Гадюки в сиропе или Научи меня любить (СИ) - Лоренс Тильда - Страница 90

– Откроем окно? – повторно внесла предложение девушка.

– Мы можем выйти на улицу.

– И ты не боишься? Мне показалось, что ты опасаешься излишнего холода.

– Припоминаешь мне мороженое?

– Именно.

– Ты была права. На морозе оно гораздо вкуснее.

– О, да.

– Особенно, если угощают таким способом.

Люси улыбнулась, услышав в темноте шаги. Ланц, явно, приближался к ней.

Интуиция не подвела. Через пару секунд её руки коснулась чужая ладонь. Дитрих забрался на подоконник, прижавшись спиной к стеклу. Теперь Люси могла смотреть ему в лицо, а не просто ориентироваться по голосу.

Он был рядом с ней. Это вселяло надежду на светлое будущее.

– Я люблю тебя, – неожиданно произнес он.

Второй раз за время их знакомства. На этот раз в голосе совсем не было неуверенности. Ланц не сомневался, что говорит правду.

Люси на этот раз тоже не сомневалась.

– Идем на улицу, – предложила она, немного стушевавшись от этих простых слов, произнесенных в её адрес.

По идее нужно было ответить ему тем же. Сказать, что она тоже его любит, но Люси почему

то промолчала. Не потому, что сомнения одолевали. Девушка не сомневалась в своих чувствах, просто не могла произнести три главных слова прямо сейчас. У нее была уверенность, что у нее ещё будет время сказать о своей любви. Много

много возможностей, которые она не упустит.

– Да, идём, – отозвался Ланц, немного расстроенный тем, что не получил ответа на свое признание.

Он был уверен, что Люси его любит. Но что ей мешало сказать об этом?

Впрочем, какая разница? Главное то, что она рядом с ним. Сейчас. И будет рядом завтра. И ещё много

много лет подряд. Пока смерть не разлучит их…

Дождь усиливался и даже не думал прекращаться. Он стучал по крышам, по стеклам, отбивая свой особый, немного рваный, но в то же время искусно выверенный ритм. Чернильное небо над головами. Темное

темное без единой звездочки.

Дитрих в дождливые дни предпочитал сидеть дома, носа на улицу не показывая, но сейчас все в его жизни становилось с ног на голову. Он начинал переосмысливать все, что происходило раньше, и временами приходил к выводу, что скотина он порядочная. Угрызений совести он по этому поводу не испытывал. Понимал, что люди обычно становятся такими под влиянием среды. Либо система человеческого общества давит его, либо он давит систему. Вот Дитрих и предпочитал давить, а не быть раздавленным. Он с трудом представлял себя частью общества. Ему хотелось жить обособленно, независимо, не ориентируясь на мнения других людей. Самому строить свою судьбу, а не оглядываться на посторонних, кто для него ничего не значит. Он с самого детства был крайне наблюдательным, подмечал все тонкости, вот и пришел к выводу, что в жизни ни на кого полагаться нельзя. Только на себя.

Впрочем, теперь его убеждения были подвержены сомнению. Ланц не собирался ломать себя полностью, просто в голову закрадывались сомнения, что на деле он – совсем не сволочь. Это просто одна из его масок, которую он примерял, стараясь отгородиться от излишне назойливых особей, что окружали его в старой школе.

Переживали новое рождения и его взгляды на романтическую сторону жизни.

Он знал немало романтических фильмов, где неотъемлемой частью проявления теплых чувств были поцелуи под дождем. Подобные сцены вызывали у Дитриха только скептическую усмешку. Никакой романтики в сомнительном действе он не видел.

Что толку объяснять девушке, что реальная жизнь и съемочная площадка – вещи разные? Актеры, отыграв свою сцену, моментально разбегутся по гримеркам, сменят одежду, высушат волосы феном, и будут отогреваться в теплом помещении. Вполне возможно, что и водой их обольют теплой. В жизни так и придется идти по улице в противно прилипающей к телу одежде. Стучать зубами от холода, слушать хлюпанье воды в ботинках. И, правда, что может быть прекраснее?

