Страна смеха - Кэрролл Джонатан - Страница 18

Мы замерли в дверях, разинув рот. В этой невероятной гостиной жил автор наших любимых книг — и все сходилось, тютелька в тютельку.

— Эта комната либо покоряет с первого взгляда, либо приводит в совершеннейший ужас. — Анна протиснулась между нами, мы же как к месту приросли — стояли и озирались. — Моя мама была очень консервативной женщиной. Обожала подушечки, салфеточки и чехольчики на чайник. Теперь все это пылится на чердаке, потому что сразу после ее смерти мы с отцом преобразили гостиную. Сделали такой, как мечтали годами. Я ведь с самого раннего детства любила все то же, что и он.

— Потрясающе! Как подумаю обо всех этих книгах и персонажах, а потом вижу это… — Я обвел руками комнату. — Это все он. Маршалл Франс в чистом виде.

Анне понравились мои слова. Она так и просияла, затем велела нам войти и сесть. Я говорю «велела», потому что все ее реплики звучали как приказ или категорическое утверждение. Неуверенность была ей совершенно чужда.

Однако Саксони двинулась прямиком к наручной кукле, свисавшей с крючка на стене.

— Можно попробовать?..

Мне казалось, что просить об этом прямо с порога было не очень вежливо, но Анна разрешила. Сакс потянулась было к кукле, но отпрянула:

— Это же Клее[39]!

Анна молча кивнула. И, приподняв брови, взглянула на меня.

— Это же Пауль Клее! — Саксони ошеломленно перевела взгляд с куклы на Анну, потом на меня. — Откуда у вас…

— Хорошо, мисс Гарднер, пятерка с плюсом. Не многие знают, какая это редкость.

— Она кукольных дел мастер, — сказал я, пытаясь не остаться в стороне.

— Но это же Клее!

Попугай из Саксони получался образцовый. Она сняла куклу со стены так, будто это чаша Грааля, и заговорила, но почти неслышно — то ли сама с собой, то ли с куклой.

— Сакс, ты что говоришь?

— Пауль Клее, — подняла она голову, — сделал пятьдесят таких кукол для своего сына Феликса. Но двадцать оригиналов были уничтожены во время войны, когда бомбили Дессау. Остальные должны храниться в одном швейцарском музее.

— Да, в Берне. Но отец и Клее долгие годы активно переписывались. Началось с того, что Клее прислал письмо, как ему понравилось «Горе Зеленого Пса». Когда отец рассказал Клее о своей коллекции, тот прислал ему одну куклу.

На мой непросвещенный взгляд, такие куклы делают на уроке труда в четвертом классе.

Сакс опустилась в стоящее рядом кожаное кресло, продолжая интимную беседу с Клее. Я посмотрел на Анну и улыбнулся, а Анна улыбнулась мне. Две секунды Саксони как будто не было с нами в комнате. Две секунды я чувствовал, как легко и приятно было бы быть любовником Анны. Это чувство прошло, но отголосок остался.

— Ну а вы кто такой, мистер Эбби? Не считая того, что сын Стивена Эбби?

— Кто я такой?

— Да, кто вы? Откуда вы, чем занимаетесь?

— А, понятно. Ну, я преподаю в средней школе в Коннектикуте…

— Преподаете? Вы хотите сказать, что вы не актер?

Я глубоко вздохнул и положил ногу на ногу. Между отворотом брючины и носком показалась полоска моей волосатой ноги, и я прикрыл ее рукой. На вопрос/утверждение Анны хотелось ответить какой-нибудь шуткой.

— Ха-ха, нет, одного актера в семье достаточно.

— Да, genug. [40] Я себя чувствую так же. Я бы никогда не смогла стать писателем.

Анна невозмутимо посмотрела на меня. И снова возникла эта невысказанная близость, только для нас двоих. Или мне пригрезилось? Я потянул шнурок ботинка и развязал. Пока я завязывал его снова, Анна проговорила:

— Какую из книг отца вы любите больше всех?

— «Страну смеха».

— Почему? — Она взяла с края стола продолговатое стеклянное пресс-папье и стала вертеть в руках.

