Воздухоплаватель - Кунин Владимир Владимирович - Страница 16

— Ладно, Сема, наскребу.

— Показывать эскиз?

— Давай.

Видгоф вынул из-под столика огромную папку и раскрыл ее.

— Слушай, а это зачем? — смущенно спросил Заикин и ткнул пальцем в смерть с косой, которая занимала на плакате больше места, чем аэроплан, портрет Заикина и текст.

— Не смешите меня, — презрительно сказал Видгоф. — Вы не мальчик в рекламе, чтобы задавать такие вопросы. Это раз. А кроме всего, дай вам Бог здоровья и долгих лет жизни, но пока что летать по воздуху — это вам не торговать бычками на Привозе. Или я не знаю Одессу?

И снова на летном поле грязный, измученный Заикин возился у своего аэроплана в стороне от всей группы учеников.

Подошел Мациевич в полетном обмундировании.

— Англичане сунули взятку Бовье, и все учебные аппараты теперь заняты только ими. Так что я абсолютно свободен. Тебе помочь?

— Постой рядой, Лев Макарыч, и то ладно, — улыбнулся Заикин.

На велосипеде подъехал Фарман. Посмотрел секунду на Заикина и достал из кармана телеграмму. Протянул ее Мациевичу:

— Передайте эту депешу мсье Заикину и поздравьте его от моего имени.

Мациевич развернул телеграмму и охнул.

— Откуда? — спросил Заикин.

— Из Ясной Поляны. От Льва Николаевича Толстого. Ты про такого слышал?

— Я-то слышал, а вот он откуда про меня знает?

— Значит, знает. Лев Николаевич поздравляет тебя с победой над воздушной стихией. Вот, Ваня, честь тебе какая.

— Батюшки-светы!.. — растерялся Заикин. — Это что же мне теперь делать?

— Летать, — коротко ответил Мациевич.

И снова взлет, посадка... Взлет, посадка.

— Браво, Вания! — кричит де ля Рош. — Тре бьен! Тре бьен!

Заикин не может ее услышать. Он далеко. Да еще и тарахтят моторы трех аэропланов — одного заикинского и двух учебных на другом краю летного поля.

— Тре бьен, мон ами, — шепчет де ля Рош, — тре бьен...

И голос сзади подтверждает:

— Этот гладиатор хорошо летает!

— Превосходно! — с восторгом отвечает де ля Рош и поворачивается.

Позади нее стоит Леже.

— Здравствуй, Кло.

Некоторое время Клотильда де ля Рош разглядывает осунувшееся, с воспаленными глазами лицо Леже, медленно поднимает руку и, тихонько касаясь пальцами лба, щек и подбородка Леже, горько говорит:

— Здравствуй, Пьер.

Держа в руке пачку газет и легко перескакивая через три ступеньки сразу, огромный Заикин бежал наверх по ветхой лестнице мурмелонского отеля.

А за ним, не поспевая, семенил старенький портье и кричал слабым голосом:

— Мсье Заикин! Мсье Заикин!

Заикин весело отмахнулся от него:

— Некогда, батя, некогда... Не до тебя сейчас!

Он промчался по коридору и затарабанил в дверь номера де ля Рош.

— Клава! Клавочка! Открой! Радость-то какая!.. — крикнул Заикин и потряс пачкой газет.

Подоспел старенький портье. Деликатно постучал сухоньким пальчиком в широченную спину Ивана Михайловича:

— Мсье Заикин, вам письмо от мадемуазель де ля Рош. — И протянул небольшой конверт.

Заикин услышал имя де ля Рош, резко повернулся:

— Чего?

— Вам письмо от мадемуазель, — повторил старик-портье. — Она уехала час тому назад и просила передать вам вот это...

Заикин ничего не понял, но осторожно взял письмо и напряженно спросил у маленького старика:

— А где Клава-то?..

Он лежал на траве за ангарами и смотрел в небо.

Рядом валялись десятки экземпляров одного и то го же номера «Ле Матен», где вся первая полоса была занята его фотографиями: Заикин у аэроплана, Заикин и Фарман на аэроплане, в полете, после приземления и среди других авиаторов. Была даже фотография факсимиле Заикина. Корявыми буквами «Борец Заикин».

