Привал - Кунин Владимир Владимирович - Страница 24

— Здравствуйте, товарищи, — сказал Анджей. — Я комендант города капитан Станишевский.

— Здравия желаем, товарищ капитан! — с неистребимым акцентом прокричал красивый узбек. — Какой такой «комендант»? Старший лейтенант приходил, тоже говорил «комендант»... Так ругался! Так ругался!.. Заяц — фамилия.

— Зайцев, — поправил его Станишевский. — Он тоже комендант. Я — польский, он — советский.

— Ты — польский? — поразился узбек. — Зачем по-русски так хорошо говоришь? Откуда знаешь?

— Долго рассказывать, — усмехнулся Станишевский и присел на какой-то колченогий табурет.

— Тогда кушай, пожалуйста! — Старший сержант протянул Станишевскому горячую краюху хлеба. — Молока будешь? Молока любишь?

— Люблю. Буду.

— Эгей! Молока капитану! — закричал старший сержант.

Тут же появилась литровая алюминиевая кружка с молоком. Только сейчас Анджей почувствовал дикий голод. Он впился зубами в хрустящую горбушку и стал перемалывать ее своими крепкими зубами. Отхлебывая молоко из кружки, он не замечал, что оно течет у него по подбородку, затекает за воротник мундира. Красивый узбек восторженно хохотал, хлопал себя по ляжкам и всем своим видом выражал искреннюю радость восточного человека, которому удалось вкусно накормить незнакомого путника.

— Муки хватит? — спросил Станишевский.

— Сегодня хватит, — смеясь, проговорил узбек. — А что дальше будет — не знаю. Я только на два дня сюда откомандирован.

Мокрый поляк с багровой физиономией отошел от пышущего нестерпимым жаром печного зева, вытер лицо тряпкой и присел рядом.

— Зерна много, — по-польски сказал он. — Пахать надо и сеять. А то мы дальше уйдем на Берлин, а люди здесь голодными останутся. Без хлеба им не выжить. И самим эту землю не поднять. А пока мы здесь...

— Что он сказал? — спросил узбек у Станишевского.

Станишевский вспомнил одинокую женщину в поле, ее спящих в тряпках девочек, изнуренную лошаденку, тянущую жалкий однолемешный плуг, и перевел узбеку:

— Он сказал, что нужно пахать землю и сеять хлеб.

Узбек пригорюнился, лицо его приняло страдальческое выражение, сразу проступил возраст. Он согласно покачал головой, тихо сказал Станишевскому:

— Он правильно говорит, товарищ капитан. Сколько можно убивать землю? Земля как женщина — она рожать должна, жизнь давать.

Анджей допил молоко из кружки и встал. Поднялся и узбек. Поляк остался сидеть, свесив красные натруженные руки между колен.

— Как тебя зовут? — спросил Станишевский узбека.

— Старший сержант Тулкун Таджиев. Как специалист временно откомандирован в гарнизонную пекарню из отдельного медсанбата. Самый главный повар там! — доложил узбек.

— Майора Васильеву знаешь? — спросил у него Анджей.

— Екатерину Сергеевну? Что ты, товарищ капитан! Такой человек! Такой человек!.. — восторженно прокричал узбек.

— Это моя жена, — совсем тихо сообщил ему Станишевский.

— Ой-бояй! — потрясенно прошептал узбек и осторожно оглянулся по сторонам. — Зачем она не говорила?

— Она сама об этом не знала, — доверительно сказал ему Станишевский и уехал, оставив Тулкуна Таджиева в полном недоумении.

У въезда в комендатуру его перехватил посыльный штаба дивизии и передал приказание генерала Голембовского немедленно прибыть в замок, в его личную резиденцию при штабе.

Через пять минут Анджей стоял навытяжку перед генералом, который был гол до пояса, потрясал зубной щеткой и нервно крутил кран умывальника.

— Почему нет воды в городе? Где твой водопровод к шести часам утра?! Где вода?! Я тебя спрашиваю — коменданта города!

За спиной генерала стоял ординарец с кувшином. В такие минуты ординарец вперял взгляд в потолок или глухую стену и делал вид, что все происходящее вокруг его не касается. Когда генерал чихвостил при нем кого нибудь из старших офицеров, ординарец проявлял совершенно поразительную ящеричью способность сливаться с окружающей средой, делаться незаметной, неодушевленной частью обстановки, в которой происходил генеральский разнос провинившегося. Таким образом, его присутствие (если это можно было назвать «присутствием») ни в коей мере не добавляло к общему состоянию униженности виноватого еще и доли оскорбительности из-за того, что все это происходит на глазах нижнего чина. Он был опытным ординарцем и дорожил своим местом.

