Эльвис Карлссон - Грипе Мария - Страница 15

Потом она отвела его в спальню и заперла дверь.

Эльвис к этому привык.

Когда он был маленький, он очень огорчался, когда его запирали, а теперь нет. Ко всему ведь привыкаешь. Его это не слишком беспокоит: сколько раз можно расстраиваться по одной и той же причине?

Мама опять говорит по телефону. Она жалуется, что Эльвис стал такой упрямый. Кажется, она разговаривает с бабушкой.

— Подумай только, он уже даже полиции не боится, — вздыхает она. — Что выйдет из такого мальчика?

И ещё мама говорит: боюсь, ему плохо придётся в жизни. Это она и Эльвису тоже говорила. Сколько раз! Он не любит, когда она так говорит: ведь она не только потому так говорит, что хочет его напугать. Она и в самом деле думает, что он плохо кончит. Она боится за него, огорчается. Ему жалко маму, тем более что он ничем не может ей помочь. Ведь она считает, что он послан ей в наказание за её грехи, и вообще… у него нет чёрных локонов, как у маминого кумира, и он не умеет петь. Он ничем не может её порадовать.

Дедушка говорит: вся беда в том, что мама с папой перебрались в город. Они бросили землю, на которой родились. А всё потому, что вообразили, будто жизнь в городе легче и красивее. Они думали, что в городе они чаще будут видеться с людьми, ходить по тротуарам и любоваться витринами магазинов. Они думали, что в городе больше света и вообще веселее. Но они ошиблись. Мама была куда веселее раньше, когда жила в деревне. Она весь день носилась из дома в сад и обратно, и ей некогда было скучать. Дел было по горло.

Конечно, говорит дедушка, если человек воображает, будто сидеть и болтать по телефону лучше, чем, к примеру, кормить кур… Эльвис понял: дедушка недоволен тем, что мама с папой живут в городе. Здесь, говорит он, люди становятся сварливыми и шумными. Кто бросил родные места, как мама с папой, тот потом всю жизнь каяться будет.

— Вот это и есть грех, — говорит дедушка. — А ты, Эльвис, здесь ни при чём.

Эльвис не знал, кому верить. Обычно дедушка всегда говорит правду. Но какой может быть грех в том, что люди переехали в город?

— А вот такой грех, — ответил дедушка, — когда человек не на своём месте. И когда он не находит для себя настоящего дела. Великий грех.

Но ведь папа весь день работает на бензоколонке.

А мама смотрит за домом и иногда даже печёт пироги…

И у самого Эльвиса тоже очень много разных дел в городе. Цветы, которые он сажает, здесь больше нужны, чем в деревне. Хотя, может, дедушка прав…

На даче мама не так часто твердит одно и то же. И там она никогда не боится отпустить Эльвиса погулять. Только проснёшься — и, пожалуйста, беги в сад. На даче мама не так трясётся за Эльвиса и не говорит, что он плохо кончит.

Но сам Эльвис всегда один и тот же — что в городе, что на даче. Для него нет никакой разницы. И ничуть он не плохо кончит. Он в этом уверен. Он себя знает, что бы про него ни говорили. Какой-то внутренний голос говорит ему: я знаю то, что я знаю. А они не знают. Я — это я. А они — это они. Всё. Точка. С этим связана его Тайна. И пока у него есть эта Тайна — ничего не страшно.

Только бы мама это поняла и не волновалась бы так за него. Вот и ей бы тоже завести свою Тайну…

У папы, на крайний случай, есть футбол.

А у мамы — только Сессан.

12

Эльвис по-прежнему сидит взаперти.

Мама позволила ему выйти, чтобы пообедать с ней на кухне, но потом снова отвела его в спальню. Сегодня мама неумолима, хотя заметно, что это её огорчает.

— Не думай, что мне это нравится, — говорит она. — Мне это так же неприятно, как и тебе, но что поделаешь? Должен же ты наконец понять, что нельзя делать всё, что взбредёт в голову. Понял?

Он рад бы понять, но не понимает.

Эльвис расхаживает между кроватями. Поперёк стены стоят большие кровати — мамина и папина. У противоположной стенки — маленькая кроватка. Между ними узкий проход. У маминой и папиной кровати — по тумбочке. Ещё в комнате есть секретер и несколько стульев.

