Долина Виш-Тон-Виш - Купер Джеймс Фенимор - Страница 41

На это зрелище Руфь смотрела с печалью, пронизанной страхом. Долго сохранявшаяся безопасность ее сельского жилища была насильственно нарушена, и вместо покоя, настолько близкого к тому святому миру, коего жаждала ее душа, насколько это вообще возможно на Земле, она и все те, кого она больше всего любила, внезапно оказались лицом к лицу с самым устрашающим проявлением человеческой жестокости. В такую минуту в ней пробудились чувства матери. И, не оставляя времени раздумьям, при свете пожара матрона медленно двинулась через запутанные проходы жилого дома на поиски тех, кого она поместила в безопасных комнатах.

— Надеюсь, вы не стали смотреть на поля, дети мои, — сказала почти запыхавшаяся женщина, войдя в комнату. — Возблагодарите Небо, дети. До сих пор усилия дикарей были напрасны, и мы все еще хозяева своих жилищ.

— Почему ночь такая красная? Подойди ближе, матушка. В лесу видно так, словно солнце светит!

— Язычники подожгли наши амбары, и то, что ты видишь, — это свет пламени. Но, к счастью, они не могут поджечь жилые дома, пока твой отец и молодые люди держат в руках оружие. Мы должны быть благодарны за эту безопасность, какой бы хрупкой она ни казалась. Ты преклоняла колени, моя Руфь, и не забыла подумать об отце и брате в своих молитвах?

— Я снова сделаю это, матушка, — прошептал ребенок, опускаясь на колени и зарываясь юным личиком в платье матроны.

— Зачем прятать лицо? Такая юная и невинная девочка, как ты, может с доверием обратить взор к небесам.

— Матушка, я вижу индейца, если не спрячу лица. Он смотрит на меня, боюсь, с желанием причинить нам зло.

— Ты несправедлива к Миантонимо, дитя, — отвечала Руфь, бросив быстрый взгляд вокруг, чтобы отыскать мальчика, который скромно отошел в дальний и более темный угол комнаты. — Я оставила его с тобой как защитника, а не как того, кто захотел бы навредить. А теперь думай о Господе, — она запечатлела поцелуй на холодном мрамороподобном лбу своей дочери, — и питай веру в его доброту. Миантонимо, я опять оставляю тебя с поручением быть их покровителем, — добавила она, покидая дочь и подходя к юноше.

— Матушка! — вскрикнул ребенок. — Иди ко мне, а то я умру!

Руфь молниеносно отвернулась от слушавшего ее пленника. Один взгляд открыл ей опасность, угрожавшую ее чаду. Нагой смуглый дикарь с мощным торсом и зверским видом в устрашающем маскараде боевой раскраски стоял, накручивая шелковистые волосы девочки на одну руку, а в другой держа сверкающий топор над головой, казалось, неминуемо обреченной на гибель девочки.

— Пощады! Пощады! — воскликнула Руфь хриплым от ужаса голосом, упав на колени столько же оттого, что ноги не держали ее, сколько и в мольбе. — Чудовище, убей меня, но пощади дитя!

Глаза индейца обратились на мать, но с выражением, говорившим, как казалось, скорее о желании пересчитать число своих жертв, чем хоть как-то изменить свое намерение. В дьявольском замысле, обличавшем хорошее знакомство с безжалостной практикой, он снова поднял дрожащего, но безгласного ребенка на воздух и с уверенностью хищника приготовился поразить оружием цель. Томагавк описал последний круг над головой, и одно мгновение решило бы судьбу жертвы, если бы пленный мальчик не встал перед страшным исполнителем этой отвратительной сцены. Быстро выбросив вперед руку, он задержал удар. Глубокий горловой звук, выдавший изумление, исторгся из груди дикаря, в то время как его поднятая рука упала, а тело висевшей в воздухе девочки снова коснулось пола. Взгляд и жесты вмешавшегося мальчика выражали скорее властность, нежели негодование или ужас. Вид у него был спокойный, собранный и, как свидетельствовал результат, производивший впечатление.

— Ступай, — сказал он на языке жестокого народа, отпрыском которого был. — Воины бледнолицых выкрикивают твое имя.

— Снег красен от крови наших юношей, — злобно отвечал другой, — а ни одного скальпа нет на поясах моих людей.

