Акварель для Матадора - Курицын Вячеслав Николаевич - Страница 33

Так, надо сосредоточиться. Слишком много мыслей. В голове не укладываются.

Матадор расстелил на столе большую карту Московской области. Вот здесь сгинул тёмно-зелёный БМВ.

Отсюда начинался и тянулся до самой Москвы огромный лесной массив.

Ну-ка, ну-ка! Но ведь зелёный БМВ уже однажды исчезал в этом лесу! Именно сюда он ушёл от Гольяновского кладбища.

Матадор всматривался в карту так, будто мог рассмотреть на ней следы таинственного врага…

Чёрт, но ведь недалеко от Гольяновского массива затерялся и след вишнёвой «девятки», которую преследовал от Измайлово Сафин!

Матадор схватил карандаш, отметил на карте три точки. Точка, в которой гаишники потеряли БМВ сегодня. Окраина Гольяновского кладбища. И точка, где исчезла вишнёвая девятка.

Матадор соединил три точки. Провёл от каждой вершины треугольника перпендикуляр к противоположной стороне. Учёные остроумно называют такую линию биссектрисой.

Рядом с точкой, где пересеклись биссектрисы, стоял на карте значок: лохматое дерево на гнутой ножке.

Матадор перевернул карту, нашёл «условные обозначения», нашёл там лохматое дерево и прочёл: «Интересные объекты природы, живописные места…»

Что же, надо срочно посетить это живописное место.

— Там, в штанах посмотри, может, там рука? Нет там руки? Где же рука, ёб её мать… Ага, вот она…

Матадор осторожно выглянул в окно. Вокруг искорёженного джипа галдели, как цыгане, менты. Молоденький лейтенант вырывал у немецкой овчарки руку одного из киллеров, которую она утащила за лавку и хотела там втихушку сожрать.

Матадор посмотрел в отрывной календарь — до рассвета ещё два с половиной часа. Обязательно надо поспать.

— Где тянул, парень?

Краснорожее чудовище в рваной тельняшке, с лупоглазыми русалками и злобными львами на груди, разглядывало татуировку на хрупком плече Жени Ёжикова.

— Ивдель. Северный Урал, — кратко сообщил Женя.

— Сколько оттрубил? — спросил краснорожий.

— Год, — сказал Женька, добавив для солидности три месяца.

— Год — херня, — решительно сказал краснорожий. — Считай, не трубил. Правильно я говорю, Мотыль?

Тот, кого назвали Мотылём, поднял тяжёлую седую голову, похожую на кусок скалы. Такой она была неправильной формы: вся во вмятинах и глубоких шрамах.

— За наркоту сидел? — спросил Мотыль неожиданно высоким голосом.

— Да, — коротко ответил Женька. Исчерченные иглой вены были лучшей визитной карточкой.

— Одеяло ему оставь, — резюмировал Мотыль.

Краснорожий резко выдернул из рук Ёжикова полученный на пороге камеры свёрток: тонкое одеяло цвета высранного гороха и серую подушку. Подушку положил на топчан Мотыля, одеяло швырнул назад Ёжикову.

— Вон твой угол, червяк, — скомандовал краснорожий. — Сиди пока там. С тобой потом покалякают.

— Западло подушку крабить, — возразил Женька, — Оставь правилку до зоны. В предвариловке ходоки не должны крыситься. Западло, тебе это любой бугор подпишет…

Интуиция подсказала Женьке, что надо полезть на рожон. Стальные глаза человека-скалы медленно переползли на Женьку.

Интуиция Женьку жестоко подвела. Через несколько секунд его уже крепко держали за шею и плечи, чтобы он не мог поднять голову из параши.

Ёжиков в своё время отдал дань уринотерапии. Считалось, что моча обладает психоактивными свойствами. Усиливает действие кислоты или грибков. Одно время это просто было модным приколом — пить мочу. Женьке нравилось играть в ценителя: у этого, дескать, моча излишне горчит, а у этого чиста, как поцелуй младенца… Однажды ему дал отпить своей мочи сам Лагутенко.

Теперь его окунули головой в бадью, куда испражнялись двенадцать грязных мужиков, собранных ментами в одной душной клетке. В ноздри, в рот, в уши сочилось прелое жидкое дерьмо. Где-то далеко, за тыщу километров раздавались глухие незнакомые голоса:

— Утоп, червяк? Вытащи, проверь… Вони теперь от него…

Женька очнулся, когда маленький конопатый парнишка, поддерживая на весу женькину голову над жестяным ведром, провёл по его лицу ладонью с хлорной водой.

