Кофе и Карнавал - Ролдугина Софья Валерьевна - Страница 32

— Кто здесь?

Голос со сна у меня был тонкий и невнушительный; я закаменела, вслушиваясь в малейшие звуки, пытаясь разглядеть незнакомца из-под прикрытых ресниц… и испытывая странное чувство дежавю.

— Друг, — со смехом ответила темнота. — Надеюсь, вы не станете вновь угрожать мне револьвером? Это становится дурной традицией.

— У вас тоже есть дурная привычка, — не замедлила откликнуться я. — Бесстыдно врываться в мою спальню. Так что, думаю, мы квиты.

Он снова рассмеялся. Я села, часто моргая, чтобы поскорее согнать сон; очертания комнаты представлялись мне слегка размытыми, но силуэт мужчины в старинном сюртуке и отблеск лунного света на медной маске были видны ясно.

— Тогда я должен принести вам глубочайшие извинения… и откупиться подарком.

— Каким? — переспросила я, невольно кидая взгляд на шкатулку для драгоценностей, где в потайном отделении хранился браслет — медные монетки и колокольчики, подвески и кожаные шнурки.

Такой же, какой был сейчас на руке у моего гостя.

— Позвольте подарить вам ночной карнавал в Серениссиме, — отвесил Крысолов глубокий поклон. Браслет на запястье звякнул.

У меня ёкнуло сердце.

Я очень, очень хотела попасть на первую карнавальную ночь; увидеть факельное шествие, прокатиться в гондоле, может, даже выпить на улице вина с пряностями… Но без дяди Рэйвена — не могла. Прошлая поездка с Крысоловом едва не завершилась трагедией. Да, я сумела спасти Лиама и чудом справилась с Душителем… но погиб невинный человек — возница кэба, ставший свидетелем моего неурочного возвращения.

Имела ли я право рисковать сейчас?

А у Крысолова были свои методы убеждения.

— Решайтесь, леди Метель, — прошептал он, склонившись ко мне так низко, что я даже слышала его дыхание, неровное и поверхностное. — Кто знает, как сложится жизнь? То, что сегодня кажется близким, завтра может быть утрачено навсегда. Пока мы стоим на разных берегах ручья, который зовётся мечтой, но вдруг завтра он превратится в бурный поток, такой, что не протянуть и не сомкнуть рук, не перейти течение вброд? — Он говорил всё более сбивчиво, алманский акцент — о, теперь я научилась распознавать его в совершенстве, благодаря Шварцам! — стал постепенно исчезать, пока не пропал совсем. — Я последовал за вами через море, и последую дальше… так я хочу. Да только ведь у вас путь другой, выше моего. И когда вы захотите, чтоб я исчез… а вы обязательно захотите, так уж мир устроен… Я исчезну. И это скоро случится, уж куда скорее, чем думается… Так зачем сейчас лгать себе? Если вы тоже сердцем тянетесь к карнавалу… если вам пока ещё желанно моё общество… Зачем отказывать себе? Потом наступит другое время — для других желаний. Но эта ночь… она для карнавала.

Последние слова он шептал мне в самое ухо, уже не легко прикасаясь к плечу — но стискивая пальцы едва ли не до синяков. И тонкая преграда медной маски казалась мне несущественной, и тепло дыхания — иллюзорное ли? Настоящее?— обжигало. Я невольно облизнула губы, прислушиваясь к себе. Сердце колотилось, как сумасшедшее.

Да, время бежало быстро и меняло нас неотвратимо. Арлин отбыла из Аксонии молодой женой при ненавистном муже — а прибыла в Серениссиму молодой вдовой… Кто-то на борту «Мартиники» стал убийцей. А Чендлер погиб, погиб глупо и жалко, и, хотя я нисколько о нём не сожалела, неотвратимость и внезапность его смерти меня пугали.

Мне было двадцать лет.

Почти год прошёл со дня знакомства с Эллисом. Так быстро и незаметно… И такими чудовищными и восхитительными событиями он был наполнен! Сейчас, оглядываясь на себя прежнюю, на юную наследницу дома Эверсанов и Валтеров, отчаянно страшащуюся подвести леди Милдред, разориться, показаться управляющим и её прежним друзьям слабохарактерной дурочкой… На себя — холодную, расчётливую, привязанную к прошлому и к дому нерушимыми узами… Нет, глядя на себя прежнюю, я не жалела ни об одной перемене, случившейся со мною за этот год.

Виржиния из прошлой весны даже не захотела бы сбежать на маскарад, потому что видела только работу — бесконечную вереницу дел.

Кто знает, чего будет желать Виржиния из грядущего года… если доживет до ещё одной весны?

— Пойдёмте со мной, Виржиния, — прошептал Крысолов едва слышно. — Хотя бы сегодня. Пожалуйста.

— Да.

