Серенький волчок - Кузнецов Сергей Юрьевич - Страница 49

Сегодня утром сижу на кухне, за окном дождь, пью кофе, звонок в дверь. На пороге – Иван, под глазами – круги, в руках – большой пакет, мороженые креветки, пиво, орешки. Поставили креветок вариться, сидим на кухне, за окном дождь, пьем пиво, Иван говорит: У меня такой случай был сегодня ночью, до сих пор поверить не могу. Пошел в "Вермель", девушку снять, вечер субботы, надо протратить. Сижу, пью пиво, танцую. Замечаю, мне девочка улыбается. Ну, не красавица, но милая. Студентка, наверное. Подсаживаюсь к ней, а там еще компания, человек пять. Разговорились, о том, о сем, музыка, кино, я еще пива заказал, говорю: у меня деньги есть, не волнуйтесь. Смотрю, девушка поближе ко мне придвинулась, а сидим мы через угол стола, как с тобой сейчас. И тогда я ей коленку между ног аккуратно просовываю, вот так примерно, извини, что на тебе показываю. Ты меня знаешь, я с девушками говорить не особо умею, все больше с мужиками, и то – если пива взять. И вот сижу я молча, разговор слушаю, иногда сам чего-нибудь говорю. А девушка так же молча к моей коленке прижимается. Чувствую я: есть контакт, коленка моя ей прямо в лобок уперлась. И начинает она тихонько так раскачиваться. На меня не смотрит, и я на нее не смотрю, а только руку вниз опустил, и она тоже, пальцы мы так сжали, а она все сильнее и сильнее, я уж не знаю, что там все остальные за столом думают, может, не замечают просто, сидят, пьют пиво, говорят про музыку. Вдруг девушка моя в руку мне вцепилась, замерла прямо как сидела, вздохнула так, всей грудью – ну, ты знаешь. Кончила, в общем. Руку мою выпустила, встала, типа в туалет. Я поворачиваюсь к ней, говорю: вы ведь не насовсем уходите? Она говорит: нет. Ушла. Сидим, пьем пиво, говорим про музыку. Минут десять проходит – нет моей девушки. Встаю, извиняюсь, обхожу весь клуб, чуть не в туалет заглядываю – нету. А уже представлял, как мы с ней до утра будем. Сбежала, представляешь, а? Ну как так можно, скажи? Кончила – и сбежала.

Сидим на кухне, пьем пиво, дождь за окном. Я говорю: понимаешь, я считаю, что ты существо, превосходящее меня во всех отношениях, если, конечно, можно говорить "существо" про другого человека, в особенности – своего друга. Со мной вот таких историй никогда не случалось. Это же значит, что ты ее за эти пять минут полностью удовлетворил. И весь смысл твоего похода в этот клуб был ровно в этом: чтобы незнакомая девушка села рядом, потерлась о твое колено, кончила и ушла счастливой. Потому что я обычно тружусь целую ночь и, когда прощаюсь наутро, так и не знаю, как оно все, было ли ей хорошо, ну, понимаешь. А вот этот момент – ты говоришь, замерла и выдохнула всей грудью, – это же счастье и есть, смотришь и видишь – счастье, не зря, значит, трудился. Ведь когда их в кровать укладываешь, это потому, что хочется отдать им что-то, потому что жалко их, потому что они красивые, а что еще с этой красотой делать – не знаешь, и тыркаешься туда-сюда членом, как слепой кутенок мордой.

Трезвый я бы этого говорить не стал, кто я такой, чтобы такие вещи объяснять? Вот за это я пиво и не люблю – за разговорчивость.

Он говорит: а удовольствие? А самому кончить? А я отвечаю: ну, сам-то кончить я и так могу, руки еще не отсохли. Смеется, говорит: вот за что тебя, значит, девки любят. А я-то все гадал.

Сидим на кухне, пьем пиво, нет, не люблю все-таки, жаль, креветки кончились. Спрашивает: а сколько у тебя женщин было? Задумался, говорю: не считал никогда, но навскидку шестьдесят-семьдесят, если еще со школы считать, с двоюродной сестры из Киева, хотя там дальше минета дело не пошло. Говорит: счастливчик ты, вон сколько, а я отвечаю: да ладно тебе. Ты вот спросил, а я задумался. Ведь шестьдесят – это же полное моральное падение. Остановиться надо бы.

