Попытка говорить 2. Дорога человека - Нейтак Анатолий Михайлович - Страница 23

- С удовольствием, – ответила за всех нас леди Одиночество.

Во дворе трактира под звёздным небом нас ожидало зрелище дивной красоты: вдобавок к месяцу, от горизонта вверх карабкался полированный набело диск полной луны. Как широкий поток зеленоватого призрачного серебра, её свет заливал окрестности, преображая и небеса, и горы, и непрерывно меняющееся в мелочах убежище Циклопа. Я не сдержался, каюсь: растопырил лапы и излил свой чистый восторг в длинном и громком переливчатом вое. Жгуты и линии тьмы, поселившейся у меня внутри, придали этому гимну особую глубину, как будто ночь внутри меня приветствовала ночь вовне и это взаимное приветствие делало тьму глубже, а свет – ярче. Даже мельтешение звёзд замедлилось, словно эти крохи заслушались, спускаясь ниже.

Умолкнув, я смущённо посмотрел на высоких господ, но осуждения не увидел. Уже сидя в своих высоких сёдлах, они подняли подаренные бокалы и выпили подаренного вина.

- В путь! – выкрикнул лорд Печаль. – Он уже сворачивает в сторону Плачущих Полей, так что – вперёд, вихрем!

Огненно-дымные кони прянули с места в карьер, и я рванулся за ними следом.

Первая скачка по мерцающему тракту сквозь пульсирующую реальность показалась бы рядом с этой, новой, просто ленивой прогулкой. Мы пронзали облака, стелились в бешеном темпе по-над радугой, пролетали сквозь праматерь всех песчаных бурь, передававшую нас прадеду всех штормов – только искры из-под копыт и брызги из-под лап! Хрустальный мост, задетый безумием галопа, обрушивался за нами в голодную бездну с колокольчатым звоном; спины огненных демонов служили камнями мостовой, и струи водопадов, подобные более мельчайшему праху, чем влаге, расступались, чтобы пропустить нас. А вот какие-то твари, облачённые в синюю чешую, как в живые доспехи, не пожелали расступиться. Солнечные мечи высоких господ, как и мои клыки, собрали богатую жатву, пока синечешуйные не исчезли за очередным "поворотом".

Потом частью нашей дороги стали грандиозные ветви ещё более грандиозных деревьев (оборванные существа вроде людей провожали нас расширенными глазами). Потом мы пересекли мёртвое шоссе, и я еле успел заметить краем глаза огрызки небоскрёбов далеко в стороне. Потом мы несколько секунд мчались по глыбам льда, составлявшим кольцо около планеты-гиганта, и эта планета сияла нам своим дымно-синим полумесяцем, а звёздный свет пронзал нездешним холодом и перехватывал дыхание, как падение во сне за миг до пробуждения. Потом мы присоединились к потоку каких-то лохматых сгустков; некоторые нас обгоняли, но большинство безнадёжно отставало. Быстрей! Быстрей! Ещё быстрей! Из потока сгустков мы нырнули в озеро живого огня, он танцевал свою джигу повсюду, но не обжигал, потому что наша кровь оказалась много жарче. Потом дорога нырнула под арку из расписанных незнакомыми рунами костей, вынырнув из-под арки, образованной сросшимися ветвями лесных великанов. Потом…

Много чего ещё было потом. Всего просто не описать.

Куда больше удовольствия, чем от скачки, я получил от простого осознания, что могу свободно управлять сменой своих форм. Тьма внутри меня, подаренная, если верить лорду Печаль, не то Ночью, не то Бездной, служила мне опорой и защитой, так что мои изменения стали чем-то вроде дрожания струны. Как бы ни велика была амплитуда, струна всё время возвращается к своему среднему положению – и этим положением для меня стал облик Ровера: странного пса, который больше, чем пёс. А число дополнительных конечностей, материал моей живой брони, природа моего тела – то биологическая, то энергетическая, то механическая, то ещё какая – всё это поддавалось контролю. Не слишком прочному, увы… ну да лиха беда – начало.

Я больше не боялся потерять себя в скачке сквозь реальности, не страшился распада своей сути. Я, Ровер, мог вволю наслаждаться жизнью – и знали бы вы, как это было прекрасно! Почти так же прекрасно, как улыбка леди Одиночество, бледная, словно предрассветное небо.

А потом мы вынеслись к поющей реке смыслов и остановились возле приземистого дома с жёлтой крышей, обросшего мхом чуть ли не до состояния болотной кочки.