Слово сорвалось с моих губ раньше, чем я это осознала. И, право, мне было совсем не жаль.

А Крысолов наконец расслабил пальцы, скользнув долгим тёплым прикосновением вдоль руки, до локтя, и тихо сказал:

— Спасибо.

Побег был торопливым и бестолковым.

Я поспешно выпроводила из комнаты Крысолова и надела самое простое платье — то, которое могла легко застегнуть сама. Меховая накидка от костюма леди Метели пришлась совсем некстати южной ночью, зато плащ от второго моего костюма — какого-то невероятного цвета, сине-зеленого с переливом, точно панцирь у жука-бронзовки — оказался достаточно лёгким. Ботинки от костюма я отыскать так и не сумела, поэтому взяла простые ботиночки серой замши.

На этом трудности не закончились.

Идти через главный вход было нельзя — портье наверняка бы заметил. И Крысолов предложил мне прыгать из окна. Надо сказать, затея не была лишена здравого смысла, потому что второй этаж располагался не так уж высоко. Но меня мучила одна мысль — как потом забираться обратно.

— Не волнуйтесь, — шептал снизу, из сада, Крысолов, протягивая руки. Кажется, он искренне веселился. — Я всё устрою, обещаю.

— Так устройте сейчас, — шипела я, не решаясь прыгнуть с подоконника.

Наконец Крысолов не выдержал и рассмеялся, а мне стало стыдно за свою трусость. Я всё же спрыгнула — прямо к нему в объятия, и, к его чести, он только слегка пошатнулся и отступил назад, но меня не уронил. Мой задравшийся плащ накрыл нас облаком шелестящей ткани.

— Маска, — пробормотала я растерянно, цепляясь за плечи Крысолова, не спешившего меня отпускать. — Я забыла маску. И, кроме того, револьвер, трость…

— … и бухгалтерскую книгу, — совершенно серьезно закончил он. — Ужасная беда. Маска в подарок у меня есть, а за револьвер сойду я сам… как вы полагаете?

— Вполне, — царственно кивнула я. — А теперь не соизволите ли поставить меня на землю?

— Ах, да, — спохватился он. — Как я мог забыть…

Меня поставили, расправили плащ — и увлекли по узкой тропинке вглубь сада, к потайной калитке. Мы оказались на тёмной улице; откуда-то отчётливо веяло морем, в небе перламутрово мерцал млечный путь, а я пыталась на ходу застегнуть перчатки, но мелкие пуговички выворачивались, точно намыленные. Крысолов повёл меня дальше, дальше, дальше — пока не показалась набережная. Там он остановился и отстегнул от пояса полумаску шута, сделанную из папье-маше и раскрашенную золотой и белой краской.

— Я хотел просто подарить вам её на память, но раз уж так вышло… — сбивчиво зашептал он, протягивая подарок. — Наденьте, пожалуйста. Конечно, в темноте лодочник вряд ли вас опознает, да и плату он получил хорошую, но лучше всё же не рисковать вашей репутацией.

У меня вырвался вздох.

— О репутации мне стоило думать раньше, сэр Крысолов, — произнесла я, завязывая ленты от маски, оказавшейся неожиданно лёгкой. — Ведите к лодке — плыть, как я понимаю, далеко?

— Не так уж, — уклончиво ответил он. — Меньше часа.

Однако путь до Серениссимы показался невыносимо долгим.

В лодке было целых два гребца; Крысолов сидел на скамеечке напротив меня, и, чтобы разговаривать, приходилось наклоняться друг к другу. Гребцы со значением переглядывались, но я старалась обращать на них не больше внимания, чем на сырость под ногами. Даже не знаю, от чего защищал меня заслон из великосветского высокомерия — от чужих пересудов или от собственного стыда?

А Крысолов, подавшись вперёд, нашёптывал истории о городе на воде.

— …Серениссима стоит на сваях из лиственницы, выросшей в горах далеко к северу отсюда. Это дерево не боится ни воды, ни холодов, ни жары, и держит город вот уже несколько столетий. Лодки, что скользят по глади каналов, называются гондолами, и управляют ими лишь те, кто состоит в гильдии гондольеров. Гондольеров в Серениссиме ровно семь сотен — не больше, но и не меньше. Если кто-то умирает или отходит от дел, то гильдия принимает в свои ряды нового человека… Есть легенда о Призрачном Гондольере. Говорят, в незапамятные времена он был сыном одного из дожей, но полюбил не кого-то, а саму Прекраснейшую. Однажды он встретил её на маскараде — и, увидев один раз, не смог забыть. Но человеку не место рядом с бессмертным духом. Не вынеся разлуки, юноша отрекся от своей души и стал призраком, скитающимся по волнам. И поговаривают, что если случайно сядешь к нему в гондолу, то уже не вернёшься в мир людей… а ещё говорят, что иногда рядом с ним видят саму Серениссиму.