Парнишку звали Ванькой, он торчал в камере уже четвёртые сутки.

— Хотел толкнуть пару коробков анаши, — быстро говорил Ванька, сглатывая окончания слов. — Повязали, черти, на такой ерунде, жилы тянут, где взял, где взял… По почкам бьют, суки. Я ему деньги предложил: чего, говорю, лейтенант тебе с меня за слава, поймал случайного продавца, давай я тебе отработаю, пятьсот гринов отстегну, в Париж на уик-энд мотанёшь или в «Максим» с блядями закатишься…

Ванька, наверное, долго не мог найти благодарного слушателя: слова неслись из него, как какашки из кролика.

— Да я просто юзер… — отвечал Ёжиков на Ванькин вопрос. — Покупал в клубе таблетки…

— Так не ссы, должны отпустить, — перебивал, не дослушав, Ванька, — Нужны им больно покупатели, плохо, правда, у тебя рецедив, но ты жми на то, что на вокзале брал… Они что, они захотят имена-явки выбить. Если тебе сдавать некого, так помудохают, посмотрят, что ты пустой… тебе есть кого сдавать?

— Я в «Арматуре» у девчонок брал — паспортов не спрашивал.

— И ладно, — не слушал Ванька. — Ты им капустянского предлагай. Пусть в Париж: едут, чем нам кишки выворачивать… Ты не был в Париже?

— Нет. Я в Амстердаме был. — Ёжиков не стал уточнять, что когда он прилетел из Амстердама с гербарием, его скрутили в аэропорту Пулково и дали срок.

— Да ты чо? Кайф! Там траву в барах продают. У меня был пакетик оттуда, приятель привёз, с таким листочком, я потом туда простую траву сыпал и всем давал, будто из Амстердама, все, идиоты, верили, никто не понял, что наёбка. Слушай, а ты не знаешь Димку Соколова? А «Серёжку Соколова? Где-то я тебя видел, точно: а ты не был…

У Ёжикова была хорошая память на лица и на голоса. Нигде он раньше конопатого Ваньку не встречал. Но вот историю с пакетиками от амстердамской дури он откуда-то знал.

Уставший Ёжиков быстро заснул, забыв о подушке. Ему приснился Ванька, забивающий большой вкусный косяк из пакетика с добрым зелёным листочком. Сам Ёжиков сидел во сне рядом, но Ванька, не прерывая своей обычной болтовни, выкурил косяк один.

Грохнула дверь, это Ванька вернулся с ночного допроса. Лёг рядом с Ёжиковым, побормотал сам с собой, засопел.

Ёжиков вдруг проснулся. Осторожно повернул голову, понюхал воздух. Отдалённый запах, заглушённый зубной пастой или мятными таблетками… От Ваньки пахло марихуаной наяву!

Сомнений быть не могло: на допросе Ванька курил траву. Ёжиков отвернулся и стал вспоминать, не сказал ли он Ваньке чего лишнего.

— У вас было отключено…

— Я знаю.

— В два часа пятьдесят четыре минуты…

— Не надо цифр.

— Извините. Он жив.

— Я знаю. Он жив, а они мертвы.

— Так точно. Мертвы в клочья.

— Он должен быть с нами.

— Я боюсь, он не захочет быть с нами.

— Возможно. Пока он не сказал, что не хочет быть с нами, пусть будет жив.

— Понял. Пусть он будет жив.

— Да. Пусть он будет жив. А они пусть будут мертвы. Слабаки.

Д'Артаньян бросил семь палок миледи, а потом его ещё завлекла к себе горничная.

Завлекла в каморку, задрала юбки, навалилась грудью на подоконник. И пока Д'Артаньян охаживал её своим длинным, почти маршальским жезлом, смотрела, как тараканятся в грязном переулке две пёстрые кошки. Потом застонала, сбила локтем настурцию. Горшок бомбой упал в переулок, кошки разлетелись по подворотням.

Портос уговорил в трактире «Святой мост» дородную селянку. И в случайной комнате, где на стенах располагался целый музей клопов, сломалась дубовая кровать.

Даже Арамис в этой главе уединялся с белошвейкой. Где пропадал Атос, никто не знал. Но Арина догадалась, чем он занимался в неизвестном месте.

Дама червей оказалась между шестёркой и десяткой треф: Арина накрыла шестёрку дамой. Но потом пасьянс завис: две карты одной масти никак не хотели окружать третью. Пасьянс назывался «Мария-Антуанетта».