Путешествие мясника - Пауэлл Джули - Страница 25

На следующее утро я начинаю ощипывать с них мясо. Теперь оно отстает совсем легко. Я поднимаю черепные коробки и челюсти, собираю выпавшие зубы и съежившиеся глазные яблоки.

Откровенно говоря, когда я прикасаюсь к глазам, меня немного передергивает, но я скорее умру, чем покажу это Эрону. Он тем временем процеживает остывший бульон через марлю и опять кипятит его. Жидкость становится густой и тягучей, а когда она застынет, получится желе.

К тому времени когда зельц готов, мы уже распродали все мясо четырех последних свинок и даже их уши. Сегодня ожидается новая поставка. Когда свинину наконец привозят, я сразу же берусь за картонные ящики, вытаскиваю из них головы, расставляю на столе и начинаю срезать щечки. К завтрашнему утру нам надо подготовить большой оптовый заказ. Рядом со мной Эрон разделывает полутуши («Уложился в шестьдесят секунд, слышишь, Джош?»).

Я обрабатываю третью голову, когда нож неожиданно соскальзывает и прорывает какой-то мягкий мешочек, которого в этом месте быть не должно. Наружу прыскает струйка густой жижи, консистенцией и цветом напоминающей пюре из авокадо. Нож, который я в ужасе выдергиваю из разреза, тоже измазан чем-то зеленым. На несколько секунд я теряю дар речи.

— Я… что… что это… а?

Эрон оглядывается и замирает, как будто увидел хищника, готовящегося к прыжку. Потом преувеличенно ровным голосом произносит:

— Выброси эту голову немедленно. Потом иди вымой руки и нож.

У меня из горла вырывается какой-то тонкий писк, а нож со стуком падает на стол.

— А что это?

— Просто инфицированная гланда или… Иди выброси это поскорее.

Я так и делаю, потом бегу к раковине, долго мою нож и руки щеткой, мылом и обжигающе горячей водой и никак не могу справиться с судорожной икотой.

Когда я возвращаюсь к столу, Эрон уже смеется.

— Ты завизжала, как маленькая девочка, Джуль!

— Да брось ты. Ты сам испугался.

По его тону я понимаю, что, поддразнивая меня, он просто пытается скрыть собственное отвращение, и мне это нравится.

— Ик… ик…

— Иди ты!

8

Праздники

— Ты сладкая маленькая шлюшка.

— Заткнись. — Я стою, повернувшись лицом к крашеной стене, в прихожей этого мерзкого незнакомца. Мои ноги широко расставлены, юбка задрана до пояса. — Помалкивай и делай свое дело. Все, что тебе угодно.

Вот теперь у меня окончательно съехала крыша, думаю я, слыша, как у меня за спиной он разрывает упаковку презерватива. Несколько месяцев после того, как Д. перестал разговаривать со мной, я утешала себя этой безумной фантазией, и вот решилась воплотить ее в жизнь. Я не испытываю ни желания, ни удовольствия, ни возбуждения. Только отвращение к себе и к мужчине, у которого хватает глупости хотеть меня. Но отвращение — это все-таки лучше, чем то, что я чувствую обычно.

Незнакомец стаскивает с меня трусики и приступает к своему мерзкому, грубому и короткому делу. Он бормочет какие-то сальности мне в ухо, обжигая его своим горячим дыханием. Я крепко зажмуриваю глаза и думаю о Д. Однажды, когда у него уже не оставалось сил выносить мою острую, ежесекундную болезненную потребность в нем, когда ему хотелось просто заткнуть меня, он тоже трахнул меня прямо в прихожей у стены, но до чего же по-другому это было. И как легко и хорошо мне стало потом.

Через три минуты все кончено. Через пять я уже опять на улице, мне больно в низу живота, в трясущейся руке зажат мобильник.

Вечером я дома с Эриком, рублю панчетту — на обед у нас паста. Нож не дрожит у меня в руке, я в состоянии разговаривать, улыбаться и, если особенно не приглядываться, произвожу впечатление вполне нормальной. Но внутренняя дрожь никуда не делась, и, мне кажется, даже глаза трясутся в глазницах. Когда на кухонном столе внезапно оживает мобильник, у меня останавливается дыхание: я бросаюсь к нему, едва не сшибив по дороге стул. Но это всего лишь Гвен.

