Подобно тысяче громов - Кузнецов Сергей Юрьевич - Страница 50

– Идиот, – сказал Поручик, – настоящий идиот.

Лера заплакала, и ее плач напомнил Антону, как рыдала в его объятьях Алена, оплакивая подругу, которую так глупо предала. Сидор по-прежнему вертел в руках пистолет, Альперович и Роман поднимали мертвое тело – не то положить на кровать, не то – просто чтобы не стоять неподвижно. Поручик утешал Леру, гладил по спине.

Антон подумал, что сцена выглядит зеркальным отражением той, месячной давности. Тогда завязка произошла в Жениной комнате, а развязка – в зале, на этот раз – наоборот. Из одного и того же ящика появились и марка, и пистолет.

– Идиот, – повторил Альперович, присаживаясь на кровать рядом с трупом Лени. – Он всегда был идиот. Еще со школы. На нашем шаре жив еще пиздец. Он всем растрепал тогда, помнишь, Поручик?

Антон подумал: это очень хорошая строчка – чтобы ни значила и откуда бы ни взялась.

– А я его, наверное, любил больше всех, – сказал Альперович, и в голове Антона как будто что-то взорвалось. Снова заиграл «Shamen», тот же голос сказал ты же знаешь, я люблю только тебя. На секунду все исчезли, комната снова опустела. Темная фигура положила пистолет в ящик и обернулась. В этот раз Антон увидел лицо: это был Андрей Альперович.

Антон прислонился к стене. По телу струился пот, сердце бешено стучало. Откровение было физиологичным, как овердоз. Надеюсь, Альперович на меня не смотрит, подумал он. И одновременно еще две мысли, будто мозг разделился на три самостоятельные части: Кажется, я все-таки сделал это и Вот так и сходят с ума.

Ощущение реальности медленно возвращалось… факты, словно куски головоломки, ложились на свои места: удивление Онтипенко, узнавшего, что Альперович первым заговорил об убийстве; Ты же знаешь, я люблю только тебя; удивительная для старого алкоголика образованность Альперовича; последние слова Онтипенко. Он в самом деле не убивал Женю. Он дал ей марку, но не мог убить. Ни ее, ни Зубова. Он не мог позволить, чтобы все свалили на Леру и Антона, не мог даже сказать, что именно Альперович познакомил его с Зубовым и – наверняка – он же рассказал о тайнике в секретере. Зная об этом ящике, Альперович подменил марку сразу после того, как ее положил туда Онтипенко, а спустя несколько недель после убийства вернулся, чтобы положить туда же пистолет – на всякий случай или потому, что знал: именно в Женину комнату побежит Леня после разоблачения. Из этого пистолета Альперович убил Зубова, или из другого – уже неважно. Некоторые части паззла еще не улеглись, но теперь Антон не подозревал – он знал. Знал все, что произошло, – не знал только, что делать с этим знанием.

Разъезжались молча, уже в темноте. Подвезти? спросил Альперович. Антон покачал головой. С самого начала Альперович так ему нравился! Как-никак – единственный хотя бы отдаленно психоделический человек среди алкоголиков.

– Ну, как хочешь, – сказал Альперович. На секунду глаза их встретились. Господи, взмолился Антон, только бы он ничего не понял. Глаза у Альперовича были грустные, как и должны быть у человека, не то убившего, не то – просто потерявшего лучшего друга. Пожав плечами, он пошел к своей новой машине.

Зачем он убил ее? подумал Антон. Ведь были же у меня какие-то идеи на этот счет…

Горский прав: дедукция здесь не работает. Увидев пистолет, Антон сразу понял, что прятал в тайник неизвестный; услышав голос Альперовича, увидел остальное. Теперь Антон знал, кто и как убил, – но забыл мотивы, которые заранее придумал для всех подозреваемых.

– Ты едешь? – спросила Лера.

Они стояли вдвоем в темном дворе. Между пней были припаркованы три машины – Лерины «жигули» и две иномарки. Может, душа Леонида Онтипенко металась за дымчатыми стеклами машины, последней его мирской обители.

– Да, спасибо, – ответил Антон.

Заиграла музыка. Лера поспешно выключила магнитолу.

– Какой Рома оказался внимательный, – сказал Антон.

– Да уж, – ответила Лера, – но, думаю, он basically хотел тебя спровоцировать на разговор.

– Ему это почти удалось. Я бы назвал Онтипенко, если бы он сам не встал.