— Эти мои, — возразил мальчик с достоинством, движением руки показывая, что берет под свою защиту всех присутствующих.

Воин мрачно огляделся с видом человека, убежденного только наполовину. Он подвергался слишком грозной опасности, проникнув за частокол, чтобы легко отказаться от своей цели.

— Послушай! — продолжил он после короткой паузы, во время которой в общем грохоте снаружи снова раздался рев пушки Пуританина. — Гром на стороне йенгизов! Наши молодые женщины отвернутся от нас и назовут пикодами, если на нашем шесте не будет ни одного скальпа.

На один миг выражение лица мальчика изменилось, и его решимость как будто поколебалась. Второй, жадно и нетерпеливо следивший за его взглядом, снова схватил свою жертву за волосы, когда Руфь вскрикнула с силой отчаяния:

— Мальчик! Мальчик! Если ты не с нами — значит, Господь оставил нас!

— Она моя! — жестоко сорвалось с губ юноши. — Слушай мои слова, Вомпависсет: кровь моего отца кипит во мне!

Тот промедлил, и удар еще раз был отведен. Горящие глаза дикаря впились в напрягшееся тело и упрямое лицо юного героя, чья поднятая ладонь явно угрожала немедленной карой, если он осмелится не внять заступничеству. Губы воина раскрылись, и слово «Миантонимо» прозвучало так слабо, словно оно пробудило чувство печали. Затем, когда над ревом пожара раздался взрыв воплей, злобный индеец обратился вспять и, оставив дрожавшего и почти бесчувственного ребенка, бросился вон, как охотничья собака, спущенная на свежий запах крови.

— Мальчик! Мальчик! — пробормотала мать. — Язычник ты или христианин, но здесь есть человек, который будет благословлять тебя…

Быстрый жест руки прервал бурное выражение ее благодарности. Указывая на фигуру удаляющегося дикаря, парень обвел пальцем вокруг собственной головы так, что в смысле этого жеста нельзя было ошибиться, и произнес твердо, но с глубокой выразительностью индейца:

— Молодой бледнолицый имеет скальп!

Руфь не стала слушать дальше. С быстротой инстинкта все чувства ее души обострились до предела, и она ринулась вниз, чтобы предостеречь Марка против замысла столь страшного врага. Еще с минуту ее шаги слышались в пустых комнатах, а затем индейский мальчик, только что так недвусмысленно проявивший упорство и властность ради детей, вновь с прежним спокойствием принял свою задумчивую позу, словно не проявлял никакого дальнейшего интереса к страшным событиям этой ночи.

Положение гарнизона было теперь в самом деле до крайней степени критическим. Поток огня перекинулся с отдаленного края наружных построек на те, что стояли ближе всего к укреплениям. И по мере того, как здание за зданием плавилось под его неистовым натиском, частокол нагревался почти до точки возгорания. Тревога, созданная этой неминуемой опасностью, уже поднялась, и когда Руфь вышла во двор, одна из женщин побежала вслед за ней явно с каким-то поручением крайней важности.

— Ты видела его? — спросила запыхавшаяся мать, останавливая быстро идущую девушку.

— Нет, с тех пор, как дикари провели свою последнюю атаку. Но я ручаюсь, что его можно найти возле западного угла, где он приводит в порядок укрепления против врага!

— Значит, он не самый первый в драке! О ком ты говоришь, Фейс? Я спрашиваю тебя про Марка. Как раз сейчас один дикарь рыщет среди пикетов в поисках жертвы.

— По правде, я подумала, что вы спрашиваете про… А мальчик — с отцом и неведомым солдатом, который совершает прямо-таки геройские дела ради нас. Я не видела никаких врагов внутри частокола, мадам Хиткоут, с тех пор как пропустили человека, благодаря темноте ускользнувшего от мушкета Дадли.

— Похоже, эта беда минует нас, — резюмировала Руфь, вздохнувшая с облегчением, узнав, что ее сын в безопасности. — Или Провидение в гневе закрыло лицо свое?

— Мы держимся, хотя дикари прижали молодежь до крайности. Ах! Сердце радуется, видя, какие храбрецы наши защитники — Рейбен Ринг и другие вместе с ним. Я себе думаю, мадам Хиткоут, что все-таки скандалист Дадли настоящий мужчина! Правда, парень показал чудеса выдержки и выносливости? Двадцать раз этой ночью я боялась увидеть его убитым.