Сошедшие с небес - Кунин Владимир Владимирович - Страница 5

— Сколько лет не чувствовал, а сегодня...

— Что же ты хочешь? Такие нагрузки... — говорит Маша.

— Можно подумать, что у меня там... — Сергей раздраженно ткнул пальцем в потолок, в небо, — были нагрузки меньше!

— Те были для тебя привычные. Ложись, размассирую...

Слышно было, как за стеной скрипнула деревянная лестница, ведущая в Нюськино царство, послышались осторожные шаги по ступеням: тяжелые — мужские, легкие — Нюськины. И приглушенные голоса с лестницы:

— Ну рано же еще, Нюсь...

— Самое время. Иди, иди.

— Ну, Нюсь...

— Вот женишься — тогда хоть ложкой хлебай.

— А я тебе что толкую — давай распишемся!

— Мне в тебе никакой надобности. Я правил дорожного движения не нарушаю.

— Вот дура.

— Не дурей тебя. Убери руки!

— Ну, Нюсь...

— Я кому сказала?

Сергей рассмеялся. Маша сердито замотала головой, поднесла палец к губам. Сергей обнял ее, притянул к себе, стал целовать, расстегивать на ней домашний халатик...

В пяти метрах над головой четкий квадрат синего неба.

Оттуда в темноту трюма спускается крюк со свободно болтающимися четырьмя стальными стропами. На концах стропов тоже крюки, только поменьше. Их нужно зацепить за железные проушины контейнера, спрыгнуть с него и крикнуть в синий небесный квадрат: «Хорош!» Тогда уже с палубы невидимый бригадир заорет крановщику:

— Вира помалу!

Большой крюк поползет вверх, провисшие стропы осторожно натянутся, полуторатонный контейнер легонько качнется и поплывет вверх, на секунду перекрывая синее небо над головами трюмной разгрузочной команды.

Этим Сергей и занимается. Он только что прыгнул с контейнера на мокрый железный пол трюма, крикнул «Хорош!» и стал помогать остальным троим «подваживать» короткими ломиками очередной контейнер на место уплывшего в небо...

На разгрузочном причале сидит Вовка и грызет вареный початок кукурузы. Одновременно Вовка следит за работой причальной бригады. Каждый выгруженный контейнер Вовка отмечает куском мела на асфальте. Контейнер — черточка, контейнер — черточка...

Причальная бригада отцепляет стропы, разворачивает стрелу крана, опускает крюк со стропами в трюм огромной сухогрузной баржи.

Вовка посчитал черточки на асфальте, закричал, обращаясь ко всей причальной бригаде:

— От двадцати отнять одиннадцать, это сколько?

— Девять, Вовка! Девять! — донеслось ему в ответ.

— Ой, еще как много... — огорчился Вовка.

Сергей зацепил крюки стропов за проушины и только собирался спрыгнуть с контейнера, как увидел, что в углу трюма два его напарника взломали контейнер и выгребают оттуда пачки женских кофточек.

— Вы что, сволочи?! — закричал он.

Третий — лет сорока пяти, весь в замысловатых наколках, ухмыльнулся, поиграл коротким стальным ломиком в мускулистой лапе:

— Тихо, вояка. Ты не на фронте. Только пикни. — Ногой он откинул в сторону валявшийся на полу ломик Сергея и почти добродушно добавил: — Закон — тайга, медведь — хозяин. Понял, сявка неученая?

И тогда вдруг в ушах Сергея прозвучал короткий кусочек мотива старого довоенного танго «Черные глаза»...

— Врешь, гад, — негромко сказал Сергей. — Врешь!..

Он спрыгнул вниз, мгновенно метнулся в сторону, и в ту же секунду короткий стальной лом просвистел у него над головой и воткнулся в стоящий застропленный контейнер...

Бригадир, стоявший наверху у кромки трюма, так и не дождался команды снизу и закричал в трюм:

— Чего там возитесь, черти полосатые? За простой крана вы платить будете!

Он наклонился, заглянул в трюмную сумеречность, и первое, что ему бросилось в глаза, это разбросанные пачки с яркими женскими кофточками. Потом он увидел, что один из трюмной команды сидит у контейнера, обливаясь и захлебываясь кровью, а трое сплелись в жесточайшей драке не на жизнь, а на смерть...

— Хлопцы!!! Бичи Серегу убивают!.. — истошно закричал бригадир и первым спрыгнул вниз на контейнер, стоявший в трюме.

Вся причальная бригада помчалась по трапу на баржу. Вскочил испуганный Вовка. В одной руке недоеденный кукурузный початок, а в другой — стертый мелок...

Вечером Сергей и Вовка сидели в чайной. У Сергея была перевязана голова, глаз заплыл, верхняя губа вспухла до чудовищных размеров. Рука забинтована, только концы пальцев торчат.

