Путешествие мясника - Пауэлл Джули - Страница 26

— Зато я получил вот это. — Эрик показывает на блестящую серебристую чашу, висящую на широкой ленте у него на шее. — Кто-нибудь знает, что это такое?

— Думаю, это tastevin — такой бокал с претензиями для сомелье.

— А у сомелье бывают бокалы без претензий?

— Верно замечено.

Мы живем в очаровательной деревенской гостинице, очень старом каменном доме со светлыми комнатами и высокомерной хозяйкой-француженкой. Нам с Эриком тут нравится. Но, хотя мы с ним и его родителями постоянно находимся вместе, большую часть времени я чувствую себя одинокой. Мне кажется, Эрик испытывает то же самое чувство. Иногда я незаметно слежу за ним и вижу, какие тоскливые у него глаза. Мы больше не сердимся друг на друга: у нас нет для этого причин, поскольку и его, и моя измены остались в прошлом. Но я часто спрашиваю себя, скучает ли он еще по той женщине, с которой порвал. Я не знаю ее, зато знаю, сколько радости приносит простой роман без заморочек и драм.

Когда в городе мне попадается кафе с выходом в Интернет, я тут же отправляю очередное электронное письмо. Это происходит независимо от моей воли, так же как, например, чихание.

Я очень стараюсь не ждать ответов на эти письма и в самом деле никогда их не получаю.

День благодарения мы отмечаем очень долгим ланчем в мишленовском ресторане. Мне никак не удается сосредоточиться на еде, и потом я не могу вспомнить ни одного из множества съеденных блюд. Слава богу, что на этот раз я избавлена хотя бы от футбола — самой ненавистной мне составляющей этого праздника. Не знаю, откуда взялась во мне эта глубокая антипатия ко всем зрелищным видам спорта, но мне неприятно даже находиться в одной комнате с телевизором, транслирующим матч. Это один из немногих вопросов, по которым мы с Эриком резко расходимся во мнениях. В этом году ему приходится то и дело выходить в Интернет, чтобы узнать счет. В таком виде футбол меня вполне устраивает.

По вечерам мы с ним гуляем по сырым улочкам Дижона, спокойного и какого-то меланхоличного города, что вполне соответствует нашему настроению. Я после долгого перерыва опять начинаю курить. Франция кажется мне подходящим для этого местом.

— Знаешь, тебе это идет. Очень сексуально.

С одной стороны, Эрик активно не одобряет моего курения, с другой — как будто вдохновляет меня на него. Я знаю, что ему кажется эротически привлекательной женщина с сигаретой в одной руке и бокалом мартини в другой. На его замечание о моей сексуальности я только скептически хмыкаю, а он немного виновато и нежно улыбается. Мы оба хорошо выучили свои роли.

— Ух ты! Посмотри-ка на них.

В витрине магазина два манекена задрапированы в мужские шарфы: напряженный цветочный орнамент, один шарф красно-оранжево-серый, другой — бирюзово-сине-серый.

— Синий тебе очень пойдет. — А красный пойдет Д. — Станешь такой носить?

— Выглядит довольно странно, но мне, пожалуй, нравится. Нет уж, дудки, я не собираюсь покупать шарф за триста долларов.

— Да, цена сумасшедшая.

Позже я возвращаюсь в магазин одна, с нежностью глажу мягчайшую ткань. Могу я себе позволить два шарфа по триста долларов? Что это, если не безумие? Наконец, прошептав про себя «Да пошло оно все!», я несу один к кассе.

— Красный — это отличный выбор, — по-английски хвалит меня красавец-продавец и заворачивает шарф в оберточную бумагу.

— Спасибо, — киваю я и думаю про себя, что это худший выбор из всех, какие я только могла сделать.

В понедельник после возвращения из Франции я решаю начать настоящее, физическое преследование Д. Мне нетрудно убедить себя, что я имею на это право, раз после стольких попыток мне так и не удалось связаться с ним традиционным, менее агрессивным способом. Я посылаю эсэмэску, заранее предупреждая его, что буду ждать и принесу подарок. Полтора часа я дежурю у дверей здания, в котором он работает. При виде его мои губы сами расползаются в умильную улыбку, и я никак не могу ее прогнать. Лицо Д. на секунду искажается, как от боли, и он быстро идет по улице, кивком головы предложив мне сопровождать его. Несколько минут мы идем в сторону центра молча. На Д. кожаная куртка, которую я никогда не видела, и знакомая мне алая вязаная шапочка; как раз в тон к ней я и подбирала шарф.

