Мое милое детство - Лукашевич Клавдия Владимировна - Страница 24

Помню, что я очнулась страшно слабая, приоткрыла глаза и спросила:

— Нянечка, ты здесь?

И я услышала дорогой, милый голос:

— Здесь, мое золотце. Здесь, моя Беляночка.

Вдруг я вспомнила ужасную действительность и залилась горючими слезами.

— Ты не уйдешь в свою богадельню?.. — сквозь отчаянные рыдания спросила я.

— Не уйду, мой ангел, не уйду, моя Беляночка. Успокойся, моя пташка. Успокойся ты, Господь с тобою, мое дитятко…

Господи, какое счастье бывает на свете: опять я слышу имя моего детства, меня ласкают дорогие дрожащие, старческие руки. Тут она около меня. С нею так тепло и хорошо.

Сестра Лида тоже радуется, обнимает няню и говорит:

— Правда, нянечка, ты не уезжай от нас. Клавдя, когда вырастет, то выстроит богадельню еще лучше, чем твоя… И возьмем туда всех старушек на свете.

Когда я поправилась, мы с няней переехали от бабушки к себе домой! Точно солнечные лучи ярко осветили и согрели нашу квартиру. Какая пошла уборка и разборка! Няня все вычистила, убрала, все перештопала, починила и поминутно сердилась и ворчала на Дуню… Та все делала не так, все не по ней. И Дуня тоже сердилась:

— Уйду, беспременно уйду!.. Не житье мне с няней, — грубо говорила Дуня.

Зато как заблестела чистотой наша квартира и расцвели, как цветки, две маленькие девочки… Заботы няни, ее ласки были последние осенние лучи заходящего солнца, которые ненадолго отогревают и кратко светят. Она, видимо, слабела, что-то предчувствовала, и не по силам ей было лелеять нас.

Няня выходила меня, приласкала, пригрела, дала ожить нашим с Лидой сердцам и опять уехала в свою богадельню.

XIV. Первое горе

Несколько дней я вела себя примерно: ела по утрам саламату, вязала чулок, прибирала нашу детскую и дружно играла с Лидой. Мама и папа это заметили.

— Ты была умница, Клавдя, и поедешь завтра к няне в богадельню, — сказала мама, погладив меня по голове.

Какое неожиданное счастье!

Как дожить и дождаться этого завтра!

— Но ты должна дать обещание, что не будешь плакать и кричать. Иначе это будет в последний раз.

— Не буду, не буду, — уверенно ответила я. И твердо решила в богадельне вести себя примерно. Ведь я знала, что грозит, если…

День ожидания казался длинным. Но я ликовала, и все мне казалось привлекательным. С Лидой мы поиграли в куклы, устроив богадельню, я даже радостно обняла Дуняшу на кухне и сказала:

— Завтра я поеду к нянечке в богадельню.

— Подикось, стосковалась по тебе Матвеевна… Обрадуется-то, старая ворчунья.

Мы с Лидой дружно собрали няне какие-то мелочи. И мама уложила ей булок, варенья, лимон и постного сахару [44].

— Няня знает, что ты приедешь, и тебя ждет, — сказала мама.

Ждет меня, моя любимушка… Так же, как и я, все думает-думает… А завтра-то…

Плохо спала я эту ночь и проснулась еще до рассвета. Я все думала, все вспоминала, как она там меня ждет. Приеду я, войду… Она меня обнимет, приласкает, скажет так тихо, ласково: «Моя Беляночка, мое золотце». И этого довольно… И я не буду, ни за что не буду плакать… Удержу себя… Буду изо всех сил стараться не плакать и не кричать…

Едва утром сестра открыла сонные глаза, как я нетерпеливо и радостно ей сказала: «Лидинька, ведь сегодня к няне». И мы обе весело рассмеялись.

Наконец, мы отправились: папа, мама, Лида и я. Как медленно двигалась «щапинская карета», как долго-долго тащились мы после на трясучем извозчике. Наконец, мы у цели… Вот оно, большое белое здание. А там где-то ждет меня няня… Наверно, стоит у окна… смотрит… Я побежала вперед легко и быстро.

— Тише, тише, Клавденька, не упади, а не то нос расквасишь… И к няне с украшением придешь! — крикнул папа.