— Потому что ни одна другая книга так не близка моему миру. — Я снял ногу с ноги и наклонился вперед, опершись локтями на колени. — Чтение книг — по крайней мере для меня — вроде путешествия в чей-то чужой мир. Если книга хорошая, ты чувствуешь себя в нем уютно и в то же время волнуешься, что будет дальше, что ждет тебя за следующим углом. А если книжка паршивая, это все равно что ехать через Секокас в Нью-Джерси — вонища, и жалеешь, что там оказался, но раз уж заехал, то задраиваешь все окна и дышишь ртом, пока не проедешь.

Анна рассмеялась и наклонилась потрепать за ухом Нагелину; толстая короткая башка бультерьера лежала на ее туфле.

— Значит, вы непременно дочитываете любую книгу до конца?

— Имею такую ужасную привычку. Даже если это самая худшая книга на свете, мне все равно не слезть с крючка, пока не узнаю, чем же там все закончилось.

— Очень интересно… Дело в том, что мой отец был таким же. Если уткнется во что-нибудь — хоть в телефонный справочник, — обязательно дочитает до плачевного финала.

— Его еще не экранизовали?

— Что?

— Телефонный справочник. — Я понял, что шутка ужасная, как только произнес, но Анна даже не изобразила улыбки. Мне подумалось, не судит ли она будущих биографов по их чувству юмора.

— Извините, я оставлю вас на минутку, ладно? Надо глянуть, как там наш ужин.

Нагелина осмотрела нас с Саксони, повиляла хвостом, но осталась лежать на полу. Естественно, я вскочил и начал шарить по комнате. Франс или кто-то в доме явно любил биографии и автобиографии, поскольку множество их было повсюду — с загнутыми страницами и отчеркнутыми абзацами. И подбор был странный — «Волшебный ковер» Ричарда Халлибертона[41], записные книжки Макса Фриша[42] (на немецком), Алистер Краули[43] и священник, участвовавший во французском Сопротивлении, «Встречи с замечательными людьми» Гурджиева[44], «Майн Кампф» (на немецком), записные книжки Леонардо да Винчи, «Трое на зубной щетке» Джека Паара[45].

В картонной коробке из-под обуви с изображением Бастера Брауна[46] оказалась коллекция старых открыток. Многие из них, как я заметил, изображали европейские железнодорожные вокзалы. Я перевернул одну, с венским Вестбанхофом, и вздрогнул, увидев внизу подпись — «Исаак». Датировалась открытка 1933 годом. Я не читаю по-немецки, но испытал жгучий соблазн украсть ее и отправить в Нью-Йорк Дэвиду Луису: «Дорогой мистер Луис, я подумал, что вам может быть любопытна эта открытка, посланная Маршаллу Франсу его несуществующим братом Исааком».

— Ужин готов! Идите есть, пока все не остыло.

Я не осознавал, как голоден, пока мы не вошли и не увидели большие дымящиеся посудины с жареным цыпленком, горошком и картофельным пюре.

— Поскольку вы здесь в первый раз, я решила приготовить вам любимое отцовское блюдо. Пока он был жив, то сердился, если этого не подавали хотя бы раз в неделю. Будь его воля, он бы каждый день это ел. Садитесь, пожалуйста.

В столовой был накрыт овальный столик с тремя соломенными подставками для тарелок. Я сел справа от Анны, Саксони — слева. Запах пищи сводил меня с ума. Анна положила мне две жирные ножки, кучу горошка и желтое клубящееся облако пюре. Я хотел было решительно приступить, но тут бросил взгляд на свой столовый прибор:

— Ой!

Удостоверившись, в чем дело, Анна улыбнулась:

— Интересно было, как быстро вы отреагируете. С ума сойти, верно? Это тоже папины. Он их специально заказывал у одного нью-йоркского серебряных дел мастера.

Моя вилка была сделана в виде серебряного клоуна. Голова его загибалась назад, так что зубцы вилки выходили изо рта. Нож изображал мускулистую руку, сжимавшую продолговатую лопаточку. Не как ракетка для пинг-понга, а что-то явно зловещее — вроде инструмента для телесных наказаний в английских частных школах. Саксони поднесла свои приборы к свету, и они были совсем другие. Вилка — в виде ведьмы на метле: зубья представляли собой прутья метлы, а ручка — палку.