Он всегда стремился к комфорту, да и внешним видом своим был озадачен. Дитриху во всем хотелось быть идеальным. А идеалы не ходят в мокрой одежде и не хлюпают носом. Они всегда здоровы, бодры, красивы и опрятны. Не всегда веселы, но это уже их личное дело. Настроение – штука непостоянная.

Но в тот вечер он сам же против своих принципов и пошел. Сам поцеловал Люси. Схватив за руку, развернул её лицом к себе, некоторое время смотрел на её удивленное лицо, затем прижался к её губам в требовательном поцелуе. Некоторое время она не отвечала. Давала знать о себе некая растерянность. Люси почему

то казалось блажью все происходящее, а, может, миражом. Она любила дождь, но поцелуи под дождем чем

то привлекательным тоже не считала.

Капли стекали по их лицам, по волосам, промочили одежду, а Ланц все равно стоял посреди двора, прижимая к себе хрупкую фигурку. Капли дождя стекали по лицу девушки, поднятому к небу, теряясь под воротом водолазки. На губах был привкус дождевых капель, немного сладковатых. В воздухе пахло свежестью…

У поцелуев Люси не было химического привкуса. Она не пользовалась пошлыми блесками для губ и вульгарной помадой. Сама естественность. Это безумно нравилось Ланцу. На фоне Гретхен, не мыслившей своей жизни без косметики, и даже мусор ходившей выносить при параде, Люси заметно выигрывала.

– Я люблю тебя, – шепнула она, не отводя взгляда.

Они смотрели друг на друга. Глаза в глаза. Люси все же переборола все свои предрассудки и призналась Дитриху в своих чувствах. Почему

то сказала фразу не по

английски, а по

немецки, чем Ланца удивила. Он привык общаться со всеми на английском языке. Даже с родителями, по большей части, он сейчас разговаривал на чужом языке. Было странно услышать немецкую речь из уст Люси.

Чаще на нем Ланц изъяснялся с Паркером, наслаждаясь грубоватым, отрывистым произношением, а не мурлыкающими нотками английского.

Признание было долгожданным, но, услышав его, Дитрих в ответ ни слова сказать не смог. Оно прозвучало внезапно, застало врасплох. Люси ничего в ответ на свое признание не ждала, она и так слишком долго оттягивала этот момент. Дитрих первым признался ей в любви, настала очередь ответить ему тем же.

*

Во время большой перемены учеников старшей школы собрали в коридоре. Намечалось какое

то важное мероприятие, о нем предупредили ещё перед выходными. Дитрих, как всегда, пропустил мимо ушей все, что говорил учитель. Отметил только то, что на перемене нужно будет собраться на первом этаже. Обязательно. Классный руководитель даже пару раз подчеркнул важность этого события, так что Ланцу ничего не оставалось, кроме как усвоить: большая перемена пройдет бездарно. Придется слушать очередной бред директрисы, делать вид, что ему это все дико интересно, а в глубине души желать ей провалиться в ад, на самое дно, да так никогда и не выбраться.

Там ей самое место. Хотя, с её любовью к командованию, она и всех обитателей преисподней на раз

два построит. Оглянуться не успеют, а уже будут у нее под каблуком.

В своей прошлой школе Дитрих ко всем учителям и директору относился ровно. Они не вызывали никаких эмоций. Были кем

то вроде театра теней, что ходят перед доской или же по кабинету, заунывно объясняя материал, досконально изложенный в учебнике. Среди них почти не было энтузиастов, фанатов своего дела, способных заинтересовать учеников своим предметом. Они просто отрабатывали деньги, а многие, возможно, ходили на работу, как на казнь. Дитрих всегда был уверен, что в работе учителя мало приятного. Постоянные стрессы, орущие ученики, в которых играет дух противоречия и нужно обязательно с кем

то поругаться. Если не получается сделать это дома, то негатив сливается на учителей и других учеников. Работу нужно любить, только тогда она будет приносить удовольствие, а не станет камнем на шее, что тянет вниз.

В этой школе энтузиастов были считанные единицы. И Кристина – один из них.