Судья Семен Бузыкин - Курочкин Виктор Александрович - Страница 10

Поначалу тракторист не обращал на это особого внимания. Прошла неделя, другая, и до Пуханова дополз слушок, что его невеста уезжает навсегда с лейтенантом.

Секретарша устроила не то помолвку, не то просто вечеринку. Хотя отвергнутый жених и не был приглашен, но он явился с компанией дружков и с выпивкой. Невеста перепугалась, но Пуханов заверил, что пришел гулять по-хорошему. И все было бы хорошо. Тракторист вмиг подружился с лейтенантом, за столом сидел с ним в обнимку, пил осторожно, был весел, остроумен, громче всех пел и ловчее всех плясал. Начались танцы. И тут секретарша все испортила. Пуханов пригласил ее на вальс, но она ему отказала и бросилась в объятия лейтенанта. Пуханов и это стерпел. Но когда она, танцуя, стала целоваться с офицером, нервы у Пуханова сдали…

В суде Пуханов рассказывал: «Меня словно кто ударил по голове – все завертелось, в глазах потемнело, и я полетел в какую-то пропасть». Он схватил стол и с невероятной силой ударил его об пол. Стол крякнул и развалился на куски. Гости бросились вон, давя у двери друг друга. Первым выскочил лейтенант, без шапки и шинели. Пуханов носился по дому как ураган. Бил, громил, топтал, корежил. Когда уже больше бить и ломать было нечего, он сорвал с петель дверь, унес на спине и бросил в реку.

В суде Пуханов держался вызывающе. В последнем слове заявил, что ни в чем не раскаивается. Лейтенант на другой же день после скандала уехал. Когда я стал допрашивать секретаршу, она вся затряслась, заплакала и попросила простить своего первого жениха. Пуханова осудили на год лишения свободы. Он выслушал приговор и удивленно спросил: «За что? За разбитые горшки? А что тут разбито вдребезги, – он постучал кулаком по груди, – так это вам ничего? Эх вы, судьи!» Милиционер тронул его за рукав и сказал: «Пойдем».

– Пойдем, – вздохнул Пуханов и погрозил кулаком:

– Погодите, отбуду срок, я вам все припомню!

Милиционер завернул ему руку за спину и вывел на улицу. И вот через полтора года его угроза, казалось, готова осуществиться. Я мертвой хваткой вцепился в поручень и сжался в комок, думая: если он меня не прирежет, то не так просто будет ему сбросить меня с подножки. А Пуханов насмешливо сквозь зубы цедил:

– Судья и преступник на одной подножке поезда. Вот так встреча! Расчудесные чудеса.

Я его плохо слышал. Страх отнял у меня способность соображать. В голове вертелась одна дикая мысль: махнуть с подножки под откос. Но поезд шел быстро, и как раз по тому перегону, который здешний народ прозвал «проклятым». Осенью на ходу здесь из товарного вагона вывалилась свинья, и совсем недавно на этом перегоне паровоз сбросил с рельсов корову. Только бы проскочить этот проклятый участок, там начнется подъем, Я мысленно молил бога, подгонял и торопил поезд. Пуханов, казалось, не обращал на меня никакого внимания. Сидел он на ступеньке сгорбясь, втянув голову в плечи. Но вот он пошевелился, кинул на меня косой взгляд и сунул руку в карман. И в то же мгновение какая-то неведомая сила толкнула меня с подножки. Я очень плохо помню, как это получилось… Его рука ухватила меня за воротник, придавила к ступеньке. Лицо у него было как мел, а в расширенных глазах метались огромные зрачки. Пуханова трясло. Он долго не мог поймать в пачке папиросу. Наконец это ему удалось, и он в пять глубоких затяжек выкурил ее. Я чувствовал себя так, словно меня опустили в парное молоко.

Накурившись, Пуханов несколько успокоился и, покачивая головой, стал размышлять вслух:

– Ну и ну… Вот так дела… Час от часу забавней! С чего это ты?… Жить, что ль, надоело?… – И вдруг резко спросил: – Испугался? Меня?

Я не ответил. А что я мог ему сказать? Пуханов продолжал рассуждать:

– Вот люди, только о себе думают. – И опять обратился ко мне: – Если бы ты, судья, разбился, мне бы была последняя амба. Наверняка приписали бы убийство. Просто ужасно подумать. – Он весь содрогнулся и с горечью произнес: – А я там как зверь вкалывал, чтоб досрочно освободиться. А тут… – И, не договорив, махнул рукой.

