Утренний иней - Ширяева Галина Даниловна - Страница 28

— Своей? — сердито спросила Настя.

— Что — своей? — не поняла Нинуля.

— Своей бы полжизни отдала или чужой?

— Своей бы, конечно, — растерялась Нинуля.

— Дешевая у тебя жизнь!

— Я ж к слову! Это ж парабола!

— Гипербола! — прошипела Ветка, дернув Нинулю за рукав.

Расстались они довольно холодно, и Ветка, чтобы хоть как-то смягчить это расставание, назвала Насте свой адрес.

— Может, зайдешь?

Она думала, что Настя, судя по всему так и не простившая Ветку, скажет холодное «спасибо», и все на этом кончится. Но Настя вдруг подняла на Ветку благодарные глаза и сказала:

— Спасибо. Я зайду обязательно.

«Сегодня же придет», — догадалась Ветка.

— Подружились? — обиженно сказала Нинуля, когда Настя отошла от них. — Ну и дружи на здоровье! Тоже — нашла подругу! Ну и дружи! А я с тобой здороваться больше не буду!

— Ну и не надо!

— Ну и не буду!

— Ну и пожалуйста!

Они дошли до своего дома молча. Только когда входили в лифт, начали опять шипеть и толкаться.

Встреча с Настей словно вернула (правда, ненадолго) Ветку на два месяца назад, в такое хорошее и светлое лето, к веселому приключению в Каменском интернате. Как все было хорошо тогда! И таинственное утро в пустом огромном доме, заполненном летним солнцем, и зеленый лесопарк с глубокими оврагами и тропинками, уводящими неизвестно куда.

А теперь за окном веет холодный северный ветер, кружит одинокие снежинки, и голые ветки деревьев стучат в окно.

Впрочем, не стучат. Не могут они стучать в окна девятого этажа. Это уж Ветка размечталась сверх меры, сочиняя свою новую поэму.

Осенние поля, покрытые утренним инеем, она в поэму кое-как вставила и даже назвала поэму «Осенней песней». Очень подходило это грустное название и к самой поэме, и к пейзажу за окнами, и к тому, что опять началось у них в семье…

Больше всего Ветку встревожило то, что после очередной ссоры с матерью отец не стал насвистывать своей песни, в которой пелось про время былое и про лица, давно позабытые. Он молча ушел из комнаты, где они поссорились неизвестно из-за чего (тетя Валя не приезжала к ним давно, еще с весны), и молча сел у телевизора. Он сидел там в одиночестве — Ирина всегда принимала сторону матери, а Ветка, обеспокоенная тем, что он не стал ничего петь, не решалась подойти к нему, хотя и картину показывали хорошую, и Ветке очень бы хотелось посмотреть ее еще один раз. Ей до слез было жалко отца. И мать ей было жалко, и Ирину. И себя тоже. И даже героиню картины, которую показывали по телевидению, — тоже. Это была добрая мачеха, которую никак не хотела признавать злая падчерица. И вообще всех было жалко Ветке. Очень подходило Веткино настроение к ее «Осенней песне». Нет на свете никаких веселых сел! Все на свете очень грустно.

Дверной звонок прозвенел как-то тихо, коротко, нерешительно. Кроме Ветки, которая этого звонка ждала, никто его и не услышал.

— Папа! Звонят!

Ветка нарочно растормошила отца, чтобы именно он открыл дверь. Он всегда встречал гостей как-то празднично, торжественно, независимо от того, кто приходил к ним — его начальник по работе или девушка из ЖКО снять показания счетчика.

— А к нам гость! — сказал отец, торжественно вводя Настю в комнату. — Смотрите, какой приятный гость!

Однако никакой праздничности на этот раз не получилось. Мать лишь заглянула в комнату и сухо, хоть и вежливо, кивнула Насте, а Ирина и вовсе не показалась.

— Это хороший гость! — громко и радостно воскликнула Ветка — так, чтобы Ирина ее услышала и показалась все-таки. — Это же Настя! Мы с ней старые знакомые. Проходи.

Настя робко прошла и робко села на диван, стараясь не коснуться вышитой диванной подушки. Вид у нее был очень виноватый, какой-то даже несчастный. Но и Ветка чувствовала себя ничуть не лучше. Она боялась, что Настя заговорит об интернате, о Каменске, и не знала, как предупредить эти события.