— Вода будет к шести. — Станишевский посмотрел на свои часы. — Шести еще нет, товарищ генерал.

— Засунь свои часы знаешь куда?! — посоветовал ему генерал.

— Сейчас без пяти шесть, — упрямо сказал Станишевский. — Вода должна быть к шести.

— "Должна быть..." Ты сам-то знаешь, когда она будет? — Генерал полностью открутил кран. — Где она? Где?..

И в тот момент, когда он, разъяренный, повернулся лицом к Станишевскому и спиной к умывальнику, из крана вдруг выстрелила грязно-желтая струя воды, ударилась в плоскую раковину и сверкающим веером окатила голую спину генерала.

Голембовский охнул, рванулся в сторону, а из крана неравномерными импульсами била грязная вода, обрызгивая всех стоящих.

— Что рты разинули?! — загремел Голембовский. — Закрутите эту хреновину! Не видите, что ли?!

Станишевский бросился к раковине, завинтил кран, перекрыл воду. Впервые за историю службы у генерала Голембовского его ординарца покинула тщательно тренированная бесстрастность, и от беззвучного хохота он чуть не свалился на пол.

Генерал это увидел и сорвал на нем злость:

— А ну пошел отсюда! Рано тебе еще смеяться над генералами!

Спустя двадцать минут генерал Голембовский был выбрит, причесан и пил чай с бутербродами. Он пригласил Станишевского позавтракать с ним вместе, но Анджей вежливо поблагодарил и отказался, сославшись на то, что полчаса тому назад выпил огромную кружку парного молока с теплым хлебом в гарнизонной пекарне.

— Тогда просто посиди со мной, — то ли попросил, то ли приказал Голембовский.

Анджей сел, спросил разрешения закурить. Ординарец с вновь обретенным выражением сфинкса на лице мгновенно поставил перед ним пепельницу и испарился.

— Как с электростанцией? — спросил генерал.

— Люди нужны, товарищ генерал. Там авиация так постаралась... И не только на электростанцию. Водопроводную траншею нужно засыпать. А она величиной с двухэтажный дом.

— Там же работали саперы из дивизии Сергеева. Куда они подевались?

— Выдохлись. Им после сегодняшней ночи — сутки отлеживаться... Товарищ генерал, я имею право, как комендант города, подать на их командира младшего лейтенанта Кузьмина представление к награде?

— Представляй, конечно. Ты — хозяин города. Тебе сколько человек нужно?

— Рота. Минимум рота.

— Погоди... — Голембовский протянул руку на соседний рабочий стол, взял телефонную трубку, попросил Станишевского: — Ну-ка крутни.

Станишевский закрутил ручку полевого телефона.

— Коновальский!.. — закричал генерал. — Спишь? Так я тебе и поверил! Что я, по голосу не слышу, что ты еще дрыхнешь? Дай Станишевскому роту. Ну и что ж, что они отдыхают. Они от войны отдыхают. А мы им мирную работу дадим — чем не отдых? То есть как уже работают?! Да ты в своем уме? Кто разрешил? Это еще что за новости?!

Как всегда в случаях непредвиденных и грозящих крупными неприятностями, Голембовский «протрубил большой сбор». Он приказал адъютанту собрать весь командный состав дивизии и сам лично позвонил полковнику Сергееву.

Ярко и образно, но одновременно с этим просто и доходчиво Голембовский сообщил старшему офицерскому составу дивизии, что один из батальонов пехотного полка майора Коновальского, не поставив никого в известность и не испросив ни у кого разрешения, самовольно вышел в поле, находящееся в непосредственной близости от расположения полка, и теперь, видите ли, пытается пахать это поле, а впоследствии, видимо, будет пытаться его и засеять! О чем совершенно спокойно сообщает ему, командиру дивизии генералу Голембовскому, непроспавшийся командир полка майор Коновальский, которому и в голову не приходит, что как только один из его солдат подорвется на мине на этом идиотском поле, так сразу же майор Коновальский в лучшем случае станет рядовым, а в худшем — привлечет к себе самое пристальное внимание военного трибунала! И если он, генерал Голембовский, еще мог бы понять истомившиеся по земле крестьянские души простых солдат, то преступная безответственность и поразительная беспечность командира — майора Коновальского — его просто приводят в бешенство.