Христианин в языческом мире, или О наплевательском отношении к порче - Кураев Андрей (протодиакон) - Страница 44

И другой пастырь советует то же: «Когда человек уверен, что его уже „сглазили“, „испортили“ или „прокляли“, когда его не покидает мысль, что кто-то из людей причинил ему зло, и он хочет найти этого носителя зла, — такому человеку важно понять, что зло ему причинил не человек, а диавол (попущением Божиим). Что делать? Стать членом Христовой Церкви, прекратить поиски „врага“ среди людей, внимательнее присмотреться к своей жизни»[207]. В Киево-Печерской Лавре в наше время произошла знаменательная беседа. Один насельник тяжко заболел и допустил в себя помысл, что это на него кто-то «порчу» навел. С этой догадкой он пошел к братскому духовнику. Батюшка выслушал его и вдруг спросил: «А ты в Бога веришь?» — «Ну, конечно», — «Нет, ты подумай — ты в Бога веришь?» — «Да, конечно, верю!». — «Ты подумай, прежде чем сказать. Ты в Бога веришь?»… Якобы «спорченный» монах задумался и после раздумья ответил: «Прости, отче! Я глупость сказал…».

Ведь и в самом деле — «Бог может все, а демоны только то, что попускает Он, советов которого тайных много, а несправедливого ни одного» (блаж. Августин. О граде Божием 18,18).

И именно эти увещания находятся в церковной традиции. И прежде было замечено, что люди, верящие в «порчу», «утверждают, что их испортил такой-то или такая-то, не понимая того, что такою хитростию враг поддерживает свое над больными обладание, скрываясь под кровом питаемой в помыслах больных злобы и самооправдания. Страждущий от бесов человек должен внимательно рассмотреть себя, припомнить все грехи, совершенные им от семилетнего возраста, и сознать в особенности тот грех, в котором заключается причина болезни. Потом он должен все эти грехи искренне исповедать пред священником, примириться с ближниими, оставить всякую против них злобу, и положить твердое намерение и начало не обращаться вновь на старые грехи, и, наконец, с сокрушением приступить к принятию Святых Христовых Таин»[208].

Лечиться от страха перед «порчей» прп. Илларион Оптинский советует так: «Много приводили к старцу страдающих нервными и душевными болезнями, которых обычно называют — порчеными. Старец находил, что причиною подобных болезней бывают часто непримиримая вражда, раздоры семейные и тяжкие нераскаянные грехи. Старец указывал больным не мнимую, а действительно найденную им причину их болезни и приводил к сознанию, раскаянию и сокрушению о своих грехах. Если больные указывали на кого-либо как на причину своей болезни, что часто бывало с нервными больными, то о. Илларион советовал тогда испросить у того лица прощения, если оно живо, а если скончалось, то примириться с ним, отслужить на его могиле панихиду о его упокоении и дома за него молиться, принести покаяние, принять епитемию и положить начало добродетельной жизни»[209].