— Что тебе надо?

Он продолжает шагать. Не смотрит на меня. Он весь вибрирует от гнева, и эти вибрации дрожью отдаются у меня в груди. Я еще никогда не видела, чтобы он по-настоящему злился. Мне страшно, я начинаю мямлить, запинаться и краснеть.

— Я просто… сама не знаю. Я просто… ты все время молчишь. Мне кажется, ты меня ненавидишь, и я не понимаю почему. Я просто думала, что если я пойму, что случилось, мне, может, будет легче.

— А как ты сама думаешь, что случилось?

Д. в своем репертуаре. Вытягивает из меня ответы, а сам не дает ни одного. Я называю это сократическим методом. Когда Д. к нему прибегает, я начинаю чувствовать себя школьницей с разбитыми коленками, но, как ни стараюсь, никогда не могу изменить ход разговора.

— Я не знаю… Это ведь не может быть из-за того ужасного секса с незнакомцем, потому что этот секс был из-за твоего молчания.

— Да, ты трахалась с незнакомцем, а потом еще любезно сообщила мне об этом. Зачем?

— Я только…

— За каким чертом мне нужны такие отношения?

— Я… — Мне нечего сказать, я совершенно растеряна. Вот уж не ожидала такой реакции от Д., невозмутимого, непроницаемого Д. Несколько секунд я почти счастлива.

Мы останавливаемся на южном краю Юнион-сквер, напротив магазина «Органические продукты». На площади уже начали сооружать рождественскую ярмарку ремесел. Чтобы не мешать прохожим, мы отходим в сторонку и прислоняемся к яркому фанерному щиту.

— Послушай, на самом деле я не злюсь.

Он говорит так тихо, что мне приходится пододвинуться совсем близко. Прямо у меня перед глазами — мягкий кожаный лацкан его куртки. Мне невыносимо хочется прикоснуться к нему пальцем: бороться с этим желанием так же тяжело, как с земным притяжением.

— Нет, ты злишься.

Больше я не могу сказать ни слова, меня охватывает странная, ужасная немота.

— Гвен звонила тебе?

Я быстро киваю и заглядываю в его глаза, прекрасные, даже когда он сердится, в надежде найти там знаки прощения или сочувствия.

— Да, но она мне ничего не сказала о… просто спросила, как дела.

— Ясно, — Он пристально смотрит на носки своих ботинок. — Я хотел убедиться, что у тебя все в порядке.

— Да… да, все в порядке. Спасибо.

— Я просто не могу…

Его слова опять тонут в уличном шуме. Мне удается расслышать только часть фразы — что-то вроде «не могу отвечать взаимностью», и я тут же хватаюсь за нее, хотя она, наверное, ужасна и жестока. Но она дает мне надежду. С этим я могу жить. Я постараюсь сделать так, чтобы ему было легче ответить мне взаимностью. Я вообще могу обойтись без взаимности! Но я не решаюсь произнести эти слова, а потом слышу:

— Мне надо где-нибудь перекусить и возвращаться на работу.

Я торопливо, послушно киваю:

— Да, конечно. Иди поешь.

— Я бы хотел тебя обнять, но…

Я опять не расслышала конец фразы.

— Прости… что ты сказал?

— Я бы хотел тебя обнять, но, думаю, лучше не надо.

— А… Конечно. Ладно.

— Мне пора.

— Да, иди.

Я пытаюсь всунуть ему в руку пакет с шарфом, но Д. только смотрит на меня с недоумением, разворачивается и уходит.

Я умудряюсь пройти примерно полквартала и только потом, на западной стороне Юнион-сквер, валюсь на пьедестал памятника Ганди, захлебываясь слезами.

Классическая мизансцена.

День благодарения у Флейшера я пропустила, и теперь мне придется работать вплоть до Рождества. На праздник из Техаса приедут мои родители и брат, и я буду делить время между ними и лавкой. К счастью, они арендуют коттедж всего в пяти минутах ходьбы от моей съемной квартиры. На рождественский обед у нас будет свиная «корона на ребрах» — я собираюсь подготовить ее сама.