Рядом сидел Лев Макарович Мациевич и глуховатым голосом читал ему по-русски письмо Клотильды де ля Рош:

— «...сумма, которую мы должны были выплатить в качестве неустойки, оказалась такой большой, что нам ничего не оставалось делать, как немедленно выехать в Мадрид. Каждый час промедления грозил нам грандиозными штрафами и резким уменьшением гонорара. Через две недели я на несколько дней прекращу гастроли и вернусь в Мурмелон за новым аэропланом, но тебя уже там не будет, и я знаю, что...» — Тут Мациевич оторвался от письма и сказал: — Дальше, Иван Михайлович, очень личное...

Мурмелонское летное поле было усеяно народом.

У посадочной полосы стоял стол, за которым восседала экзаменационная комиссия.

Заканчивая полет, на полосу садились три аэроплана: один впереди, два других чуть сзади. Зрители бурно аплодировали.

Аэропланы закончили пробег у самого стола комиссии. Из первого аппарата выпрыгнул Иван Заикин, из двух других — немец Шмидт и итальянец Пинетти. Все трое четко подошли к столу экзаменационной комиссии. Встали три члена комиссии. Анри Фарман представил им своих учеников.

— Имею честь, господа, рекомендовать своих учеников. Мсье Шмидт, мсье Пинетти и мсье... Заикин, — чуть запнувшись, произнес он. — Вы сами все видели, господа. — Фарман развел руками, как бы показывая, что он сделал все, что мог.

Пожилой француз-авиатор, по виду— глава комиссии, с интересом разглядывал Заикина. Потом что-то тихо сказал Фарману.

— Мой аппарат рассчитан и на больший вес. Он может выдержать и слона, — улыбнулся Фарман. — Если бы слон умел летать.

— Полагаю, слона выучить было бы легче, чем этого русского, — вставил другой член комиссии по-французски.

— Вы совершенно правы, мсье, — льстиво улыбнулся Фарман.

Иван Михайлович Заикин с тревогой вслушивался в непонятную речь.

Пожилой авиатор взял со стола диплом и зачитал его. Затем вручил диплом Заикину и пожал ему руку.

Деланно поморщился, как бы от крепкого рукопожатия Ивана Михайловича, и потрогал его мускулы через рукав пилотской кожаной куртки.

— Мсье будет лучшим авиатором среди борцов и... лучшим борцом среди авиаторов...

Заикин с напряжением вслушивался в чужую фразу, подумал и сказал по-русски:

— Благодарствуйте. Живы будем — не помрем.

А через несколько дней Мациевич провожал Заикина домой на парижском вокзале. Они стояли на перроне, ожидая, когда подадут состав.

—... в общем, все это достаточно серьезно, и за час до отхода поезда всего и не скажешь, — проговорил Мациевич.

— А ты мне самую суть, — попросил Заикин и по привычке погладил лошадиную морду.

— Сейчас попробую... Мне кажется, что Россия минует и смуты, и духовную гибель, на которые обречены многие нации и страны в нашем только что начавшемся веке, если овладеет вершинами науки и порожденной ею техники. Не очень сложно? Все понятно?

— А чего ж не понять? Хочешь жить — умей вертеться. — Заикин сделал хитроватую паузу и добавил: — Но вертись по науке, изучая законы вращения, чтобы тебя на барьер не выбросило и не разметало по первым рядам зрителей. Так?

Мациевич улыбнулся:

— Так... Можно и так.

— Ты в Россию вернешься — не бросай меня. Я тебя там с господином Куприным познакомлю. Вы люди друг к другу очень подходящие.

— Сочту за честь.

— А если вдруг Клава из Испании приедет... Ты скажи ей... — смутился Заикин.

— Скажу.

— И скажи, коли будет хоть малейшая возможность получить ангажемент в Россию, — пусть берет. Я ее там сильно ждать буду.

— Обязательно скажу. Я тут тебе маленький подарочек приготовил...

Мациевич вынул из фиакра большой элегантный портфель и достал оттуда знаменитую чемпионскую муаровую ленту Заикина с золотыми медалями. Порылся еще немного и достал золотые часы Заикина, которые они вместе закладывали в ломбард.

— Возьми, пожалуйста, Иван Михайлович, свои часы и награды и носи их на здоровье и счастье, — чуточку торжественно сказал Мациевич.

При виде такого количества золота у извозчика отвалилась челюсть от изумления и испуга.