- Какая честь! – кланяется вставший со скамьи тролль. – Леди Одиночество, лорд Печаль! О, и Ровер с вами! Что привело вас сюда?

Я смотрю на реку, и меня пронзает чувство неправильности. Вот дом – от дороги слева, вот мост… о, теперь понял. Река течёт в другую сторону!

Или река течёт в ту же сторону, что и раньше, просто дом с жёлтой крышей всегда оказывается с той стороны, к которой подъезжают путники? Скорее всего, так оно и есть. А ещё мне приходит на ум престранная мысль, что дом на самом деле расположен сразу на обоих берегах, и что на самом деле это никакое не противоречие, а элементарная штука.

Элементарная. Да. Самое подходящее слово.

- В порядке ли твой мост, мастер-хранитель? – осведомляется высокий господин.

- Как всегда, лорд, – отвечает тролль – как я теперь понимаю, один из славной когорты Функционалов. – Как всегда. Езжайте смело – извольте только пошлину уплатить.

А я, пройдя мимо, бодаю мастера-хранителя в каменное бедро, нарываясь на мимолётную ласку, и спускаюсь к реке.

- Ровер! – тревожно вскрикивает леди Одиночество. – Стой!

Не обернувшись, я коротко разбегаюсь и плюхаюсь в поток смыслов.

Ухх!

Ощущения – примерно как от движения сквозь миры и Сны, связанные нитью Дороги. Только та скачка меняла мою форму, а купание меняет мою суть. И это тоже нравится мне. Поток, вторая ипостась Дороги, одаряет меня недостающим. И я больше не боюсь превратиться в быстро расплывающееся облачко не связанных уже смыслов, а спешу переплыть реку, пока впитанные мной смыслы не превысят смутно ощущаемого порога, за которым я уже не смогу ассимилировать их так, как должно. Время моего пребывания в потоке, расстояние от берега до берега, глубина, на которую я порой нырял – всё это становится лишь зависимой функцией от полноты принятых значений. Быть может, я купался совсем недолго, но купание это, как я чувствовал, явилось для меня чем-то необходимым… и достаточным.

Платить троллю пошлину мне не потребовалось (оно и к лучшему: не деньги ему нужны). Я ведь не воспользовался его мостом, не так ли? Более того: мне пришлось ждать высоких господ на другой стороне потока. А ожидая, я думал о разном. Но в первую очередь о том, что непреодолимой преграды между рациональным и иррациональным нет: за пределом одно переходит в другое. То, что я только что сделал, почти невозможно осмыслить – и в то же время только предельно концентрированным осмыслением и возможно хоть отчасти приблизиться к пониманию сути этого… купания.

Весь мир есть просто паутина смыслов. Но только полностью отдавшись течениям и вихрям этой паутины, признав безграничную власть, которую имеет над сознанием этот многомерный Поток, можно шагнуть дальше и взглянуть на мир как на целостность вне каких-либо смыслов. Вне понятий, вне категорий, вне рамок осознания… то есть на новом, высшем уровне понимания.

Я признал эту власть, и знание указало мне путь к освобождению.

Рассмеялся бы, но всё, что я мог – это лаем поторопить едущих по мосту высоких господ. И отправиться дальше по ускользающему пути, который исчислил для нас Циклоп… лучший друг путешественников, никогда не удалявшийся от своего дома дальше, чем на сто шагов.

Сердце Туманов оказалось полностью оправдывающим своё название. На пути к нему мы проехали через погибельный болотный туман, и через молочный утренний кисель из воздуха и влаги, и через ту бледную дымку, которая повисает над замершей землёй в самые сильные морозы. Мы преодолели туман, властный над морскими проливами, туман, спускающийся с гор, туман, что миазмами злого чародейства поднимается над заброшенными кладбищами во время некоторых ритуалов, а также туман, целиком состоящий из неупокоенных душ и наполняющий котлованы в некоторых особо тоскливых уголках ада.

Мы не задержались ни в летнем росистом тумане, пахнущем свежескошенными травами и парным молоком, ни в пахнущем кровью тумане, что плавает над полями проигранных битв, ни в чёрном тумане вулканических подземелий, ни в синем тумане Царства Иллюзий, ни в багровых испарениях, которые собираются над свинцовой гладью неименуемых рек Царства Мёртвых. Мы добрались до того странного места, где плотность туманов становилась такой, что он напоминал уже больше воду, чем воздух – оно-то и звалось Сердцем этих (преимущественно неуютных до дрожи) пространств.