Третья тропа - Власов Александр Ефимович - Страница 32

— Неуверенных в саперы не берут. Если вы не уверены в себе и боитесь за свои скальпы, откажитесь сразу!

Фимка с Димкой задумались и поняли, что условие комиссара не такое уж простецкое. Обритая и выставленная на всеобщее осмеяние голая, как свежий пень, голова — опасность достаточно серьезная.

— Попробуем? — спросил Фимка у Димки, а комиссару сказал: — Вы на наши скальпы не надейтесь!..

После подъема флага вступили в силу все лагерные правила. Распорядок дня становился законом жизни. В 9.30 должны были подъехать машины и увезти ребят в колхоз. Им предстояло работать там до обеда.

Кончился ознакомительный период. По тому, как пройдет этот день, можно было судить, удалось ли лагерному руководству, сержантам и юным дзержинцам хоть немного повлиять на мальчишек, хоть чуть-чуть приучить к порядку и дисциплине. Поэтому все в штабе чувствовали себя так же напряженно, как и в первые часы приезда в лагерь. Обсуждали каждую мелочь, даже сигнал сбора на работу. Сначала думали использовать уже привычный горн. Потом капитан Дробовой вспомнил про динамики и предложил огласить по радио короткий строгий приказ о выходе на работу. Комиссар Клим не согласился. Ему хотелось в веселой, шутливой форме рассказать ребятам о предстоящем деле. Он набросал на бумажке несколько фраз.

— Литература! — неодобрительно отозвался Дробовой. — Вы заигрываете, уговариваете, а надо — как по выстрелу! Приказ — сбор — посадка — и марш-марш на работу!

Прочитал текст и подполковник Клекотов. Ему показалось, что комиссар, придумывая это обращение, опять вспомнил пионерский лагерь, — слишком уж прекраснодушно и наивно-романтически звучали некоторые фразы. Но не это главным образом тревожило подполковника. Он по-прежнему считал, что прополкой, выдергиванием сорняков мальчишек увлечь нельзя.

— Испытайте свое красноречие, — сказал он Климу.

— Только сейчас начинайте! — процедил Дробовой, недовольный тем, что начальник лагеря поддержал не его. — Немедленно начинайте, а то вы со своей розовой водицей не раньше обеда их соберете.

— Сейчас еще рано. — Клим верил в свою правоту и поэтому был спокоен. — Придут ребята, а машин нет. Нехорошо получится…

Было минут двадцать девятого, когда из-за леса послышалось приближающееся урчание моторов. И сразу же ожили, заговорили динамики на всех просеках.

— Внимание! Внимание! — раздался приветливый голос Клима. — Ребята! Помощь ваша требуется! Поля соседнего колхоза заполонили сорняки, и правление просит нас подключиться к борьбе с ними. В нашем лагере четыреста крепких ловких рук. Никакие сорняки не устоят против такой силищи!.. На сборы дается пять минут! Машины уже подходят к нашему лагерю! Через пять минут ждем вас у штаба!.. А ну-ка, покажите, какой взвод самый оперативный! Засекаю время!..

Нельзя сказать, что речь комиссара всколыхнула, зажгла и подняла лагерь. Когда горн пел «Бери ложку, бери хлеб», мальчишки собирались и строились значительно быстрее.

Прошли назначенные пять минут. Подъехали машины. Шоферы выжидательно посматривали на руководителей лагеря, стоявших на крыльце штабной избы, и, не получив никаких указаний, начали выключать моторы.

Ни один взвод пока не вышел на штабную поляну. С просек долетали сердитые крики командиров.

Клим одернул рукав куртки — прикрыл бесполезные теперь часы, на которые все это время смотрел с надеждой. Он чувствовал себя так, словно ему нанесли личную, ничем не заслуженную обиду. Не меньше Клима переживал и капитан Дробовой. У него и в мыслях не было торжествовать по случаю неудачи комиссара.

— Встряхнуть их надо! — Дробовой крепко сцепил челюсти. — Так встряхнуть, чтоб запомнили надолго!

— Надо найти другую работу, — сказал Клекотов.

— Встряхнуть! — запальчиво произнес Дробовой. — И я, кажется, придумал — как!.. Что, если…

— В первую очередь прошу подумать о другой, более интересной работе! — не дослушав, повторил Клекотов и, видя, что капитан все-таки хочет сказать, как он собирается встряхнуть мальчишек, добавил строго: — Примите это, пожалуйста, как приказ!

