Привал - Кунин Владимир Владимирович - Страница 23

Он допил кофе старика Дмоховского и поставил толстую фаянсовую кружку на стол, чуть ли не на самый край его. Дмоховский протянул руку и переставил кружку подальше от края стола, поближе к его середине. Он очень привык к этой кружке, и ему было бы жалко, если бы она упала на пол и разбилась.

— Не знаю, смогу ли я все это достать, — сказал Дмоховский.

— Сможете, — улыбнулся лейтенант в вязаной шапочке. — Генерал говорил, что был дружен с вашими хозяевами — фон Бризенами.

Из Дмоховского вдруг ушло нервное напряжение. Он расслабил спину, чуть опустил голову и даже облокотился на низкую спинку деревянной кровати.

— Да, — сказал он, — генерал фон Мальдер приезжал охотиться к нам, отдыхать. Человек высокой культуры, глубоких знаний. Ему только всегда не везло с женами...

— Теперь с этим у него все в порядке, — серьезно проговорил лейтенант. — И будьте любезны, господин Аксман, все, о чем я прошу, приготовить ко второй половине дня.

«Значит, меня убьют завтра, — подумал Дмоховский. — Во второй половине дня. Почему завтра? Уже сегодня. Это „завтра“ уже наступило».

— Меня может не оказаться здесь, в доме, — предупредил Дмоховский. — Не исключено, что я буду находиться в помещении их госпиталя. Это напротив, через дорогу.

— Я уже знаю, спасибо. Это, пожалуй, даже удобнее. Надеюсь, что сумею разыскать вас, господин Аксман.

К пяти часам утра Станишевский вернулся в город. Комендантский контрольно-пропускной пункт западного шоссе неожиданно оказался укрепленным людьми из KBW — корпуса беспеченьства войсковего, или — по русски — части армейской безопасности, и успокоенный Станишевский даже посидел и покурил с их командиром — пожилым подпоручиком Лазарем Кауфманом.

Его «виллис» неторопливо пробирался сквозь узкие улочки на противоположный конец города, на его восточную окраину, где взрывом авиабомбы был разворочен коллектор городского водопровода.

Еще издали он услышал звук работающего дизель-генератора, заметил в сером небе всполохи электросварки, а когда подъехал ближе, увидел ее отблески в темных оконных стеклах спящих домов.

Траншея, в которой работали саперы Кузьмина, была теперь огромной и сухой. Она занимала всю ширину улицы — от одного тротуара до другого, а в длину протянулась от «студебекера» до трофейного грузовика, освещавших весь фронт работ своими фарами. Из глубины траншеи в небо взлетали столбы голубовато-белого света, гудели плавящиеся электроды, слышалась хриплая ругань.

Станишевский поставил «виллис» за грузовиком, рядом с генератором, от которого в траншею уходили длинные толстые провода. Внизу, на дне траншеи, несколько измочаленных саперов вместе со своим командиром, девятнадцатилетним младшим лейтенантом, пытались совместить отрезок новой трубы с уже аккуратно обрезанной старой, торчавшей из стенки траншеи. Наготове стоял солдат-сварщик, ждал точного совмещения, чтобы сразу же начать накладывать шов. Наконец трубы совместились, сварщик крикнул:

— Хорош! Держи, не шевелись! — Опустил на лицо защитную маску и дважды ткнул электродом в стык трубы.

Полетел сноп искр, все держащие полутонный отрезок трубы отвернулись, чтобы не опалить глаза. Сварщик «прихватил» стык труб в трех местах и крикнул:

— Отвались!.. — И повел чистый сверкающий шов из жидкого металла и бурой окалины по соединившимся трубам.

Подсаживая друг друга, из траншеи стали выползать солдаты. Младшего лейтенанта, словно тряпочного, вытащили за руки наверх два старых сапера. Он полежал на тротуаре, отдышался и встал. Грязный, измученный, с кровоточащими руками, запавшими глазами, он стоял перед Станишевским, и доложить о проведенной работе у него просто не хватало сил. Он несколько раз пытался что-то сказать, но в конце концов сам отказался от этой мысли и нелепо махнул рукой.

— Ну что, Кузьмин, выдохлись? — с горьким чувством вины спросил его Станишевский.