К счастью, отец, вновь устроившись в одиночестве у телевизора, не обращал на них, кажется, никакого внимания, и Ветка еще раз попыталась закодированно объяснить Насте, что произошло величайшее в истории недоразумение. Она мучилась-мучилась, объясняя это Насте, пока не поняла, что Настя это великое недоразумение оценивает не столь высоко, не так исторически и что больше всего ее расстроила так и не рассеянная Веткой неизвестность относительно исчезнувшей из Каменска Евфалии Николаевны.

— Вот так и сама когда-нибудь влипнешь, — с некоторой долей обиды сказала Ветка. — Пойдешь на Архангельскую, а попадешь на Астраханскую. Пойдешь к Валерии, а попадешь к какой-то Евфалии. Ты когда-нибудь в такой путанице запутывалась?

— Нет, — тихо ответила Настя. — Не запутывалась.

«Врешь! — подумала про себя Ветка. — У дедули, у бабули, у мамули ли, но где-то в чем-то запуталась. Иначе зачем же из дома бегала да еще ночью через овраг лезла!»

Она уже хотела эту свою мысль закодировать и высказать вслух, но неожиданно вмешался отец:

— Вета! Что же ты не пригласишь свою подружку пить чай?

— Идем! — воскликнула обрадованная Ветка.

Сейчас волей-неволей всем как-то придется объединиться, потому что для гостей, для любых гостей, всегда накрывали стол в самой большой комнате, а такого еще не было, чтобы к накрытому для гостей столу кто-нибудь из домашних не вышел. Может, Ирина и отсидится у себя, а мать-то уж обязательно придет.

— Идем-идем! — потянула она уже поднявшуюся с дивана Настю. — С медом!

Настя вдруг выдернула свою руку из Веткиной и снова плюхнулась на диван.

— Не пойду!

Сказано это было так решительно, что даже отец оторвался от телевизора и посмотрел на Настю.

— Мед свежий! Только сегодня покупали!

— Спасибо! Мне некогда! Мне еще уроки… Я домой.

— Дотянула! — недовольно проворчала Ветка. — До самого вечера. Тоже мне!

Пришлось идти ее провожать, потому что было уже поздно, а поскольку провожавшую Ветку тоже надо было проводить, то с ними пошел и отец.

Легкий невесомый снежок кружился в воздухе. Надвигалась неизбежная зима, и Ветке было радостно оттого, что уходил унылый и скучный осенний пейзаж, хотя ее «Осенняя песня» была еще не закончена.

Отец шел довольно далеко позади них, чтобы не мешать, и поэтому можно было свободно говорить с Настей о чем угодно. Однако к глупой их встрече в Каменском интернате они больше не возвращались — все выяснили. Теперь Ветке хотелось узнать, что же такое происходит в жизни этой такой странной и такой красивой девочки, от нее самой — не от тети Сони, не от интернатских дикарей, а от нее самой. И Ветка сразу взяла быка за рога:

— Твой дед, наверно, не очень хороший человек, да?

Настя ответила не сразу. Она шла опустив голову и глядя себе под ноги. А потом, не поднимая головы, спросила:

— Откуда ты это взяла?

— А я, между прочим, в твой распрекрасный Каменск еще один раз ездила!

Настя резко вскинула голову. «Ого!» — подумала Ветка.

— С пирожными, между прочим, ездила. Так вот, мне там кое-что и рассказали.

— Что… рассказали?

— А то, как твой дед Евфалию Николаевну из интерната выжил. Ну а уж потом интернатники тебя выжили из-за этого.

— Никто меня не выживал! — почти крикнула Настя. — Я к маме приехала! К своей родной матери!

— А виноват во всем твой дед! И потому ты от него сбежала!

Настя остановилась. Ветка тоже, И так они стояли молча, довольно долго и при неярком свете уличных фонарей не могли разглядеть выражения лиц друг друга, пока задумавшийся о чем-то отец чуть не налетел на них.

Дальше они пошли уже все вместе, и при отце пришлось разговаривать уже совсем о другом, о чем придется.