Начался подъем. Поезд, сбавляя скорость, лязгал буферами, дергался.

Пуханов встал, с презрением посмотрел на меня и плюнул.

– И ехать-то с тобой противно! Того и гляди, еще какую – нибудь штуку выкинешь, – сказал он и прыгнул с подножки, несколько шагов пробежал за вагоном и упал. Он лежал плашмя, не двигаясь, а потом медленно поднялся и стал тереть ушибленное колено.

Мне теперь ничто не угрожало. Но было так плохо, словно я совершил непростительную подлость. Когда я вспоминаю этот дорожный случай, меня передергивает, как от озноба… И в то же время этот случай заставил меня смотреть по – другому на человека. В самом плохом, отвратительном я пытаюсь отыскать хоть крупицу доброго, хорошего. И когда мне преподносят человека как идеальный пример, я этому так же не верю, как не верю, когда мне говорят о человеке как о кладезе зла и пороков.

Осень

За окном сентябрь, ясный и тихий. Воздух чист и прохладен. Дышится легко, и дали проглядываются на редкость отчетливо. Далеко – далеко видны словно отчеканенные кромки лесов и пестрые полосы полей. Небо о двойным рядом облаков. Нижние – грязные, лохматые – плывут в одну сторону, верхние – белые, с легкой синевой, как весенний талый лед, – в другую. Каждый звук долго, явственно звенит и откликается.

Поезд с грохотом пересек пыльную улицу Узора. Из под колес выкатился клубок пара, скатился в канаву и запутался в сухой, жесткой траве. Мне очень грустно, что ушел поезд, ушло лето, ушел безвозвратно еще год моей недолгой жизни, и еще ушла от меня навсегда Симочка. С этим поездом она приезжала в Узор. А я ее и не подумал встречать. Почему? Да потому, что она приехала не ко мне и не одна.

Но почему мне только грустно? Почему нет обиды и той щемящей сердце боли, когда от нас уходит любимый человек? Вероятно, в этом повинно время. Оно запылило образ, заморозило страсти, застудило чувства. И с горькой улыбкой я утешаю себя всем известной соломоновой мудростью; «Эх, Семен, Семен, все проходит».

Где же мне ночевать? В кабинете или попроситься к своей уборщице в сарай, на сеновал? Я так задумался, что не заметил, как появилась в кабинете Васюта и заговорила нараспев, растягивая слова и при этом широко улыбаясь:

– Это что ж такое! Его там ждут, а он сидит и не чешется. Пошел, пошел, – потянула она меня за рукав, когда я стал отказываться. – Сам ведь позвал. Так и говорит: «За стол не сяду без жильца». – Васюта оглянулась и таинственно зашептала: – Стар он для Симушки, ох, староват. Не такого я зятя-то ждала, да-а, не такого. – Осуждающе посмотрела на меня, скривила рот и вытерла концом платка сухие глаза, но в ту же минуту оправилась и бойко, восхищенно продолжала: – А так человек-то очень хороший. Два платья мне подарил и платок пуховый. А как ее-то одел!… – От наплыва чувств и радости Васюта закатила глаза под лоб и замахала обеими руками. – С достатком мужчина, из себя видный, представительный. От старой жены у него двое Ну и то слава богу, хоть алиментов не платит. Ну, пошел, пошел! – И она опять потянула меня за рукав.

Что делать, пошел. Отвязаться от Косихи было невозможно. Впрочем, любопытство тоже сыграло кое-какую роль.

Встреча с Симочкой меня все – таки волновала. Я не представлял себе, как мы будем смотреть друг другу в глаза, о чем говорить. Но вот мы встретились, посмотрели друг на друга и не потупились, заговорили без трепета, как будто мы только сегодня утром расстались.

Она мало изменилась, разве что слегка располнела Но полнота очень ей шла. Ее длинная коса теперь была уложена в тугой узел, и несколько пушистых завитков выбивались возле ушей. И вся она была какая-то светлая, насквозь пронизанная обаянием и радостью.

Она заговорила просто, глаза ее смотрели на меня прямо, без тени смущения. Понизив голос до шепота, я спросил, любит ли она своего мужа. Она не увильнула от вопроса и даже не опустила глаз – спокойно ответила?

– Люблю. Он хороший человек.