не знаю, нравится тебе самому твоя нынешняя непутевая жизнь или нет. Я пока еще в этом не разобралась. — Она подмигнула. — Но обязательно разберусь… в нашем следующем разговоре в твое отсутствие. Ну, а теперь давай, выкладывай, что ты там хотел мне рассказать.

— Ты меня любишь? — спросил я, стараясь, чтобы мой вопрос звучал шаловливо и мило. Но тут наши взгляды встретились, и ответ ее прозвучал серьезно, как на исповеди.

— Гораздо сильнее, чем ты думаешь. И намного сильнее, чем ты заслуживаешь.

— Я просто и сам не знаю, чем занят в последнее время. Тут ты совершенно права, но у меня даже и в мыслях нет, что мы с тобой когда-нибудь расстанемся.

— А как же тогда ваши отношения с Фанни?

— Когда я был маленьким, мы с матерью как-то шли по улице и вдруг увидели двух спаривающихся собачонок. Они так азартно занимались этим, что не могли устоять на месте и мало-помалу продвигались вперед. Я к тому времени уже был в курсе, но, конечно же, не удержался и спросил маму, что это они такое делают — просто чтобы послушать, что она скажет. Мать ответила: «Та собачка, что внизу, заболела. А та, что сверху, подталкивает ее к больнице».

— Не понимаю, какая тут связь с моим вопросом?

— Очень простая: я не знаю, ты хочешь получить искренний ответ или услышать то, что тебе хочется.

Клэр немного помолчала:

— Сама не знаю. Меня вообще часто занимает вопрос, каким я тебя люблю — таким, какой ты есть, или таким, каким ты мог бы стать, приложи я к этому немного усилий. Может быть, ты просто больше немоногамная особь. Но я-то моногамна. Так как же мне быть? Нет, не отвечай, я не хочу знать ответа. Вдруг ты захочешь до конца жизни оставаться и с Фанни, и со мной? Кстати, а она будет с этим мириться? — Думаю, да.

— А я — нет. Ладно, давай сменим тему. А то у меня начинается несварение сердца. Расскажи мне наконец то, что собирался. Нет, погоди еще секунду, хотела сказать тебе еще вот что. Только сейчас вспомнила. «Зло, которое порождают другие, пережить можно. Зато от своего собственного бежать некуда». Ладно, теперь рассказывай.

— Что ты имеешь в виду? При чем тут это? Хочешь сказать, я порождаю зло?

— Нет. Просто замени слово «зло» словом «смятение». Но вполне возможно, что и в нем таится изрядная толика зла. — Она прикрыла глаза.

Реакция Клэр на мой рассказ о том, что я в одно время с ней был тогда на постоялом дворе в Сару оказалась по меньшей мере странной: она улыбнулась и похлопала здоровой рукой по постели, как будто аплодируя. Можно было подумать, будто ей и самой не раз приходилось переживать точно такое же провидение, или колдовскую эмпатию, или как еще там называют подобную чертовщину.

— Разве тебя это не пугает?

— Раньше, может, и напугало бы. А теперь лишь помогает лучше понимать многие вещи. Как людям, которые умирают, а потом возвращаются к жизни. У всех у них после этого появляется одно общее качество: они больше не боятся умереть, поскольку знают, что именно ждет их на том свете и что это прекрасно. Попутешествовав и получив возможность получше разобраться в самой себе, я стала бояться гораздо меньше. И вообще теперь отношусь к себе гораздо лучше. Я действительно лучше, чем большинство других людей. Более умная, добрая… и все такое.