– Это дилер тебе о нем говорил?

– Нет, – покачал головой Антон. – Онтипенко сам мне сказал, что знает этого дилера.

– Зачем? – спросила Лера.

Потому что он не убивал, хотел сказать Антон, но только пожал плечами.

– Все равно Сидор об этом знал, – сказала Лера. – И, я думаю, Альперович.

– Сидор блефовал, – ответил Антон. – А почему Альперович?

– Когда Леня вскочил, я увидела Альперовича. У него был очень усталый взгляд, скучающий, я такой еще по школе помню. Когда у доски рассказывали решение задачи, которую он давно сделал.

– А откуда он мог знать?

– Не знаю, – сказала Лера, – наверное, от Лени. Они же были очень близкие друзья.

– Да, действительно. – Антон помолчал. – Альперович мне даже говорил: он сам подстроил, чтобы Женя стала Лениной любовницей.

– Maybe. Он любит манипулировать людьми.

В свете фар проносились желтые деревья.

– Я все-таки не понимаю, – сказала Лера, – зачем Ленька убил Женю. Ведь он же любил ее, это понятно.

– Альперович мне сказал, что убить можно только того, кого любишь.

– У Альперовича бывают странные идеи.

– Убивать тех, кого любишь – одна из них?

– What do you mean?

И тогда Антон рассказал все.

Лера свернула на проселочную дорогу и остановила машину.

– Я тебе не верю, – сказала она. – Альперович не мог этого сделать. Ты знаешь, Женька в школе была в него влюблена?

Антон покачал головой, Лера упала лицом на руль и зарыдала. Антон обнял ее за плечи, она соскользнула ему на грудь. Он гладил ее по голове, слушал всхлипы, огромное Лерино тело сотрясалось в его объятиях, будто уже не принадлежало себе.

За ветровым стеклом пролетел желтый кленовый лист. На секунду задержался в воздухе прямо напротив Антона. Тот ясно различал резные края, чуть увядший черенок. Этот замерший лист, недосягаемый за прозрачным стеклом машины, был совершенен. Мгновение Антон не мог отвести от него глаз – но тут ветер подхватил лист и унес прочь.

– Я не верю, – повторила Лера сквозь всхлипы. Круг замкнулся: она стала неотличима от Алены, их влажные от слез лица и потные от страсти тела соединились в памяти Антона воедино. Он прижал Леру к себе и понял, что обнимает ее в последний раз.

Папа говорил: сынок, Родина у человека одна. Уж папа эту Родину знал вдоль и поперек. Изъездил все пятнадцать республик. А мама с ним вместе – где-то тринадцать. Мне было шесть лет, когда папу перевели в военную академию, и мы с ним перебрались в Москву – а родился я на Дальнем Востоке. До Японии – рукой подать. Наверно, поэтому я так уважаю бусидо.

Я считал: кем бы ты ни был, прежде всего ты должен быть самураем. Если ты военный – ты служишь Родине, как самурай служит своему господину. Если ты учитель – ты служишь своим ученикам. Если врач – больным. Если бизнесмен – бизнесу.

А кому может служить двадцатилетний недоросль, который не знал в своей жизни ничего, кроме секса, наркотиков и развлечений? Самому себе? Своему дилеру? Своему кайфу?

Мы сидим у меня дома. Я не стал приглашать в офис, не захотел. Хотя дома у меня – беспорядок. На столике – пустая водочная бутылка, две грязные кофейные чашки. У одного стула отломана спинка, на сиденье другого свалены несколько томов «Британики». Папа бы не одобрил. Он говорил: сынок, в комнате у мужчины должен быть порядок. У мужчины должна быть женщина, папа. Ты знаешь это не хуже меня. Когда мужчина один – порядка не жди.

Антон сидит на продавленном кресле (Франция, XVIII век, если антиквар не соврал), я курю на подоконнике, сбрасываю пепел в пустой граненый стакан.

Ты говоришь, на полу записки не было? спрашиваю я. Не было, отвечает Антон.

Настоящий самурай не сомневается в принятом решении. Я обещал довести расследование до конца – и я это сделаю.

– А машина, которую ты видел на улице, когда ко мне ездил, – это была серебристая «ауди»?

– Блин, – отвечает Антон, – вечер уже был, я цвет не рассмотрел. Я в иномарках вообще не разбираюсь. Мне что «ауди», что «форд».