Нянечка встретила нас в коридоре… Как мы с Лидой бросились к ней… Мне она показалась такой старенькой, слабой, совсем другой, чем у нас. Сначала мы все сели на диване в коридоре, обнялись и долго ничего не могли сказать друг другу; наслаждались близостью, присутствием, успокаивали душившее волнение… Даже бурная мама молчала: она со слезами на глазах обнимала няню за голову и целовала ее седые волосы, глаза, все лицо.

— Ну что, как ты живешь, моя Беляночка? — тихо спросила няня.

Я ничего не ответила, только с укором посмотрела на нее: разве она не знает, как я могу жить без нее?

— Учитесь ли с папенькой? Работаете ли? Убираете ли комнаты? Кушаете ли саламату? Кончила ли чулок что Дуняша? Были ли у бабушки с дедушкой? Здорова ли Машенька?

И полились-полились вопросы без конца. Мы говорили долго, отрывисто, точно ручей журчал по камешкам. Все было так близко, дорого, интересно. Каждая мелочь была для няни — второй жизнью.

Мы перешли с няней в ее комнату: там стояла ее кровать и столик и много подобных же кроватей для других старушек. Их было тут очень много, и мне они казались такими милыми, добрыми, похожими на нянечку. Старушки нас окружили и ласково расспрашивали.

— Это твои воспитанницы, Пелагея Матвеевна? — спрашивали они.

— Да. Вот какие большие… Это старшенькая — Клавденька, а это меньшенькая — Лидинька…

— Которая же у тебя плакса-то, что прошлый раз так кричала тут?

— У меня обе барышни умницы, — уклончиво ответила няня и спросила меня: — Ведь правда, Беляночка?

Мне стало совестно. Я твердо давала обещание действительно быть умницей.

Сестра Лида живо сдружилась со старушками, весело болтала и пошла с ними играть.

Папа и мама ушли к смотрительнице в кабинет. И мы остались с няней вдвоем. Она обняла меня крепко-крепко, целовала, хотела излить всю нежность, всю любовь. Мы говорили и не могли наговориться… Я открыла ей всю душу, рассказала все, все и, наверно, немало смутила ее верное, любящее сердце.

— Папа и мама часто уходят по вечерам… Дуняша нас запирает в детской… К ней всегда подружки приходят и пляшут на кухне. Она не позволяет нам туда ходить. Она сказала, что в прихожей за кадушкой леший сидит. Так страшно, нянечка…

— О Господи!.. Спаси и сохрани!.. Какое искушение!.. — шептала моя бедная старушка и крестилась.

Меня она разубеждала и наставляла. Никогда не забыть мне этого дня, сколько бы я ни прожила. Заветы любящего сердца, незабвенной, верной любви и посейчас трогают меня до слез и заставляют думать о том хорошем, светлом, что люди могут дать друг другу и что может светить и согревать всю жизнь.

— Беляночка, мое золотце, ты теперь сама в разуме… Сама понимаешь, что худо, что хорошо. Отходи от дурного и Лидиньку отводи… Жизнь-то велика, милушка, надо прожить хорошо… Жизнь прожить — не поле перейти… Живите дружно, ласково… Молись Господу… Всегда молись и в горе, и в радости… Господь твой Заступник.

— Нянечка, а тетя Манюша на каком-то концерте будет играть, — вдруг опять вспомнила я. И я говорила без умолку. А няня все твердила свое:

— Если будете вы благонравные да послушные, скажут: у них нянька хорошая была… Ты будешь помнить свою няньку?

— Я тебя всегда-всегда помню… Даже когда лягу спать… Засыпаю и все тебя помню…

Мы опять обнялись. Няня заплакала и все меня крестила. А мне казалось, что теперь я как будто старше, а няня маленькая и что я должна быть твердой и беречь ее.

— Не плачь, нянюшка… Не плачь, моя любимушка… Я часто к тебе буду приходить, — утешала я ее.

— Приходи, моя деточка. Вспоминай няню. Молись за нее. И мне легко будет…

Папа и мама застали нас все так же обнявшимися и растроганными.

— Ну что, голубки, наворковались? — спросил папа.

— Спасибо, что вы ее привезли.

— Она у нас умница, няня. И скоро-скоро опять к тебе приедем, — сказала мама.

— Слышишь, нянечка. Я скоро к тебе приеду.