Живущий в ночи - Кунц Дин Рей - Страница 59

Мой мозг был до такой степени воспален тем, что вытворяли кошка с собакой, я был настолько издерган событиями этой ночи, что был готов видеть сверхъестественное даже в самом обычном – в том, что не таило в себе никакой загадки. Мое сердце вновь пустилось вскачь, во рту пересохло и появилась горечь. Если бы ужас не приковал меня к стулу, я бы наверняка вскочил на ноги и опрокинул его на пол. Еще пять секунд, и я наверняка сделал бы из себя посмешище, но от позора меня спас Рузвельт. Либо он обладал более крепкой, чем у меня, нервной системой, либо больше моего сталкивался с необычным и умел отличать подлинно сверхъестественное от мнимого.

– Голубая цапля, – сказал он. – Прилетела на ночную рыбалку.

Голубая цапля была знакома мне не меньше, чем любая другая птица из обитавших в окрестностях Мунлайт-Бей, и теперь, после слов Рузвельта, я сразу же признал ее в нашем ночном госте.

Мистер Спилберг ни при чем. И «Парк юрского периода» – тоже.

В свое оправдание могу только сказать, что при всей грациозности и элегантности этого существа ему были присущи некая доисторическая аура и холодный взгляд рептилии, выдававшие в нем выходца из далеких времен, когда на планете царили динозавры.

Птица неподвижно застыла на краю пирса, пристально вглядываясь в воду. Внезапно она резко наклонилась, ударила клювом, словно копьем, черную поверхность воды, выхватила оттуда маленькую рыбешку и, откинув голову назад, отправила добычу в глотку.

Кому-то приходится умирать для того, чтобы жили другие.

Учитывая то, какой отталкивающий образ заурядной цапли нарисовало мое воображение, мне подумалось, не придаю ли я излишнего значения недавнему эпизоду с собакой и кошкой. Определенность породила сомнения. Приближавшееся ко мне прозрение растаяло, так и не превратившись в волну, а вместо нее в лицо мне ударил чарли-чарли растерянности.

Отвернувшись от монитора, Рузвельт сказал:

– За многие годы, прошедшие после того, как Глория Чан научила меня общаться с животными, – а для этого нужно всего лишь очень хорошо уметь слушать, – моя жизнь неизмеримо обогатилась.

– Уметь слушать, – эхом повторил я, подумав, сумел бы Бобби после такой фразы продемонстрировать свою способность поднимать на смех всех и вся.

Или, пообщавшись с обезьянами, он все же растерял изрядную часть скепсиса? Хотя постоянные перемены являются фундаментальным принципом, на котором базируется мироздание, некоторые вещи – вечны, и одна из них – непоколебимое убеждение Бобби в том, что жизнь состоит лишь из морского песка, серфинга и солнца.

– Мне было безумно интересно разговаривать с животными, с которыми я встречался, – сообщил Рузвельт таким тоном, будто делал доклад на симпозиуме ветеринаров. Протянув руку, он погладил Мангоджерри по голове и стал нежно почесывать у нее за ушами.

Кошка прижалась к его руке и довольно заурчала. – Но эти новые кошки, с которыми я общаюсь в течение последних двух лет или около того… Они открыли для меня совершенно иные горизонты и возможности общения с животными. – Рузвельт повернулся к Орсону. – И я уверен, что ты, барбос, не менее интересен, чем кошки.

Переступив с лапы на лапу и облизнувшись, Орсон изобразил типичное для обычной собаки отсутствие каких-либо мыслей.

– Послушай, псина, тебе никогда не удавалось обдурить меня, – сказал ему Рузвельт. – А после того как ты только что играл с кошкой, и подавно можешь не прикидываться.

Полностью игнорируя Мангоджерри, Орсон таращился на три кусочка печенья, лежавших перед ним.

– Ты можешь делать вид, что тебя занимает только лакомство на столе, но я-то знаю, что это не так.

Не отрывая глаз от печенья, Орсон тоскливо заскулил.

– Ведь это ты, старый разбойник, привел сюда Криса в первый раз. А для чего ты мог сюда прийти, как не для того, чтобы поговорить.

