Штрафбат везде штрафбат. Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта - Эрлих Генрих Владимирович - Страница 31

— Внимание! Специально для первой роты пятьсот семидесятого испытательного батальона. Это говорит…

— Герберт Вернер! — продолжил Красавчик.

В полный голос сказал, чего там шептать, если и так на всю округу гремит. Машину иваны так близко подогнать не могли, наверно, какую–нибудь переносную установку приволокли, а с ней и этого…

— Вот ведь сука, — сказал Юрген.

Спокойно сказал, без возмущения. Констатация факта. О том, что Герберт Вернер — сука, Юрген узнал не сейчас и не несколько дней назад, когда им объявили о его дезертирстве, он это знал всегда, с момента их знакомства в лагере Хойберг. Противный был тип, все выгадывал, как бы получше устроиться. И стучал на всех подряд, в первую очередь на своих дружков социал–демократов. Я, говорил, за нацистскую власть воевать не собираюсь, как только на фронт попаду, сразу американцам сдамся, американская демократия соответствует моим идеалам. Убедительно говорил, потому что искренне. А потом так же искренне рассказывал шарфюреру, кто как на его слова отреагировал. Когда стало понятно, что их отправляют на Восточный фронт, Вернер вдруг товарища Сталина полюбил и стал тереться возле коммунистов, чтоб поднабраться их словечек. И к Юргену уже здесь подкатывался: может быть, того, туда, ты как? Юрген только молча сплюнул, повернулся к нему спиной и прочь пошел. Не к командиру докладывать, как положено, без него докладчики найдутся, а к товарищам.

— В нашем батальоне погибло более трехсот человек, — продолжал вещать голос из невидимого динамика. — Вам этого мало, чтобы понять бессмысленность борьбы? Переходите к русским. Здесь отличная еда! Здесь теплые палатки! Здесь горячие бани! А потом нас направят для работы на промышленные предприятия, каждого по его специальности, ведь мы — рабочие! Нас обеспечат сытным пайком и дадут возможность спокойно спать по ночам. Нам даже позволят встречаться с женщинами!

— Вот ведь врет, сука! — сказал Юрген. — Убил бы! Своими руками! Прямо сейчас! — он все больше заводился и от собственных слов, и от безостановочно лившихся слов Вернера.

— Ты убьешь его завтра, — раздался спокойный голос.

Это был Гиллебранд. Они и не слышали, как он подобрался.

К утру Юрген поостыл. Черт с ним, с Гербертом Вернером. Бог ему судья. Или русские. Они его сами расстреляют, когда разберутся, что это за птица. С недосыпа мысли немного путались.

Но на утреннем построении Гиллебранд объявил:

— Сегодня ночью гнусный предатель Герберт Вернер еще раз проявил свою гнилую сущность. Науськиваемый своими новыми хозяевами, он попытался внести смятение в наши сплоченные ряды. Он обрушил на наши головы мутные потоки грязной лжи и подлой клеветы, он попытался соблазнить нас лживыми обещаниями райской жизни при прогнившем антинародном жидо–большевистском режиме. Зря старался! Мы скажем ему наше твердое «нет»! И первым сказал это наш товарищ, рядовой второго взвода Юрген Вольф. Мы все знаем Юргена Вольфа, у него слова не расходятся с делом. Он вызвался покарать изменника. Смерть предателю! Рядовой Вольф, три шага вперед, кругом!

Юрген, немного опешивший, выполнил приказ. Чуть поодаль стоял присутствовавший на построении майор Фрике. Он скептически посматривал на Юргена, но не вмешивался в происходящее. Гиллебранд тем временем показал на Юргена рукой и зашелся в новом приступе крика:

— Вот он, наш будущий герой! Кто поможет Вольфу? Нужен один доброволец!

Красавчик в свойственной ему чуть расслабленной манере сделал шаг вперед. Они же с Юргеном кореша, они же вчера вместе эту суку слушали, кому же идти, как не ему. Но, опережая его, прозвучало:

— Покарать предателя — я!

Сапог с громким стуком впечатался в землю, за ним второй, щелкнули каблуки. Это был, конечно, Кинцель. Гиллебранд бросил быстрый взгляд на майора Фрике, тот показал ему два пальца.

— Два добровольца! Отлично! — еще пуще воодушевился Гиллебранд. — Вольф, Кинцель, Хюбшман! Сегодня ночью вы совершите вылазку. День — на подготовку.