Впрочем, в житийной литературе (даже той, что вошла в Четьи Минеи) встречаются рассказы об успешных действиях колдунов против христиан (то есть о «порче»). Уже на грани XVIII и XIX веков московскому митрополиту Платону (Левшину) приходилось сетовать на то, что православному богослову очень непросто полемизировать именно с неумеренными «ревнителями благочестия», которые всюду видят чудеса, убеждены в богодухновенности каждой строчки, подписанной авторитетным именем или посвященной святому. Любую церковную книжку или даже сплетню они склонны воспринимать как прямо глас с Небес. По горькому признанию митрополита Платона, «Церкви Христовой пастырю и самому просвещенному невозможно иметь с раскольниками прение и их в заблуждении убедить. Ибо в прениях с обеих сторон должно быть едино начало или основание, на котором бы утверждались все доказательства. Но если у одной стороны начало будет иное, а у другой другое, то согласиться никогда будет невозможно. Богопросвещенный христианский богослов для утверждения всех истин веры Христовой не иное признает начало, как едино слово Божие или писания Ветхого и Нового Завета; а раскольник, кроме сего начала, которое и мало уважает, ибо мало понимает, признает еще за равносильные слову Божию начала и всякие правила Соборов, и всякие писания церковных учителей, и всякие повести в книгах церковных обретаемые, да их и более уважает, нежели слово Божие, ибо они для него понятнее. Но как и правила Соборов или относились к тем временам, или писаны по пристрастию и непросвещенному невежеству[210]; и в писаниях церковных учителей много погрешительного и с собою несогласного; а в повестях и зело много басней, небылиц и безместностей, то следовало бы правила, и отцов, и повести не иначе принять, как когда они согласны с словом Божиим и служат тому объяснениями. Но раскольник сего не приемлет и почитает хулою, когда бы ему открыть, что Соборы или отцы в иных мнениях погрешили, а повести многие невероятны. «Как? — воскликнет он. — Отцы святые погрешили? Да мы их святыми почитаем, они чудеса творили, их писания суть богодухновенны». Что на сие богослов? Легко может возразить, но не посмеет, дабы не только раскольников, но и своих малосмысленных не соблазнить и не сделать зла горшего. «Вот, — провозгласят, — отцов святых не почитает, Соборы отвергает, повестям церковным смеется!» Итак, богослов богопросвещенный молчи, а раскольник ври и других глупых к себе склоняй»[211].

Вот и ныне я вижу, как суровеют лица православной аудитории, когда я начинаю говорить нечто критическое о некоторых массовых изданиях.

Не все то, что обжилось в народном благочестии, должно быть расценено как совместимое с христианством. Ведь даже в церковных рассказах об известных и прославленных подвижниках есть апокрифически-фольклорные детали… В житийной литературе великое множество драгоценнейших жемчужин. Но есть и фольклорные элементы (см. главу «Легендарные мотивы в русских житиях» в книге Георгия Федотова «Святые Древней Руси», основная мысль которой такова: «От чудес следует отличать легендарные мотивы, свойственные народному преданию и эпосу и распространенные в одинаковых и близких формах у разных народов и в разных религиозно-культурных мирах»[212]). И поэтому даже каноническая житийная литература обладает значительно меньшим вероучительным значением по сравнению со святоотеческими творениями. То, что составители житий не столь духовно чисты и мудры, как те, о ком они повествуют, не так уж необычно. Жития святых редко пишутся святыми же (и даже Епифаний Премудрый, написавший «Житие преподобного Сергия», — совсем не Сергий Радонежский). Чаще именно несвятые люди рассказывают о своих впечатлениях от встреч со святыми людьми. И в этих рассказах могут быть неточности, ошибки, и «приписки», и собственные толкования. Почему и предписывалось «Духовным Регламентом» «смотреть истории Святых, не суть ли некия от них ложно вымышленныя, сказующия чего не было, или и христианскому православному учению противныя или бездельныя и смеху достойныя повести. И таковыя повести обличить и запрещению предать с объявлением лжи, во оных обретаемой» (ч. 2, гл. 3)[213] .

А в 19 веке св. Филарет Московский предлагал с осторожностью выносить на свет древние житийные рукописи: при издании Макарьевых Четьих Миней нужно «пропустить некоторые статьи, которых издание было бы без пользы и частию не без вреда. Не угодно ли было бы распорядиться, чтобы один месяц Минеи Макариевой был критически рассмотрен, с заключением, что должно печатать, и что не должно, и почему»[214]. «Не мало нужно осмотрительности, чтобы составить правильный список святых и отделить чистые источники жизнеописаний от смешанных; потому что кроме святых общепризнанных есть местно чтимые, по преданиям неопределенным и не получившим правильного церковного утверждения; и есть сказания о житиях святых, происшедшие из неправых уст»[215]. Другой святой Филарет (архиепископ Черниговский) говорил тогда же: «повторять все повести (читаемые в житиях) без разбора, без проверки — грешно перед совестию и стыдно перед просвещенным умом»[216].