Гроб хрустальный. Версия 2.0 - Кузнецов Сергей Юрьевич - Страница 12

– Главное, чтоб не было слова "Интернет", – сказал Шаневич, – все эти "Мир Интернет", "Планета Интернет", "Галактика Интернет" надоели хуже горькой редьки.

– Давайте назовем просто "Интернет", – предложил Глеб, решив, что надо хоть что-то сказать.

На него посмотрели так, что он сразу понял: все догадались, что он обкурился. Что такое Интернет? Тот же журнал.

– Я предлагаю "Хрусталь", – сказал Бен. – Во-первых, потому что Хрустальный – он и есть Хрустальный, во-вторых, потому, что какое название мы выберем сейчас – неважно. Мы должны работать так, чтобы оно стало крутым брэндом.

– И в-третьих, – подхватил Андрей, – в этом есть как бы эзотерические коннотации: хрустальный шар, предсказания будущего, весь этот нью-эйдж.

При слове "будущее" Глеб внезапно понял, отчего кружится голова. У него на глазах начиналась новая эпоха. Будто он слышал, как Галич пишет "Леночку" или Высоцкий – "Татуировку". Или, скажем, смотрит через плечо Галуа, когда тот набрасывает основы теории групп. Никто из собравшихся об этом не говорил, но все понимали: все, что случится в русском Интернете, будет теперь делиться на "до "Хрусталя" и "после "Хрусталя".

Что такое Интернет? То же обещание будущего, обетование грядущего, силы, славы, денег, истории.

– А писать его, отец, надо вот так, – сказал Арсен и написал: KHRUSTAL. – Тут есть Ru, даже RUS есть, странное сочетание KH, и домен сразу ясен.

– И еще есть Сталин, – сказал Ося. – И это очень правильно для нас, евразийцев.

– А чтобы было ясно, о чем речь, – сказал Шаневич, – назвать его надо KHRUSTAL.Ru.

Дальше Глеб помнил смутно: Андрей рисовал на бумажке схемы со стрелочками – структуру будущего журнала. По обкурке было ничего не понятно, и Глеб прикидывал, как лучше изобразить логотип. Написал слово "хрусталь" по-русски и в английской транскрипции, а потом, вспомнив, что сказала утром Снежана, приписал к словам khrustal и "хрусталь" их смесь – xpyctal.

Что такое Интернет? Та же сеть, паутина, черный лак ногтей в серой паутинке чулка.

– Смотри, – объяснял Глеб после совещания, – вот можно сделать буквы такими округлыми, будто из шаров. А еще можно использовать эффекты в CorelDraw и сделать их такими… ну, я сейчас покажу.

Глеб уже пошел к компьютеру, но Андрей его удержал.

– Подожди, – сказал он, – ты мне скажи, а это что такое?

Его палец указывал на последнее слово.

– А, это… – протянул Глеб. – Это просто так, я думал, как можно латиницей…

Шаневич, который тихо беседовал с Арсеном, неожиданно хлопнул Глеба по плечу:

– Не стесняйся, парень, со всеми бывает!

– С тобой тоже? – изумился Андрей.

– Ну уж нет. Мне как-то и без Снежаны есть чем себя развлечь. И вообще, должны же быть в Интернете места, куда я не хожу. Что я, каждой бочке затычка?

– Ты сказал, отец, – засмеялся Арсен.

– Ребята, вы объясните… – начал было Глеб, но смех внезапно смолк, будто по команде. Глеб обернулся: в дверях стояла Снежана с телефонной трубкой в руке. Глядя на Арсена, Снежана сказала:

– Это тебя, Глеб.

Глеб извинился и взял трубку.

– Алло.

– Привет, это Оксана, – услышал он. – Не узнаешь?

– Узнаю, конечно, – ответил Глеб, вспомнил Абрамова, подумал: Сегодня прямо какой-то день встречи выпускников, спросил: – Ты что, в Москве?

– Я завтра улетаю. Извини, что в последний момент.

– А откуда у тебя номер? – сообразил Глеб.

– Мне Емеля дал, – сказала Оксана. – Я с ним виделась неделю назад. Он процветает.

8

Дела обстояли хуже некуда. Емеля понял это на следующее утро, но два дня пытался убедить себя: можно отыграть назад или хотя бы оттянуть неизбежное. Тщетно: вскоре не только Емеле, но всем в офисе стало ясно – это конец. Деньги исчезли. В одном из звеньев хитроумной цепочки, выстроенной Абрамовым и Крутицким, случился сбой – неважно, случайный или намеренный. И теперь, вместо обычных комиссионных, на фирме повисал долг в полмиллиона долларов – сумма, превосходящая годовой оборот "Лямбды плюс". Будь Абрамов в офисе, он мог бы добраться до Крутицкого, понять, что происходит, разрулить ситуацию. Но сотовый молчал, а липкий страх постепенно затоплял Емелин живот, точно фантастическая капля из старого фильма, что росла и росла, пока не поглотила весь мир.