Девятнадцатилетний Кузьмин только пожал плечами, попытался улыбнуться — дескать, все в порядке, капитан, — и опять ничего не ответил. Это резко усилило ощущение вины в Станишевском. Ему показалось, что он не имел права на эту ночь, в то время как вот такой Кузьмин... В то время как десятки таких Кузьминых стоят сейчас на контрольно-пропускных пунктах всех дорог, лежат в боевом охранении, стонут на медсанбатовских и госпитальных койках, умирают в мокрых окопах совсем неподалеку отсюда, в каких-нибудь десяти-двенадцати километрах от этой огромной генеральской постели, в которой он, забыв обо всем, провел самую счастливую ночь в своей жизни...

Он раздраженно стал искать папиросы и неожиданно для себя наткнулся во внутреннем кармане шинели на немецкий полковничий «вальтер», доставшийся ему вчера во время захвата эшелона. Он вытащил его из кармана, взял грязную, в кровавых ссадинах руку младшего лейтенанта и вложил ему в ладонь теплый пистолет.

— Держи, — сказал он Кузьмину. — Твой.

Кузьмин даже головой замотал, от восторга закашлялся.

— Вот это да... Ну комендант!.. Прямо слов нет!

Он никак не мог оторвать восторженных мальчишеских глаз от изящного «вальтера» и растерянно бормотал:

— Прямо не верится... Я знаешь сколько о таком мечтал!..

— Вода будет? — спросил его Станишевский.

— Будет, — хрипло ответил Кузьмин. — К шести ноль-ноль. Ты только, капитан, потом людей дай, траншею засыпать. Мои уже на ногах не держатся.

Он все разглядывал и разглядывал эту красивую смертоносную игрушку, не веря в случайно привалившее счастье. Он был всего на девять лет моложе Анджея, но Станишевский подумал вдруг о том, что если когда нибудь у него родится и вырастет сын, то пусть он будет похож вот на этого Кузьмина.

— Спасибо, Коля, — сказал он дрогнувшим голосом.

— Вон кому «спасибо» — пану инженеру... — Кузьмин поднял глаза от пистолета и показал на тощего человека в узком заляпанном пальто.

Привалившись к стене дома, инженер сидел прямо на тротуаре и прижимал к глазам мокрый платок. Рядом с ним стоял солдатский котелок с водой. Не разжимая опухших век, инженер на ощупь обмакивал платок в холодную воду и снова закрывал им глаза. Вода текла по лицу, рот инженера был широко открыт, он тяжело дышал. Над ним стоял младший сержант из саперной роты и сворачивал для пана инженера цигарку.

— Что с ним? — спросил Станишевский.

— "Зайчиков" нахватался, — с сожалением объяснил Кузьмин. — На сварку насмотрелся. Теперь дня на три ослеп. Обычная история. Если бы не он, мы бы тут двое суток загорали...

Станишевский подошел к тощему инженеру из городского управления, которого еще вчера обещал расстрелять, наклонился над ним, взял его за руку и сказал:

— Простите меня, пожалуйста. Я разговаривал с вами в непозволительном тоне. Я слишком давно воюю...

В половине шестого Станишевский подъехал к гарнизонной пекарне. Около нее уже сгрудились брички с ездовыми, полуторки, солдаты с обычными носилками. Разбросанные по всему городу польские и советские подразделения прислали к пекарне своих старшин с рапортичками количественного состава и собственным транспортом для получения хлеба.

В наспех сколоченных лотках из пекарни таскали горячие буханки, сверяли рапортички с количеством полученного хлеба, высчитывали на бумажках правильность соблюдения нормы выдачи.

Руководил пекарней старший сержант — красивый узбек лет сорока пяти, быстрый, веселый, крикливый. У него работали шестнадцать польских и русских солдат. Никаких трудностей в общении поляков и русских не наблюдалось, языкового барьера будто и не было. Всех их объединяла одна профессия, одно сиюминутное дело, одна униформа. На головах белые колпаки или береты, поверх гимнастерок и мундиров — белые передники. Лица, руки, сапоги — в муке. Те, кто был допущен к тесту или работал у самой печи, вообще были в одних нижних рубахах с закатанными рукавами. Так что сразу понять, кто поляк, а кто русский, было почти невозможно...

— Эгей! — кричал узбек. — Давай, давай!..

Он сам бросался помогать всем — тащить чан с тестом, вынимать хлеб из печи, освобождать формы, укладывать буханки в лотки.