Тимей - Аверинцев Сергей Сергеевич - Страница 14

Следует обратить внимание также и на то, что выдвигаемая здесь Платоном первичная материя трактуется как необходимость (48а, 56с; ср. 53d, 68b, е, 69d). Это очень важное обстоятельство. Дело в том, что ум представляется Платону чем-то насквозь разумным, логически оправданным, так что ум сам по себе обладает своей собственной и вполне свободной структурой, на которую никто и ничто не может повлиять. Ум, по Платону, – это свобода. Полной противоположностью этому является материя. Будучи вполне иррациональной, она совершенно не считается ни с каким умом и ни с какими доводами чистого разума. Платон достаточно глубоко понимал жизнь и действительность, чтобы не сводить ее только к доводам разума. Он постоянно наблюдал всякие неожиданности, ничем не оправданные поступки и события, иной раз совсем неразумные и нелепые, вполне стихийные и слепые. Чтобы дать в своей системе место этому принципу иррациональности, Платон и вводит свое учение о первичной материи, которая хоть сама по себе и случайна, но с точки зрения чистого разума является неумолимой судьбой, необходимостью. Так из недр платонизма возникало учение о чистом уме как о свободе и о чистой материи как необходимости.

6)         Очень важно отдавать себе отчет и в той философской методологии, которой пользуется Платон в «Тимее». Понимание этой методологии важно еще и потому, что «Тимей» на протяжении двух тысячелетий является наиболее влиятельным произведением Платона; и если мы сформулируем методы Платона в «Тимее», мы тем самым разъясним наиболее влиятельную в истории философии сторону платонизма. Во-первых, то бытие, над которым задумывается здесь Платон, не является ни исключительно идеальным (т.е. чисто смысловым, не осуществленным в какой-нибудь субстанции), ни чистой материей. Идеальное нужно здесь Платону для того, чтобы конструировать все материальное, и прежде всего материальный космос, а материальное необходимо ему для того, чтобы мыслить свои идеи в их полном осуществлении, в их материализации. Таким образом, идеальное и материальное трактуются в «Тимее» как чисто абстрактные моменты в той целостности, какой является космос. У Платона имеется первообраз, но свое реальное значение он получает только тогда, когда демиург, взирающий на этот первообраз, создает идеи со всеми их идеальными потенциями. Hо идеи эти, образующие собой ум, нужны Платону лишь для того, чтобы на их основании конструировать понятие души, а в дальнейшем и космоса. Все, что существует в мире, включая мельчайшие подробности человеческой анатомии и физиологии, – все это имеет значение как отражение небес, а небеса – как отражение всеобщего ума и всеобщей души. Эту методологию мы бы назвали неоплатоновским термином «символизм». Под символом мы понимаем такое слияние идеального и материального, когда идеальное, будучи порождающей моделью для материального, осмысливает и оформляет его ради проявления всех своих бесконечных возможностей. В таком смысле слова символизм является точнейшей характеристикой одного из главных методов «Тимея». Существуют и другие понимания термина «символ», но они имеют к Платону слабое отношение.

Во-вторых, когда Платон конструирует упомянутое среднее бытие, оно для него является подлинной субстанцией. Идеи ума, сливаясь с душой, образуют собой не просто какое-то новое бытие, но именно живое существо, правда, пока еще только умопостигаемое. Но одной умопостигаемости Платону совершенно недостаточно. Он тут же стремится объединить ее с телом и тем самым получить космос в качестве живого и вполне телесного существа. Тут мы тоже употребили бы термин, который Платон обычно применяет либо безразлично, либо даже в отрицательном смысле, а именно термин миф. Этот термин не чужд и «Тимею», где говорится, например, о «правдоподобном мифе» (29d). Но современные исследователи и читатели Платона прекрасно видят, что раз все максимально насыщенное бытие трактуется у Платона как живое существо, то все равно, пользуется ли он термином миф или не пользуется. Так или иначе, один из самых главных методов «Тимея» – это мифология.