— Слушаюсь! — вытянулся Дробовой, но в его лице было столько упрямства, что подполковник понял: разговор о «встряхивании» не окончен.

Прошло минут двадцать. Первым на штабную поляну вышел взвод Славки Мощагина. Затем с большими интервалами появились и остальные. Еще через десять минут машины тронулись.

— Песню! — крикнул с переднего грузовика капитан Дробовой, но никто не запел.

Мальчишек привезли на земляничную плантацию. В колхозе считали, что здесь они если и не принесут заметной пользы, то и навредить не смогут. Кусты земляники ни с каким сорняком не спутаешь и попортить их трудно. Чтобы куст погиб, надо его нарочно срезать или выдернуть с корнями.

Ребятам объяснили, что нужно делать. Работа несложная, но утомительная и нудная: выдергивать сорняки, обрезать усы и взрыхлять землю вокруг кустов земляники.

Солнце палило нещадно, и все мальчишки разделись до трусов. Сержанты тоже поснимали старенькие, выцветшие гимнастерки. Один капитан Дробовой ни одну пуговицу не расстегнул. Отведя каждому взводу по участку и проследив за началом работы, он пошел в правление колхоза.

Дробовой не разделял виды работ на интересные и скучные. Любая работа приносит пользу и потому должна выполняться безупречно. Но приказ есть приказ, и капитан шел в правление, чтобы еще раз переговорить с председателем и представить на выбор подполковнику Клекотову список всех работ, которые колхоз может доверить мальчишкам. Пусть начальник лагеря сам решает этот праздный, по мнению Дробового, вопрос.

До первого перерыва, который объявили, как в школе, через сорок пять минут, мальчишки работали с некоторым интересом, потому что многие не видели раньше, как растет садовая земляника. Но после второго перерыва мальчишки все чаще стали разгибать занывшие спины и хмуро поглядывать на бесконечные ряды земляничных кустов.

Теперь отвлекало все: и навозный жук, выползший из-под листа, и обычная оса, пролетевшая над головой. А когда Забудкин панически завопил, увидев самую обыкновенную лягушку, многие воспользовались этим и бросили работу.

— Что там у вас, сачки?! — закричал Сергей Лагутин с Другого конца участка к побежал к ним, чтобы навести порядок.

Но раньше к ребятам подошел Гришка Распутя.

— Я вам помучаю! — рыкнул он и влепил пару подзатыльников подвернувшимся под руку мальчишкам.

Остальные не стали ждать своей очереди и разбрелись по местам. А Гришка накрыл смертельно испуганную лягушку ладонями и понес к зарослям лозы, зеленевшим вдоль канавы.

— Ты куда? — Сергей Лагутин не знал, что произошло. — Распутин! Назад!

Напеченная солнцем спина Гришки невозмутимо удалялась, неторопливо шагали длинные ноги.

— Обождешь, — долетело до Сергея и вывело его из себя.

— Назад! — заорал он. — Я тебе…

Тут пересохшее от жары горло не сработало — Сергей пустил петуха и закашлялся.

— Лопнешь! — засмеялся Богдан.

Сергей не ответил — боялся, что вместо командирского голоса опять раздастся унизительный писк. Но от насмешки, которую пришлось проглотить молча, с новой силой вспыхнула неприязнь к Богдану.

Гришка выпустил лягушку на свободу и пошел назад. Сергей сердито потер горло и вернулся на свой конец участка.

Славка Мощагин и Кульбеда помогали мальчишкам других отделений. Сержант слышал вопль Забудкина и видел, что туда побежал Сергей Лагутин. А когда тот вернулся, Кульбеда решил все-таки сходить и проверить, не обидели ли Иннокентия.

Мальчишки из отделения Сергея Лагутина, отдуваясь и отфыркиваясь, лениво выдергивали осточертевшие травинки и обрывали бледно-зеленые ползучие усы, поругивая весь земляничный род.

— Чтоб я хоть когда-нибудь еще съел одну ягоду! — ворчал Фимка.

— А я и раньше ее не любил! — Вовка Самоварик скривил рот, будто попробовал полыни. — И зачем ее только разводят!

— Ничего, ребятки, ничего! — сказал Кульбеда, удостоверившись, что Забудкин жив и здоров. — До перерыва пять минут осталось.