Рассказы опустевшей хижины - Куоннезина Вэши - Страница 14

Лось весит около полутонны и на небольшом бобровом участке такой гость мог наделать немало бед. Немного обеспокоенный таким неожиданным вниманием, я вышел из хижины — до сих пор я все наблюдал из окна. Без малейшего колебания лось повернулся и умчался на вершину холма, а я стал тихонько звать бобров, стараясь успокоить их. Теперь произошло самое интересное: едва успели прозвучать первые звуки моего голоса, как лось замедлил свой бег, потом пошел шагом и остановился. Я продолжал успокаивать бобров, и лось потихоньку стал возвращаться. Он проделал почти весь обратный путь и стал пастись в близлежащей роще, где росла ольха. Трудно поверить, но ласковые слова и тон, которым я обычно успокаивал бобров, казалось, произвели такое же умиротворяющее действие и на лося. Потом, видимо встревоженный моими быстрыми движениями, лось снова убежал, но только не так далеко, как перед этим. И снова те же звуки успокоили его, он стал пощипывать траву на том месте, где остановился. Он пасся там больше часа, расхаживая вокруг, и не проявлял никакого беспокойства. Потом вдруг сорвался и убежал. Я впервые наблюдал такое поведение дикого животного, с которым у меня было, как говорится, лишь шапочное знакомство. Все это показалось мне почти чудом. Вряд ли можно найти всему этому другое объяснение, чем то, что лось сам, своим умом разобрался в ситуации. Моя роль в этом деле была ничтожной, лось сам решил, как поступить, и соответственно действовал. И все-таки я еще долго ломал голову, не решаясь сделать окончательных выводов, Я проверял снова и снова ответную реакцию этого удивительно милого и деликатного животного, теперь моего частого гостя. Результат был неизменно одним и тем же: лось убегал, когда пугался моего неожиданного появления, затем очень легко возвращался на мой зов. И каждый раз, когда это повторялось, я получал все новые и новые доказательства того, чему я все еще не решался окончательно поверить: без малейшей попытки с моей стороны приручить лося и вообще без всякого поползновения как-либо повлиять на его поведение это поразительное и загадочное создание, дикое и свободное, и ничем мне не обязанное, отзывалось на звук моего голоса и покорялось моей воле. К счастью, это чудо происходило не один раз и на глазах у целого ряда людей, иначе я, пожалуй, не решился бы написать об этом, и мой особый взгляд на психологию поведения лося остался бы никому не известным.

Многим из тех, на чью долю не выпало счастье наблюдать поведение диких зверей на воле, может быть, покажется, что я преувеличиваю, считая поведение лося в этом случае из ряда вон выходящим. Но, как мне кажется, те, кто охотился на лося или жил в местах, где он водится, согласятся с моей точкой зрения. Много невероятных рассказов было придумано относительно мудрости лося и других животных, многие такие рассказы даже появляются в печати; а потому записи точных наблюдений могут показаться неинтересными и скучными, но именно они в конце концов и выводят на чистую воду авторов увлекательных охотничьих рассказов, обладающих неудержимым полетом фантазии.

Я почти не сомневаюсь, что лось с самого начала правильно понял мое отношение к нему. Очень вероятно, что еще задолго до того, как я его заметил, он внимательно наблюдал за всем, что происходило вокруг, и напряженно прислушивался к звукам, которые доносились с нашего участка. Он, должно быть, привык к звукам моего голоса и сделал свои собственные выводы относительно моей настороженности; без каких-либо стараний и приманок с моей стороны лось сам определил мою доброжелательность, которая обещала ему безопасность.