Добавим еще то немаловажное обстоятельство, что Платон здесь реставрирует даже не молодой рабовладельческий полис – это можно было бы найти и в других его произведениях, - а подлинную общинно-родовую мифологию. В самых глубоких недрах его идеальных принципов кроются такие понятия, как отец, мать, дитя. Идеальное, активно оформляющее материю, – это, по Платону, отец, то начало, которое приемлет в себя эту оформляющую силу, – это мать, наконец, то среднее, что получается из общения идеального отцовского начала с материальным материнским, т.е. все реально воспринимаемые нами вещи, – это дети. Бесконечная материализованность идеального – это космос, а нулевая материализованность идеального – это первичная материя. Из брака материального и идеального как раз и получается космос в целом, а также и все входящие в него существа и вещи. Таким образом, общинно-родовые отношения пронизывают в «Тимее» все бытие до самой последней его глубины. Весь мир представляет собой универсальную родовую общину, как это мы в находим в традиционной мифологии вообще.

В-третьих, при построении космоса в «Тимее» Платон всюду решительно пользуется и эстетическими методами. У него получается так, что и сам демиург благо, и все порождаемое им есть всегда благое и прекрасное (29е – 30b). Платон нигде не упускает случая подчеркнуть художественность изображенного им творения – космоса. Демиург по-гречески означает «мастер». Материальные элементы, из которых состоит космос, – это не просто общеизвестные в античности элементы – вода, земля, воздух и огонь; они вводятся со всеми присущими им физическими свойствами, они построены по типу определенных геометрических тел, им присуща пропорциональная структура (32bс), и в частности закон золотого сечения (32аb); они составлены из прямоугольных треугольников, сконструированных определенным образом (53с – 54b), они звучат, как музыкальные лады, – тут есть и кварты, и квинты, и октавы (35с – 36d). Возникший космос Платон здесь прямо называет изваянием (37с).

Платон не устает любоваться конструируемым им космосом, причем явно отдает предпочтение зрительным восприятиям. Об этом в «Тимее» есть целое рассуждение (46е – 47с): красота звездного неба, которую мы видим своими живыми глазами; красота космического ума, зримого нами при помощи движения неба; число и время, а отсюда и вся философия, «зримая» нами при помощи очей. Hеобходимость водворить это небесное и самодовлеющее круговращение также и в человеческой душе для упорядочения свойственных ей хаотических аффектов и страстей есть не что иное, как космологическая эстетика, дополняющая и уточняющая символизм и мифологию Платона.

Наконец, в-четвертых, и это самое главное, Платон не был бы Платоном и «Тимей» не был бы «Тимеем», если бы вся проповедуемая здесь космологическая система не строилась методами последовательной и очень тонко продуманной диалектики. Об этом мы уже говорили выше. Сейчас же необходимо установить, что диалектика «Тимея» не только не противоречит его символизму, его мифологии и его эстетике, но и, наоборот, весь этот символизм, мифология и эстетика конструируются именно при помощи диалектического метода. Вот почему Платон не очень высокого мнения о традиционной народной мифологии, допуская даже по ее адресу некоторую иронию (40е – 41а). И вот почему у Платона здесь не просто общинно-родовая мифология, но ее реставрация при помощи диалектического метода.

В итоге этого раздела необходимо сказать, что основная методология «Тимея» есть символически-мифологическая эстетика, построенная методами диалектики. Или, попросту говоря, философия «Тимея» – это диалектика мифологии. Не поняв этого, нельзя будет разобраться ни в четырехвековом античном неоплатонизме, ни в платонизме средневековом или возрожденческом, ни, наконец, в платонизме немецких идеалистов и романтиков.

7)         Самое серьезное внимание обращает на себя в «Тимее» то обстоятельство, что Платон много раз подчеркивает лишь вероятность, правдоподобность, приблизительность своего построения (24d, 29cd, 44d, 48a, 49b, 56d, 62a, 72d). Конечно, эту вероятность ненужно понимать в том смысле, что Платон будто бы вообще отказывается от всякой формулировки чистой истины и ограничивается произвольными допущениями. Вероятное совмещается у него с рассуждением (3Оb, 55d, 57d, 90е), иначе говоря, с точным смыслом, или понятием, и даже с необходимостью (40е, 53d). Тем не менее колорит приблизительности все же рассеян по всему «Тимею» и наглядно свидетельствует о том, что Платон в этом диалоге хотя и стремится к абсолютной точности чистого разума, тем не менее отдает дань и нашим человеческим представлениям, всегда более или менее правдоподобным и точным. В старости Платон, очевидно, искал какие-то более мягкие формулы для своего учения.