В канун Рождества два года назад, когда до смерти моей мамы оставалось меньше месяца, мы с Орсоном привычно болтались по ночным улицам города. Ему тогда только исполнился год. Как любая молодая собака, он был резвым и игривым, но в отличие от других щенков никогда не переходил границ дозволенного. И все же в юном возрасте Орсону иногда не удавалось ограничить свое любопытство, и он далеко не всегда вел себя так же достойно, как сейчас.

Мы с ним находились на открытой баскетбольной площадке позади школы, и я тренировался в бросках по корзине. Я как раз говорил Орсону, что Майкл Джордан наверняка до смерти рад тому, что у меня – ХР и я не могу сразиться с ним при свете дня, но в этот момент пес внезапно побежал прочь. Напрасно я несколько раз окликал его. Орсон останавливался лишь для того, чтобы бросить на меня короткий взгляд, и тут же бежал дальше. К тому моменту, когда я понял, что пес и не думает возвращаться, у меня не осталось времени даже для того, чтобы положить баскетбольный мяч в сетку, привязанную к рулю велосипеда. Я торопливо прыгнул в седло и поехал вслед за убегающим от меня мохнатым дезертиром. Это была сумасшедшая гонка: с улицы – на бульвар, с бульвара – на другую улицу, потом – через Квестер-парк к заливу и, наконец, вдоль по причалу – и прямиком к «Ностромо». Хотя Орсон лает редко, в ту ночь он словно обезумел и, перепрыгнув с пирса прямо на палубу судна, зашелся в ожесточенном лае. Я резко затормозил, и велосипед юзом понесло по мокрой поверхности причала. В этот момент из каюты появился Рузвельт, и собака моментально успокоилась.

– Ты ведь хочешь поговорить, – продолжал теперь Рузвельт, по-прежнему обращаясь к Орсону. – Ты и тогда пришел сюда для того, чтобы поговорить, вот только до сих пор не решил, можно ли мне доверять до конца.

Орсон держал голову опущенной к столу, не отрывая глаз от печенья.

– Прошло два года, а ты все равно подозреваешь, что я могу быть связан с теми людьми из Уиверна, и будешь прикидываться самой заурядной собакой из всех собак до тех пор, пока не поверишь мне окончательно.

Орсон обнюхал кусочки печенья и еще раз вылизал стол вокруг них. Он будто и не слышал, что к нему обращаются.

Повернувшись ко мне, Рузвельт сказал:

– Эти новые кошки – родом из Уиверна. Сначала были только те, кто сбежал оттуда, потом появилось второе поколение – эти родились уже на свободе.

– Подопытные животные? – уточнил я.

– Да, их первое поколение. Они и их потомство отличаются от других котов. Отличаются очень во многом.

– Они гораздо умнее, – подсказал я, вспомнив поведение обезьян.

– Тебе известно больше, чем я предполагал.

– Просто ночь выдалась горячей. Насколько они умны?

– Не знаю, каким мерилом это можно измерить, – проговорил Рузвельт, но я заметил, что он увиливает от прямого ответа. – Однако они действительно гораздо умнее обычных особей и отличаются от них по многим другим параметрам.

– Почему? Что там с ними делали?

– Не знаю.

– Как им удалось сбежать?

– Понятия не имею.

– Почему их снова не отловили?

– Хотел бы я знать.

– Не обижайтесь, сэр, но вы – отъявленный врун.

– И всегда им был, – улыбнулся Рузвельт. – Послушай, сынок, я тоже не знаю всего – лишь то, что мне рассказывают животные. Но тебе и этого знать не надо. Чем больше ты будешь узнавать, тем больше тебе захочется выяснить и тем большая опасность будет грозить твоим друзьям и твоему псу.

– Это похоже на угрозу, – безрадостно откликнулся я.

Рузвельт пожал огромными плечами, и пне показалось, что яхта заходила ходуном.

– Если ты полагаешь, что меня завербовали ребята из Уиверна, можешь считать это угрозой. Но ежели ты считаешь меня своим другом, отнесись к этому как к предупреждению и совету.

Хотя мне и хотелось поверить Рузвельту, я все же разделял сомнения Орсона. Мне казалось маловероятным, что добродушный гигант способен на предательство, но, находясь по ту сторону магического зеркала, я боялся, что за любым лицом, которое оно отражает, может скрываться уродливая гримаса.

От выпитого кофе у меня уже стучало в висках, но я все же подошел к кофеварке и налил себе еще.