Здесь, в спальне, заняться нечем. Игрушки лежат в ящике под кроватью, но играть неохота. Обычно Эльвис берёт их с собой на кухню. В столовую игрушки таскать нельзя, там всегда должно быть нарядно. В столовой только можно смотреть телевизор.

На стуле сидит потрёпанный медвежонок. Он достался Эльвису от Юхана. Никто не знает, как его зовут. Подумать только, что Юхан никому этого не сказал. И бабушка думает, что Юхан не дал ему никакого имени… А имя, конечно, было.

Эльвис берёт медвежонка, разглядывает его. Очень хочется узнать, как его зовут. Наверно, можно догадаться по его мордочке. По носу, может быть? По ушкам? Или по глазам?…

С медвежонком в руках Эльвис подходит к окошку: здесь лучше видно. Зрачки у мишки чёрные, большие. А вокруг весёлый жёлтый ободок.

Теперь он знает! Глаза у медвежонка, как два подсолнуха. Наверно, Юхан назвал его по глазам. Хотя, конечно, «Подсолнух» — не очень подходящее имя для мишки…

Эльвис посадил медвежонка на подоконник, чтобы тот видел улицу. Потом вытащил из-под кровати ящик с игрушками. Где-то здесь должен быть кулёк с семенами подсолнуха. Он помнит, что спрятал его в ящике. На кульке был нарисован очень красивый цветок. Вот он!

Эльвис вернулся назад к окошку, где сидел медвежонок, взглянул на кулёк и вдруг обнаружил, что умеет читать. Неужели правда?

Уже не складывая по слогам, как раньше, он прочитал слово: «Подсолнух». Буквы сами прыгали к нему в голову, прежде чем он успевал даже подумать. Первый раз в жизни с ним случилось такое чудо. За первым словом стояло другое — более трудное, но он и его разобрал:

Г-Е-Л-И-А-Н-Т-У-С.

У каждого цветка есть ещё и иностранное название, про это он слыхал. Наверно, «Гелиантус» — иностранное слово. Эльвис недоверчиво покосился на медвежонка: Неужели Юхан тебя назвал Гелиантус?

Нет, что-то непохоже. Хотя вообще кого-нибудь другого вполне могли назвать и так.

Эльвис задумчиво смотрит то на кулёк с семенами, то на мишку. На кульке нарисован подсолнух. Он весь золотистый, рыжий, как ободки вокруг зрачка медвежонка. Рыжий? Понял!

«Подсолнух», «Гелиантус» — всё не то. «Рыжик» — совсем другое дело. Для медвежонка с такими глазами это великолепное имя. Эльвис несколько раз повторяет: «Рыжик, Рыжик…» Да! Всё ясно. Он угадал, как Юхан звал своего медвежонка! Хотя, конечно, он никому этого не откроет.

«Нет худа без добра», — обычно говорит бабушка. Раньше он в это не верил. А вот сейчас… как знать… Ведь если бы мама не заперла его сегодня в спальне, он бы нипочём не угадал имени медвежонка. Он готов чуть ли не сказать маме спасибо.

А что, ему здесь сейчас совсем неплохо. Радио почти не слышно. А побыть одному, подумать — тоже ведь хорошее дело. Тогда только и придумаешь что-нибудь интересное. Эльвису обидно, что его заперли, когда на улице у него столько дел, а вообще-то ему здесь очень даже хорошо, лучше и быть не может. И с ним Рыжик, которому он вернул его имя. Медвежонок повеселел, сразу видно.

Эльвис прижался лбом к стеклу окна. Стекло прохладное, прижиматься к нему приятно.

А небо — синее.

Хотя вообще-то оно не синее, а только кажется синим. Юлия ему всё объяснила, а ей рассказал об этом Петер. Уж он-то знает такие вещи, так что это точно.

Небо просто чёрное и очень-очень большое, ему вообще нет конца. А синевы никакой нет. Это просто дымка такая над чёрным. Иногда она отливает синим, когда облака не слишком плотные. Вот оно как. Небо, оказывается, чёрное.

Эльвис сначала чуточку огорчился, когда это узнал. Потому что, выходит, вначале была ночь. И только потом — день. А должно быть наоборот. Сначала — день, когда Эльвис не спит, играет. А потом уже ночь — когда все спят.