Большинство животных наделено характерными признаками, которые позволяют родичам узнавать их издалека. У бобров, мускусных крыс, дикобразов, а также у птиц это различие сказывается в голосах. Некоторые животные выделяются своей характерной окраской — какими-нибудь пятнами или полосами, резко контрастирующими с основным тоном шкуры: у американского лося белые задние ноги, у европейского оранжевый круп, у виргинского оленя хвост, словно белый платочек, а у скунса белые полосы на темной шкуре. И я тоже, приспосабливаясь к условиям первобытной природы, придумал для себя отличительный признак: я выдумал слово, которое произносил в одной и той же интонации, на определенной высоте звука. И меня стали узнавать все дикие обитатели наших мест. Вначале у меня это получилось как-то невзначай, непроизвольно и постепенно перешло в привычку. Повторяя свой клич автоматически, по сложившейся привычке, я не задумывался над тем, какую магическую силу он имел, пока не обнаружил его зачаровывающего действия на такого удивительно стремительного и осторожного зверя, как американский лось. Стоило мне появиться неожиданно или же внезапно раздаться какому-то необычному звуку, все звери, будь то белки, мускусные крысы, бобры или же лось, моментально останавливались и застывали в порыве движения, словно каменные изваяния разных очертаний и размеров. И стоило мне произнести хорошо знакомое им слово — пусть эти звуки были чужды зверям от природы, — все они, как один, оживали и продолжали прерванную работу.

Прошлым летом и осенью лось провел много времени на территории нашего лагеря. Он бродил спокойно между всяческими моими приспособлениями и оборудованием, кучами дров, палаткой, где был мой склад, лодкой и т. д. Иногда он останавливался у дверей хижины и стоял так долго, что некоторые из моих гостей не без основания опасались, что он переступит порог и войдет в хижину. Я и сам не знал, что придет на ум этому предприимчивому зверю. Однажды он забрался всеми четырьмя ногами в мое маленькое каноэ — неудивительно, что от него остались одни щепки. Каноэ — это легкая ладья, сделанная из березовой коры и холста, а американский лось весит около полутонны. Один раз, когда лось остановился в каком-то тяжелом раздумье у дверей моей хижины, мне пришлось прогнать его, так как он стоял поперек дороги у бобров, которые забегали в хижину и убегали из нее, таская свой строительный материал. В то время бобры уже перестали бояться огромного зверя, но, вероятно, так же как и я, не чувствовали себя вполне уверенными в его присутствии — никто не знал, что ему вздумается сделать, а потому и опасались проходить мимо него.

У всех животных есть свои особые страхи. Я имею в виду не только страхи, свойственные отдельному виду, но и каждому животному в отдельности. Что касается моего лося, то его всегда пугало, когда кто-нибудь проходил между ним и моим освещенным окном — внезапно колеблющаяся тень падала на него. Он сейчас же бросался бежать, и хотя неизменно возвращался по зову, при повторении такого оскорбления он снова бежал со всех ног. Так эта реакция и осталась у него.

До тех пор, пока бобры не привыкли к лосю и пока его присутствие не стало обычным, они непременно предупреждали меня о нашествии, неистово хлопая хвостами по воде. Но потом, мне кажется, они стали смотреть на него как на своего рода неизбежное зло, которое надо терпеть, хотя оно и неприятно. И лось стал самым обыкновенным явлением, бобры уже не реагировали на его присутствие и перестали бить тревогу. Но случалось всякое. Что бы вы подумали, если, выходя из хижины а ночную пору, вы чуть не упали бы, как это было со мной, потому что споткнулись об огромного зверя, величиной с лошадь. Не правда ли, это может испугать насмерть даже самого храброго человека?!

Пока погода была теплая, лось любил стоять в воде у берега озера. Это было очень занятно для молодых бобрят, они весело плавали вокруг него и от радости громко шлепали хвостами по воде. Лось же, казалось, оставался безучастным ко всему и стоял, не двигаясь с места.

Наблюдая поведение этого своеобразного зверя, я иногда задумывался, не тосковал ли он в одиночестве? Быть может, он стал завсегдатаем нашего лагеря, потому что ему было интересно у нас и наше гостеприимство сулило ему безопасность? Все животные любят развлечения, они становятся возбужденными и игривыми, когда в однообразие повседневной жизни врывается что-то необыкновенное, и, по-видимому, получают очень большое удовольствие от созерцания этого нового, диковинного. Но только одно главное условие должно быть соблюдено: они должны убедиться сначала, что им не грозит опасность. Я уже давно придерживаюсь теории, что наши низшие братья наделены от природы стремлением общаться друг с другом вопреки признанной теории, утверждающей, что в некоторых случаях звери становятся настолько необщительными и ярыми, что делаются опасными для своего собственного вида.