К вечеру третьего дня пришло спокойствие. Скрыть случившееся не удалось. Вернется Абрамов, будет разбираться с долгом – а пока остается радоваться, что ни Ирки, ни Кости нет дома: Емеля с ужасом вспоминал истории о людях, выбивающих долг быстро и бессмысленно. Будто нет цивилизованных методов: продажа квартиры, отработка в рассрочку, донорство органов, в конце концов. Все лучше проломленного черепа и утюга на спине.

На всякий случай вчера взял из рабочего сейфа пистолет, купленный еще в кооперативные годы. Патроны валялись дома на антресолях, достал, зарядил, вспомнил: толком не знает, как стрелять. Когда рукоятка легла в ладонь, неожиданно обрадовался. По крайней мере, если они придут, встретит с оружием в руках. Мальчишеская радость тридцатилетнего мужчины, в детстве посмотревшего все гэдээровские фильмы с Гойко Митичем и все французские – с Аленом Делоном. Как они пели в школе, и тяжелый АКМ наперевес. А еще: я и верный мой друг карабин. Емеля взвел курок, прицелился в зеркало, сказал себе: Еще не вечер, друг, еще не вечер.

Вместе с патронами нашел на антресолях альбом выпускного класса – кожаный, с эмблемой пятой школы на обложке. Валерка Вольфсон тогда еще пошутил: лучше бы золотом написали "КУРЯНЬ – ДРЯНЬ", негласный девиз школы, проклятие Курянникову, директору, присланному из РОНО после знаменитого погрома 1972 года. Ни Вольфсон, ни Емеля никогда не встречали Куряня, ныне пенсионера республиканского значения, но твердо знали: когда Высоцкий поет в общественном парижском туалете есть надписи на русском языке, он имеет в виду лозунг "Курянь – дрянь". Во всяком случае, так говорили выпускники, побывавшие в Париже.

Альма матер, альма матер. Вот они все, по алфавиту. В лыжных курточках щенята и всего одна смерть. Все тридцать пять, точнее, тридцать шесть человек. Виктор Абрамов – еще в очках, не в линзах, с лицом типичного умника, отличника-хулигана, классического персонажа матшкольного фольклора. Глеб Аникеев, уже полнеющий, с полуулыбкой, тогда казавшейся нагловатой, а сегодня – скорее, нерешительной. Валерка Вольфсон, напротив, улыбается широко, словно знает: через десять лет окажется в Америке, там положено улыбаться. Феликс Ляхов, единственный из всех уже в школе выглядел мужчиной, мужиком, с прищуром и заметными усиками. Светка Лунева, еще не растолстевшая после двух детей, но такая же – не то погружена в себя, не то просто дурочка. Ирка – довольная, улыбчивая, какой он ее и полюбил через три года, встретив первого сентября в школе. Оксана – сосредоточенная, задумчивая брюнетка, в которую был влюблен в седьмом классе, когда все только поступили. Тогда Оксана казалась Емеле романтической героиней, но к десятому классу это прошло: Марина вытеснила всех женщин – и надолго. А вот и он сам, Миша Емельянов, простодушно радостный, явно не подозревающий, что через дюжину лет будет рассматривать альбом, стараться не думать о долге в полмиллиона долларов. Скажи кто тогда – только рассмеялся бы. Откуда полмиллиона, когда и 20 копеек на мороженое не найти.

И, наконец, Марина Царёва, первая красавица. Кто бы мог подумать, что все так обернется… через столько-то лет.

В конце концов они оказались в одной постели. Это был не второй раз и даже не пятый. Случилось как-то само: обнял в прихожей, она подставила губы, а через три минуты, когда руки уже нащупывали под кофточкой застежку лифчика, сказала: Я только в душ схожу.

Деловитость тона чуть покоробила, но подумал: наверно, у Марины больше опыт. Рано вышла замуж, развелась, десять лет сама воспитывала сына… вряд ли жила монашкой. Известно, на что приходится идти безработным девушкам. Хочется верить, для должности операционистки ей не пришлось ложиться под линейного менеджера банка, тем более, она и проработала там всего ничего: отделение закрыли, и Емеле пришлось устраивать Марину к знакомым. Но все равно, вот он стоит в прихожей (сердце бьется, член пульсирует), он стоит – и зябко вздрагивает, словно это – первый раз, словно он еще мальчик, а не мужчина, муж, отец шестилетнего сына.