Смеется, говорит: ну, ты меня порадовал. Меня депрессуха после вчерашнего прихватила, а сейчас как рукой сняло. Не зря ты в "Нашем доме" на хорошем счету. Я говорю: а это тут при чем? – а он спрашивает: а чем мы занимаемся, помнишь? Я отвечаю: конечно. Мы работаем в страховой компании "Наш дом", страхуем имущество, помогаем людям тратить деньги, растягиваем страховочную сетку, чтобы если кто упадет – то не насмерть.

А он говорит: вот ты и есть моя страховочная сетка. Помнишь, когда я голодал, я к тебе пришел и весь холодильник обчистил – а ты мне это ни разу не помянул. А потом, год назад, когда я долги отдал, еле отбился, новое дело хотел начинать, тоже пришел, ты меня к вам пристроил. Вот и получается, ты же спас меня тогда, понимаешь? Спас.

Я отвечаю: да ладно, брось, какое там спас, просто фишка так легла, рядом оказался, руку протянул, а он говорит: давай я еще за пивом сгоняю, у меня деньги есть, не волнуйся. Я отвечаю: давай.

Хотя вообще-то не люблю пиво.

27

Иван приглашал пообедать в "Старлайт", но Маша отказалась. Заезжай за мной, сказала она, тут и решим. Внезапно ее стало раздражать, что москвичи все время едят. В Израиле тоже культ еды, но это еда, которой чрезмерно заботливая еврейская мать – аидише-мама – кормит своих детей. Никому не приходит в голову часами обсуждать, что и в каком ресторане надо сегодня есть. Может, какие-нибудь безумные хай-тековские яппи так и жили, но среди Машиных знакомых их не было.

Иван позвонил с ресепшена, и Маша сказала, чтобы он поднялся к ней: мол, она уже одета, но еще не скоро выйдет. Он появился на пороге, высокий и стройный, в обтягивающей футболке с длинными рукавами и темно-синих джинсах.

– Проходи, – сказала Маша, – я сейчас.

Как и всякий раз, когда он был рядом, она немного волновалась. Какого черта, сказала себе Маша, я что, школьница что ли? Иван стоял к ней спиной, опершись руками о подоконник. Подойдя сзади, Маша его обняла – и Иван сразу замер, тело будто окаменело. Очень бережно взял ее руки, развел в стороны. На секунду она почувствовала, как пальцы судорожно сжались, будто он хотел покрепче удержать ее кисть и уже не отпускать – но в то же мгновение выпустил и повернулся.

– Не надо, – сказал он, и Машу больше всего потрясли его глаза – совершенно пустые, остекленевшие. – Не надо, – повторил он, мягко отодвигая Машу. – Я подожду тебя внизу.

Когда за Иваном захлопнулась дверь, Маша пнула кресло и ругнулась – fuck! – почему-то по-английски. Потом открыла косметичку и еще раз накрасила губы – это всегда успокаивало.

Возможно, чтобы сгладить неловкость, Иван говорил больше обычного.

– Вот все рассказывают, что эти годы были страшно интересными, что деньги было очень легко заработать, что ты упустила свой шанс, когда уехала в Израиль. А на самом деле это было чудовищно тяжелое время. Ты просто общаешься с людьми, которые выиграли, – но ты не знаешь ничего о неудачниках.

– Их убили, – сказала Маша.

– Их не всех убили, понимаешь? Я знаю множество людей, которые сделали миллион, два, три, пять, а потом – оп! – у них нет вообще ничего. Кто-то просадил все в казино, потратил на кокаин и проституток, кого-то кинули партнеры, кого-то выперли из бизнеса бандиты, кто-то развелся с женой, отдал ей все, она все протратила, оба остались ни с чем. На каждого победителя приходится пять лузеров. И почти каждый победитель может тебе рассказать такое, что ты предпочла бы не знать.

– Например? – спросила Маша. – Что было с тобой? Тебе приходилось убивать?

– Боже мой, – вздохнул Иван. – Оставь разговоры про "убивать" "Московскому комсомольцу". Все это ерунда. Я никогда никого не убивал, и никто не убивал по моей просьбе. Зато я голодал, полгода, по-настоящему. У меня не было денег – совсем, у меня висели на хвосте кредиторы, мои должники думали, что им дешевле убить меня, чем отдать хоть что-нибудь, я боялся появляться в своей квартире, а к родителям на всякий случай не заходил уже полгода. Ночевал у друзей и иногда утром, когда они спали, залезал в холодильник и клал себе в сумку сыра, колбасы или хлеба, на обед. Потом, когда все наладилось, они надо мной смеялись: мол, что же ты не попросил? А как я мог попросить? Мне стыдно было, я же не нищий в метро, чтобы жить подаянием. Я всегда старался все сам.