Смерти нет - Купцова Елена - Страница 55

— Только и разговоров по городу что о Ночной птице, — говорил тем временем шофер. — Люди как с ума посходили.

— А вы слышали его? — полюбопытствовала Марго. Ее по понятной причине скрывали от любопытных, а так интересно было узнать мнение постороннего.

— Боже упаси! Меня жена убьет, если узнает. Там же у них какой-то вертеп.

Марго чуть не расхохоталась. Вот вам мнение обывателя.

— Приехали.

Марго расплатилась и поплелась к дому. Перспектива карабкаться одной на третий этаж по крутым скользким ступеням сейчас казалась ей ужасной. Наконец она одолела их все и, тяжело дыша, подошла к двери. Она почему-то была неплотно закрыта. В щель пробивался свет. Значит, Франта и Клаус дома. Марго рванула на себя дверь, уже готовясь высказать им все, что она думает по поводу их эгоизма и лени, шагнула внутрь и застыла. Неподвижные тела, распростертые на ковре в неестественных, изломанных позах, не могут быть ее друзьями. Ее друзья живые и теплые, они двигаются и разговаривают, а не лежат неподвижно в лужах крови.

Марго ползала от одного к другому, тихо подвывая от ужаса и отчаяния. Никаких признаков жизни, ни малейшего биения пульса, зрачки неподвижно смотрят в пространство. Страшные раны на шеях, и кровь, кровь, кровь. Лицо Франты полускрыто длинными волнистыми волосами. Марго потрогала его волосы, провела рукой по лбу. Он был еще теплым. Значит, ЭТО произошло недавно, мелькнуло в мозгу Марго. Убийца может быть где-то рядом, где-то здесь.

Марго без сил рухнула на ковер, засунув в рот кулачок, чтобы не закричать, не завопить от отчаяния и боли. Это она во всем виновата. Она проклята Богом. Все, кто любят ее, умирают. Вадим, Володя, теперь вот Клаус и Франта. За что? За что?! Чем она провинилась? Как искупить, как замолить свой грех? Крик рос в горле, рвался наружу, а она только сильнее впивалась зубами в свой кулак и билась, билась головой об пол. И тут…И тут она ощутила толчок где-то под сердцем. Еще один, еще. Это ее малыш напоминает о себе. Холодным страхом сжало сердце. Убийца, может быть, бродит где-то рядом. Если он вернется, то убьет и ее. И не только ее, но и ее ребенка. Надо поскорее исчезнуть. Хотя бы на время. Но почему, почему? Зачем кому-то понадобилось убивать Франту и Клауса?

Ответ валялся посреди ее комнаты. Взломанная шкатулка. Жемчуга Осман-бея пропали без следа. Проклятые жемчуга, которые несли с собой разлуку и смерть всем, кто к ним прикасался. Комната была перевернута вверх дном, видимо, убийца искал именно здесь. Значит, это был человек, который бывал— здесь раньше. Он знает о ее существовании и может за ней вернуться. Скорее, скорее бежать!

Марго ничего не стала брать с собой, только портсигар Володи, паспорт и натюрморт Гриши. Самые дорогие осколки прежней жизни, которая отдаляется от нее все дальше. Глиняная головка «Русской Нефертити» в сумку никак не помещалась.

— Придется оставить тебя здесь, — шепнула Марго, целуя ее в лоб. — К тебе прикасались его руки. Ты — его последнее произведение. Прости меня. Стереги их тут.

Еще она зачем-то прихватила с собой большой охотничий нож Клауса. Объяснить этот поступок она не могла ни тогда, ни после. На пороге она остановилась и оглянулась на недвижные тела на ковре.

— Простите, что оставляю вас так, — прошептала она. — Прощайте.

Она переступила порог храма Девы Марии перед Тыном под звуки органа. Была уже глубокая ночь, и ей некуда было идти. Дверь храма оказалась незапертой. Но это ее даже не удивило. Она как будто застыла под общим наркозом — ни чувств, ни мыслей, ничего.

Да, видно, священнику не спалось. Он играл «Аве Марию» Шуберта, и от мощных и нежных звуков органа, обрушившихся на нее освежающей волной, она стала оживать.

Она тихо подошла к статуе Богоматери, встала на колени и вполголоса запела. «Аве Мария, заступница наша на небесах, услышь голос мой…» Слезы струились по щекам, но она не пыталась их остановить. Огромное облегчение, как благодать, сошло на нее. Как будто открылись тайные шлюзы и все колоссальное напряжение последних дней, чудовищный шок при виде мертвых друзей, страх за жизнь ребенка, все это черное, жуткое вытекало из нее с этими слезами. Голос ее окреп. Марго и не заметила, что поет уже в полный голос, и он сливается со звуками органа, переплетается с ними, заряжается их мощным электричеством. Она уже не ползает по грешной земле, она вознеслась душой к небесному престолу и припала к ногам Богоматери.

