В мире безмолвия - Кусто Жак-Ив - Страница 21

Ныряльщик должен обладать натренированным зрением, чтобы обнаружить признаки присутствия такого судна: едва заметная неровность, необычной формы утес или изящные линии покрытой водорослями амфоры. Сосуд, найденный Бруссаром, находился, по всей вероятности, на палубе; груз, уложенный в трюмы, поглощается вместе со всем судном. Следы многих античных кораблей безвозвратно утрачены вследствие того, что ловцы губок и кораллов, не подозревавшие, что обнаруженная на дне амфора может служить указанием близости затонувшего судна, поднимали сосуд на поверхность, никак не отмечая места находки.

Первым из двух обнаруженных грузовых судов классической древности является так называемая «галера Махдиа». Название это, однако, неверно: судно совершенно лишено характерных для галеры рядов уключин, это был самый настоящий парусник, специально предназначенный для перевозки внушительных по тому времени грузов – не менее четырехсот тонн. Махдийский корабль был построен в Риме около двух тысяч лет назад и предназначался для вывоза из Греции награбленных предметов искусства. Наши поиски этого корабля вылились в настоящую археолого-детективную историю.

В июне 1907 года один из тех приземистых греческих ныряльщиков, которых можно встретить по всему Средиземноморью, разведывал воды у Махдии на восточном побережье Туниса в поисках губок. На глубине ста двадцати семи футов он неожиданно обнаружил лежащие в несколько рядов большие предметы цилиндрической формы, наполовину занесенные илом. Он сообщил, что все дно здесь устлано пушками.

Адмирал Жан Бэм, командующий военно-морским округом Французского Туниса, направил к месту находки водолазов. Они насчитали шестьдесят три орудия, лежавших на равном расстоянии друг от друга, образуя правильный овал. Рядом покоились на дне какие-то предметы прямоугольной формы. Все было густо покрыто морской живностью. Водолазы подняли один из цилиндров. С него соскребли наслоения и обнаружили… мрамор. Пушки оказались ионическими колоннами!

Правительственный чиновник Альфред Мерлэн, эксперт по античной культуре, сообщил о тунисском открытии знаменитому археологу и искусствоведу Саломону Рейнаху. Рейнах обратился к меценатам за средствами для подъема со дна моря найденных памятников древности. На его призыв откликнулись два американца: некий эмигрант, назвавшийся герцогом Лубатским, и Джеймс Хэйден Хайд, пожертвовавший двадцать тысяч долларов. Рейнах предупредил, что не может гарантировать успех, но это не испугало Хайда. Возглавил экспедицию лейтенант Тавера. Он набрал в Италии и Греции самых искусных водолазов, снабдив их новейшим снаряжением.

При тогдашнем развитии водолазной техники и такая глубина являлась серьезной проблемой. Как раз в том году водолазное управление английского флота разработало первый график ступенчатой декомпрессии для операций на глубинах до ста пятидесяти футов, однако Тавера ничего не знал об этом. Несколько человек из числа набранных им водолазов были настолько серьезно поражены кессонной болезнью, что навсегда вышли из строя. Трудная и опасная операция продолжалась пять лет.

Затонувший корабль оказался настоящим музеем античного изобразительного искусства. Он содержал не только капители, колонны, цоколи и другие элементы ионической архитектуры, но и резные садовые вазы размером в рост человека. Водолазы нашли мраморные статуи и бронзовые фигуры; они были разбросаны по дну, наводя на мысль, что судно, с палубы которого они скатились, опускалось на дно, уподобляясь в своем движении сорвавшемуся с дерева листку.

Мерлэн, Рейнах и другие эксперты предполагали, что найденные предметы были изготовлены в Афинах в первом веке до нашей эры. Вероятно, судно затонуло около 80 года до нашей эры, участвуя в широко поставленной операции по вывозу добычи, награбленной римским диктатором Луцием Корнелием Суллой, который опустошил Афины в 86 году до нашей эры. За это говорит, в частности, тот факт, что архитектурные детали представляют собой части разобранного храма или роскошной виллы. Очевидно, представители Суллы погрузили их на корабль в Афинах для доставки в Рим. В пути судно сбилось с курса, что случалось нередко при тогдашнем уровне развития навигационного дела.

Водолазы подняли достаточно произведений искусства, чтобы заполнить пять залов в тунисском музее Алауи, где их можно видеть и по сей день. В 1913 году работы были прекращены: кончились деньги.