— Есть совершить вылазку! — ответил Юрген вместе с Красавчиком и Кинцелем и приложил руку к пилотке.

Через полчаса они стояли в передней траншее, разглядывая по очереди в бинокль динамик, чуть возвышающийся над землей между двумя кустами.

— Не убрали, — сказал Юрген.

— Не так–то это просто, — сказал Гиллебранд, — и мы убирать не будем. Артиллеристам и пулеметчикам отдан приказ не стрелять на поражение.

— Он, может быть, и не придет сегодня, — протянул Красавчик, — дурак он, что ли, две ночи подряд в одно место соваться.

— Прикажут — и придет. И ведь прикажут! Пропаганда — дело такое, пока десять раз подряд одно и то же не повторишь, в голову не вобьешь, — с обескураживающей искренностью ответил Гиллебранд.

Два часа они занимались чисткой оружия, точили штыки и ножи, подгоняли обмундирование, чтобы ничто не терло и не терлось, не звенело и не клацало. Потом они вернулись в траншею, опять принялись по очереди обозревать местность в оставленный обер–лейтенантом бинокль. За динамиком угадывался окоп с обложенным дерном бруствером. «Судя по всему, небольшой окоп, — подумал Юрген, — а к динамику наверняка еще какое–то оборудование полагается. Там и одному едва развернуться. А Вернер — трус, его одного под дулом автомата в окоп не загонишь, будет в ногах валяться и за сапоги цепляться. Так что… Ага! — он заметил еще два окопчика чуть поодаль, шагах в двадцати слева и справа от динамика. — Тоже небольшие, — подумал он, — секреты на одного».

— Ой, спать–то как хочется! — Красавчик широко зевнул.

— Обер–лейтенант разрешил, — отозвался Кинцель, — даже определенно приказал! Пойдешь?

— А то!

— И я с тобой. Высплюсь впрок.

Они чуть помедлили и побрели в направлении их блиндажа. Юргена с собой они даже не позвали. По всему выходило, что Юрген — командир их группы. Они еще не настолько прониклись этой мыслью, чтобы спрашивать у него разрешения уйти, но безропотно подчинились бы, если бы он приказал им остаться. Они и медлили в ожидании такого приказа, но его не последовало — им же лучше! И то, что Юрген остался, их только порадовало. Настоящий командир! Все изучит, все продумает, составит план действий, им останется только выполнить.

Юрген, в свою очередь, даже головы им вслед не повернул. Пусть поспят парни, дело нужное. Он бы и сам с удовольствием придавил минуток эдак триста, но… Он все поводил и поводил биноклем, прикидывая, как лучше подобраться к динамику. Может быть, проползти сначала вон к тем кустам ольхи? До них метров триста, и они в стороне от динамика, даже чуть ближе к позициям иванов, но ведь прямой путь даже и в мирной жизни — не самый близкий. А на войне он так и вовсе зачастую прямой путь известно куда. Так, значит, к кустам ольховника, оттуда метров семьдесят до окопчика левого секретчика. Подползаем, тихо снимаем и наваливаемся на Вернера. Если тихо не получится, то накрываем Вернера гранатами и сматываемся к кустам. Можно даже бегом. У них будет минута–другая, пока иваны прочухаются. Да и стрелять они будут в направлении взрыва и наших окопов, а мы метнемся в сторону. А уж потом под прикрытием кустов ползком возвращаемся обратно.

Вдруг колыхнулась ветка на ольхе. Птица? Но никто не взлетел. Да и не было здесь птиц, облетали они позиции и ничейную полосу стороной или высоко в небе. У птиц, в отличие от людей, инстинкт самосохранения есть, они в пекло не лезут. Так, неспешно размышляя о жизни птиц, Юрген неотрывно смотрел на кусты, пять минут, десять, пятнадцать. Наконец, его терпение было вознаграждено. Вновь вдруг колыхнулась одна из веток. Не ветер, не птица, не пуля. Оставался — человек. Охотник, который стоял на нумере и ждал, когда три козла под его выстрелы выскочат. Не дождется.

Юрген с удвоенным вниманием и втрое меньшей скоростью стал обшаривать каждый метр местности. Обнаружил проволоку, что тянулась параллельно траншеям метрах в пятнадцати перед динамиком. Проволока была скрыта в траве, быстро вымахавшей после прошедших дождей, но в одном месте была проплешина, в ней и поблескивало. Не успела проволока пылью покрыться, знать, недавно поставили. Как и мины.