— Кто ты, дочь моя?

Неожиданно прозвучавший вопрос вернул ее на землю. Перед ней стоял пожилой священник в длинных черных одеждах. Глаза его смотрели тепло и внимательно и чуть-чуть удивленно.

— Я великая грешница, отец. И я попала в беду.

— Я слышал, как ты пела, — задумчиво произнес он. — Душа твоя чиста перед Богом. Как я могу помочь тебе?

— Вы так просто спросили, отец, — прошептала Марго. — Я могу так же просто и ответить?

— Говори, дочь моя.

— Мне надо как можно скорее покинуть эту страну. Не спрашивайте почему, я не смогу ответить. Но знайте, что я не совершила никакого преступления. Я попала в лабиринт зла и не знаю, как из него выбраться.

— Я верю тебе. Ты правильно нашла дорогу. Сам Господь привел тебя сюда. Завтра группа паломников отправляется в Ченстохову в церковь Девы Марии. Это на севере, в Польше. Ты сможешь присоединиться к ним. Спросишь отца Тадеуша, скажешь, что от меня.

— Как ваше имя?

— Отец БогумилМарго прижалась губами к руке священника, почувствовала его теплую руку на своей голове.

— Да благословит тебя Господь, дочь моя.

Марго толком не помнила, как дождалась отъезда. Отец Богумил поднял служанку. Та отвела ее какими-то бесконечными коридорами не то в каморку, не то в келью, где наскоро постелила ей на каком-то топчане. Марго было все равно, она уже ничего не чувствовала и провалилась в сон, как в пропасть.

Разбудила ее все та же служанка, когда в окна еще еле сочился серый предутренний свет. Принесла умыться, дала ломоть хлеба и стакан молока. Все эти простые вещи почему-то несказанно тронули Марго. Она уже была паломницей, простой и смиренной. Ее жизнь была отныне подчинена совсем другим законам. Ей было тепло от мысли, что ничего не нужно решать, ни о чем не надо думать. Можно просто мерно покачиваться в вагоне поезда, который несет ее на север поклониться святым местам.

— Собралась в паломничество перед родами? — спросила ее соседка по вагону, пожилая женщина с суровым, изборожденным морщинами лицом. Ее иструженные руки были похожи на узловатые корни дерева. — Правильно. Богородица поможет.

— У вас есть дети? — спросила Марго по-немецки.

Она почти все понимала по-чешски, слава Богу, родственный славянский язык, ласковый и певучий. А вот говорить ей пока легче было на немецком, тем более что в Чехии все его знали.

— Уже внуки. Бог не обидел. А ты немка?

— Нет, русская.

— Понимаю. Здесь сейчас много русских. Несет их по свету, как осенние листья. Много горя у людей, много горя. Вот ты скажи, почему уехала?

— Я осталась совсем одна. Все, кого я любила, умерли. Моя Родина стала совсем другой, я не узнаю ее. Теперь мне все равно, где жить.

— Э-э, не говори так. Как же ты одна, если ребенка в себе носишь? Не может быть все равно, где ребенка растить.

— Везде есть жизнь, — заметила Марго.

— Тоже правда, — согласилась женщина. — Жизнь везде, где Бог. Но у каждого свое место. Ты себя послушай, может, поймешь, где твое.

Марго поудобнее устроилась на жестком сиденье и закрыла глаза. Под мерный стук колес так хорошо думается. «Дадам-дадам, дадам-дадам… Я песчинка в жерновах вечности. Куда меня принесет, к какому берегу прибьет — Бог весть. К какому берегу, берегу… Дадам-дадам, дадам-дадам…»

— Моя любимая сестра Нелли вышла замуж за англичанина, Дика Уорли. — Володя улыбнулся ей так, как только он умел улыбаться. Марго протянула руку и почувствовала нежное и крепкое пожатие его руки. — Как же я был зол, когда впервые узнал об этом! Готов был рвать и метать! И все почему? — Он весело, заразительно расхохотался. — Он, видите ли, из простых. Сын бакалейщика или что-то в этом роде. Селф-мейд мен, как говорят англичане. Всего в жизни добился сам. Как же меня тогда скрутила моя голубая кровь! Вспомнить противно. А он оказался чудесным парнем. Только жаль, что увез Нелли в Лондон… нет, не то. Не жаль, что увез, жаль, что нас отрезало от мира. Может быть, вы никогда и не познакомитесь, а за это я все отдам… Дадам-дадам, дадам-дадам…