Мы услышали впервые об этом корабле в 1948 году, когда проводили подводные археологические исследования на месте предполагаемого затонувшего торгового порта древнего Карфагена. Летом предшествовавшего года генерал авиации Верну, занимавший командную должность в Тунисе, самолично сделал с воздуха несколько интересных снимков карфагенского мелководья. Сквозь прозрачную воду отчетливо виднелись правильные геометрические очертания, поразительно напоминавшие молы и пристани коммерческой гавани. Фотографии были изучены патером Пуадебаром, ученым-иезуитом, который служил священником в военно-воздушных силах. В начале двадцатых годов Пуадебар обнаружил затопленные остатки портов Тира и Сидона и теперь весьма заинтересовался новым открытием.

Патер прибыл на борт «Эли Монье», и мы составили бригаду из десяти человек для исследования «порта». Увы, нам не удалось найти никаких следов каменной кладки или другого строительства. Для проверки мы прорыли с помощью мощной драги траншеи в местах, где подозревалось наличие портовых сооружений, и убедились, что грунт, извлеченный драгой, не содержит никаких следов строительных материалов.

И вот тут-то мы и напали в тунисских архивах и в музее Алауи на материалы о Махдийском корабле. Труды Мерлэна и отчет лейтенанта Тавера навели нас на мысль о том, что после них остались неподнятыми еще много сокровищ. Я был немало поражен, натолкнувшись на имя адмирала Жана Бэма; это был дед моей жены. Мы разыскали подробные зарисовки Тавера, указывающие местоположение затонувшего судна, и отправились туда.

Мы отчалили в ослепительно яркое воскресное утро, неотступно следя за чертежом. Тавера нанес на свой план три сухопутных ориентира; затонувшее судно находилось на скрещении воображаемых прямых, проведенных от этих ориентиров. Первым ориентиром должен был служить замок, находящийся на одной линии с каменным устоем – остатком разрушенной пристани. Замок мы увидели сразу, но устоев было целых четыре – выбирай любой!

Вторым ориентиром Тавера выбрал куст на дюнах. Мы убедились, что за тридцать пять лет на этом месте вырос целый лес… Последним ключом служила определенная точка в оливковой роще, сопряженная с ветряной мельницей. Мы все глаза проглядели, вооружившись биноклями, но не смогли найти никакой мельницы. Немало нелестных замечаний было тут отпущено в адрес лейтенанта Тавера, которому явно следовало бы поучиться картографии у Роберта Стивенсона.

В конце концов мы отправились искать остатки мельницы на берег. Погрузили в машину стройматериалы для сооружения вышки и двинулись в путь по пыльным дорогам, допрашивая местных жителей. Никто не помнил никакой мельницы, однако в одном месте нам посоветовали обратиться к старику-евнуху. Он попался нам по дороге – дряхлый, хромой восьмидесятилетний старец с обрамленной белым пушком блестящей лысиной. Трудно было угадать в нем когда-то упитанного заправилу арабского гарема. Потухший взор старца заискрился обнадеживающим огоньком. «Ветряная мельница? – проскрипел он. – Я проведу вас к ней». Мы прошли с ним несколько миль; наконец добрались до какой-то груды камней и поспешили воздвигнуть вышку. Вдруг старик озабоченно взглянул на меня и забормотал: «Тут подальше была другая мельница…» Он показал нам еще одну груду развалин. Одновременно мы с ужасом заметили, что он старается вспомнить, где стояла третья мельница. Казалось, Махдийское побережье представляло собой сплошное кладбище мельниц.

Мы вернулись на «Эли Монье» и устроили совет. Решили, используя возможности акваланга, развернуть поиски так, как если бы вообще –не имели никакого представления о местонахождении корабля. Да так оно, собственно, и было. Мы располагали весьма скудными сведениями, зная лишь, что судно находится где-то поблизости и лежит на глубине ста двадцати семи футов. Эхолот показывал, что дно в этих местах почти совершенно гладкое, с незначительными неровностями. Мы долго крейсировали, пока не обнаружили глубины, наиболее приближающиеся к данным Тавера. Теперь круг наших поисков значительно сузился. Мы опустили на дно сеть из стального троса, покрывавшую площадь в сто тысяч квадратных футов. Получилось нечто вроде американского футбольного поля с поперечными линиями на расстоянии пятидесяти футов одна от другой. Подводный «матч» ныряльщиков заключался в том, что они плавали вдоль поперечин, изучая грунт в обе стороны. На исследование всей площади у нас ушло два дня, однако счет был явно не в нашу пользу.