Рядом с буфетной стойкой на небольшом возвышении сидит слепой аккордеонист. Он в гражданских брюках и стареньком военном кителе с двумя медалями и желтой нашивочкой — знаком «тяжелое ранение». На коленях аккуратно расстелена суконочка, чтобы не протирать инструментом брюки.

Давно прошли кошмарные те годы.

В туманном утре гасли фонари...

Мой гитарист играл рукой усталой,

И пела я с заката до зари:

«Эх, смелей да веселей

Лейся песнь раздольная,

Не хочу я быть ничьей,

Родилась я вольная!..» —

пел слепой аккордеонист.

— Папа, почему дядя поет «родилась я вольная»? Он же мужчина, — сказал Вовка.

— Все мы мужчины... До поры до времени. Ешь, сынок.

— Ой! — обрадовался Вовка. — Мама!

Сергей поднял глаза на входную дверь. В проеме стояла Маша.

— Мама! Иди к нам! Мы здесь! — крикнул Вовка на всю чайную.

Маша увидела их, помахала рукой и стала пробираться между столиков. Подошла, тревожно оглядела Сергея и сказала чуть веселее, чем нужно:

— Вот вы где, бродяги мои дорогие! — и села за стол.

— Ой, мама! Что у нас в порту было!.. — начал Вовка. — Что было!

— Я все знаю, — быстро проговорила Маша и погладила забинтованную руку мужа. — Нюся приехала в больницу, рассказала. И меня отпустили с дежурства.

— Ей-то откуда известно? — спросил Сергей.

— От дружка своего. Он же в милиции работает.

— Вот это да! — удивился Вовка.

К чайной подъехал «Москвич-401» с ручным управлением. Из него вылез на протезах огромный толстяк из областного ГВФ. Он достал из машины свои палки, алюминиевый бидон и поковылял к дверям чайной. Был он в старой летной кожаной куртке.

В дверях столкнулся с двумя мужичками. Те увидели толстяка на протезах, подтянулись, уступили ему дорогу.

— Здравия желаем, товарищ полковник! — поприветствовал один из них.

— Ну какой я теперь полковник? Такой же, как и ты — гражданский человек.

— Не скажите! Не скажите, Иван Иванович!

— Вот это другое дело. Не торопишься?

— Иван Иванович! Товарищ полковник... Как можно? Об чем вопрос!..

Иван Иванович достал из кармана кошелек:

— Вот тeбe денежка, вот бидон. Сходи-ка, пусть мне пивка нацедят. А я тебя здесь подожду, на свежем воздухе.

— Нет вопросов! — лихо заявил мужик, подхватил бидон и вместе с приятелем вернулся в чайную.

Иван Иванович закурил папироску и стал через окно разглядывать народ за столиками.

Увидел, как его гонцы протолкались к буфетной стойке и, тыча пальцами в сторону улицы, наверное, объясняли буфетчику, чей это бидон и для кого это пиво...

Потом его взгляд задержался на слепом аккордеонисте.

Потом он увидел Машу, Вовку, узнал Сергея и уже не отрывал от них глаз. Он увидел, как Маша что-то ласково говорила Сергею, как прикрыла своей ладонью стакан с водкой; как Сергей вдруг схватился за голову, как затряслись у него плечи; как Маша гладила его, что-то шептала ему, а маленький Вовка испуганно смотрел то на мать, то на отца...

Иван Иванович в полной форме сидел в кабинете самого главного областного руководителя и раздраженно говорил:

— Хорошо, Миша, давай считать! Давай, Миша, займемся простой арифметикой, если до тебя не доходит...

— Иван Иванович! До меня доходит, может, даже больше, чем нужно! — Областной руководитель Миша был на пару лет моложе Ивана Ивановича.

— Нет. Раз ты отмахиваешься, значит, не доходит, — упрямо сказал Иван Иванович. — Будем считать: с семнадцати лет они на фронте. Чему их там учили? Стрелять, бомбить, взрывать, окапываться, «Ура!», «За Родину!»... Как положено. В сорок пятом, если он, конечно, дожил до девятого мая, сколько такому пацану? Двадцать один. И чему же он научился за четыре года войны? А тому же — стрелять, бомбить, взрывать, окапываться — только лучше, чем в сорок первом. Потому и войну выиграл. Учти, Миша, он — победитель! Это особая психология. У него уже орденов до пупа. Ему сам черт не брат! На сегодняшний день ему двадцать пять, двадцать шесть лет... Он уже офицер. Старший лейтенант, капитан... А тут мы на «гражданку» списали этих капитанов. «Все силы на мирное строительство!» А они в мирном строительстве ни уха, ни рыла. Они воевать умеют и боле ни хрена, потому как на войну мы их брали со школьной парты! И ходят они по мирной жизни в растерянности: стрелять не нужно, взрывать не требуется, окапываться не от кого... А на собраниях «ура!» кричать да из президиумов «За Родину!» призывать — это не каждому дано. Тут особый талант требуется.