— Привет.

— Привет. — У нее странный голос — неуверенный и чересчур озабоченный. — Звоню спросить как у тебя дела.

— Дела? Нормально. — Гвен не знает о моем сегодняшнем приключении. Никто не знает, кроме Д. — Почему ты спрашиваешь?

— Просто так. Вдруг захотелось узнать, как ты поживаешь. Мы ведь давно не разговаривали.

Я оглядываюсь на Эрика. Он в противоположном конце комнаты сидит на диване, смотрит телевизор, потягивает вино. Я тоже делаю большой глоток из своего бокала и отвечаю как можно более небрежно:

— Спасибо. У нас все в порядке. Мы с Эриком сейчас будем обедать. Может, приедешь? Правда, у нас только спагетти.

— Нет, спасибо. Не сегодня, но в ближайшее время обязательно. Завтра будешь в Интернете?

— Конечно. — Я догадываюсь, что она все знает, и понимаю откуда. Мне только не ясно, что это может значить.

— Хорошо, тогда и поговорим. И… я тебя люблю, Джули.

— Я тебя тоже., — Хорошего вам вечера. Будь подобрее к себе.

— Хорошо. Пока.

Я опускаю телефон и, когда нажимаю на кнопку отбоя, замечаю, что рука опять дрожит. Конечно, на новой работе она часто устает к вечеру. Эрик отрывается от экрана телевизора:

— Кто это был? Гвен? Что ей надо?

— Да просто так позвонила. На днях придет к нам на обед. Хочешь еще вина?

Я подливаю вина себе, а потом иду к Эрику и выливаю остатки в его бокал.

Я научилась очень ловко перевязывать шпагатом куски мяса для жарки, и это занятие доставляет мне большое удовольствие. Мне кажется, в нем отчетливее всего проявляется суть работы мясника. Это тонкое и иногда довольно болезненное дело. Шпагат врезается в пальцы, нарушает циркуляцию крови, но сами движения — виток, узелок, снова виток — кажутся мне изящными и женственными.

Чем ближе праздники, тем больше у меня практики. На День благодарения люди любят жарить большие куски мяса. Сезон праздников для нас — самое сумасшедшее время в году: у дверей выстраивается очередь, покупатели нервничают; все спешат получить свою специально откормленную индейку, или паштет, чтобы подавать с коктейлями, или бекон для брюссельской капусты. Каждый год команда Флейшера пытается как-то отпраздновать эти дни. Все облачаются, хотя бы частично, в маскарадные костюмы, а Джессика раздает пластиковые стаканы с пивом. В этом году дежурить за прилавком останется Хейли, совсем недавно принятая на работу, невозможно молодая, миниатюрная, прелестная и улыбчивая. Ей предстоит обзванивать наших заказчиков и успокаивать клиентов. Я с удовольствием подменила бы ее.

Но вместо этого мы с Эриком проводим праздник во Франции, в Дижоне, в компании его отца и мачехи. Эрик принимает участие в ежегодном марафоне «Божоле». Раньше он никогда особенно не увлекался бегом, но, когда наш брак начал прямо у нас на глазах разваливаться, пристрастился к спорту. Он уже участвовал в нью-йоркском марафоне и не намерен на этом останавливаться. В день забега мы встречаемся на финише, в конце довольно крутого подъема в центре одного из городков провинции Божоле, на средневековой, вымощенной булыжником улице.

— Ну, как все прошло? — спрашиваю я, целуя его в потную щеку.

— Отлично! Немного смешно. — Он плюхается на стул уличного кафе рядом со мной и своей мачехой. — В этом марафоне рекордов не побьешь. В основном мы бегали по винным погребам.

— Ты шутишь! — восторженно восклицает Джо Энн. Из всех эмоций она предпочитает радостное изумление перед чудесами этого мира.

— Я, правда, вина не пил, о чем сейчас жалею.

— Неужели они действительно предлагают вино во время марафона?

— Представь себе.

Эрик всегда выглядит удивительно бодро после таких забегов, хотя весь остаток дня соображает немного хуже обычного. Он словно создан для преодоления трудностей. Честно говоря, я думаю, что бег помогает ему сохранить остатки здравомыслия.