Слуги сумерек - Кунц Дин Рей - Страница 16

– По-моему, я немного помешалась на этом, – заговорила она снова. – Да и вас, вероятно, измучила своими переживаниями. Я вечно боюсь, что Джой заболеет или с ним что-нибудь случится. И это не просто материнское беспокойство. Иногда.., я так переживаю за него, что это похоже на одержимость. А тут еще появляется эта старая карга и заявляет, что мой малыш – это сущий дьявол, что он должен умереть, ночью шныряет вокруг дома, убивает нашу собаку… Боже мой, она такая безжалостная, настойчивая…

– Это не совсем так.

– Теперь, когда вы кое-что знаете об Эвелин..', о моей матери.., вы по-прежнему считаете, что она замешана в этом?

– Не совсем так. Все же существует вероятность того, что старуха слышала ее разговоры о вас, о Джое, отсюда ее навязчивая идея относительно вас и мальчика.

– Мне кажется, это могло быть чистой случайностью.

Мы оказались в плохом месте в плохое время. Если бы вчера мы не поехали в этот торговый центр и на нашем месте оказалась совершенно другая женщина со своим малышом, то старая ведьма прицепилась бы к ним.

– Полагаю, вы правы. – Он поднялся из-за стола. – Однако пусть вас не волнует эта безумная особа. Мы найдем ее.

Он подошел к окну.

– Мы положим конец этой истории. Вот увидите.

Он посмотрел на улицу, где под окнами росла финиковая пальма. На другой стороне по-прежнему маячил белый фургон, и человек в темном все так же стоял, прислонившись к переднему крылу машины. Разница была лишь в том, что он больше не ел сандвичи, а просто стоял, сцепив руки на груди и скрестив ноги, и наблюдал за входными дверями.

– Подойдите-ка сюда, – попросил Чарли.

Кристина приблизилась к окну.

– Этот фургон не похож на тот, что стоял рядом с вашей машиной у торгового центра?

– Да. Тот был такой же.

– Может быть, это тот самый и есть?

– Думаете, за мной могли следить?

– Вы бы заметили, если бы так оно и было?

Она нахмурилась.

– Я была в таком состоянии.., так нервничала, психовала… Я могла и не обратить внимания, что кто-то висит у меня на хвосте, если они соблюдали по крайней мере элементарную осторожность.

– Тогда это, возможно, тот самый фургон.

– Или простое совпадение.

– Я не верю в совпадения.

– Но если это тот самый фургон, если за мной следили, то кто же этот человек рядом?

Они находились слишком высоко, чтобы разглядеть его лицо. С такого расстояния видно было не много. Он мог быть молодым, пожилым или средних лет.

– Возможно, это ее муж. Или сын, – сказал Чарли.

– Но раз он следит за мной, значит, он такой же сумасшедший, как и она.

– Может, и так.

– Семья, состоящая из одних чокнутых?

– Законом это не запрещено.

Он подошел к столу и позвонил по внутреннему телефону Генри Рэнкину, одному из своих лучших сотрудников.

Сказав про фургон на противоположной стороне улицы, он попросил:

– Я хочу, чтобы ты прошелся мимо, запомнил номер и получше разглядел этого парня, чтобы потом мог узнать его. Разнюхай, что сможешь, но так, чтобы это не бросалось в глаза. Пользуйся только черным ходом. Возвращайся, обогнув квартал. Пусть у него не будет ни малейших подозрений относительно того, откуда ты.

– Нет проблем, – ответил Рэнкин.

– Потом свяжись с транспортным управлением полиции и выясни, кто владелец номера.

– Да, сэр.

– И сразу сообщи мне.

– Я выхожу.

Чарли повесил трубку и вернулся к окну.

– Будем надеяться, это простое совпадение, – сказала Кристина.

– Напротив, будем надеяться – это тот самый фургон. О такой зацепке можно только мечтать.

– Но если это тот самый фургон, а этот парень имеет отношение…

– Он имеет отношение, можете быть спокойны.

– В таком случае Джою угрожает не одна старуха. Их уже двое.

– Или больше.

– Как?

– Может быть еще кто-то, о ком мы пока не знаем.

За окном мелькнула и исчезла внизу какая-то птица.

Пальмовые листья слабо дрожали в струях не по сезону теплого воздуха.

На стеклах машин, стоящих вдоль улицы, играло солнце.

Неизвестный у белого фургона ждал.

– Что это за чертовщина такая? – спросила Кристина.

Глава 10

В подвале без единого окна горело одиннадцать свечей, и предметы отбрасывали причудливые резкие тени.

Слышно было лишь дыхание Матери Грейс Спиви, становившееся все более затрудненным по мере ее погружения в глубокий транс. Одиннадцать апостолов не издавали ни звука.

Карл Барлоу также сидел молча и совершенно неподвижно, несмотря на то что ему было неудобно. Дубовый стул был для него маловат, хотя подошел бы в самый раз для любого из находившихся в комнате. Но Барлоу обладал такими габаритами, что ему казалось – вся мебель здесь предназначена для карликов. Ему нравились стулья удобные, мягкие, с глубоким сиденьем, а также старомодные кресла с подголовниками, но только если подголовник достаточно широк для его плеч. Он любил просторные кровати «кинг-сайз», шезлонги и древние ванны на ножках, такие вместительные, что не приходилось подтягивать ноги, словно младенцу, который полоскается в тазике. Его квартира в Санта-Ана была обставлена в соответствии с его фигурой, но вне дома все время что-то стесняло, то одно, то другое.

Однако по мере того, как Мать Грейс погружалась в транс, его внимание все больше поглощало ожидание пророчества, с которым она вернется из мира духов, и он постепенно перестал замечать, что притулился на стульчике, как будто взятом из детской.

Он преклонялся перед Матерью Грейс. Она предсказала, что грядут Сумерки, а он верил каждому ее слову. Сумерки. В этом заложен некий смысл. Мир давно уже ждет Сумерек. Мать Грейс предупредила его о пришествии, она заручилась его помощью в подготовке человечества к этому событию и тем самым дала шанс на искупление, пока еще было время. Она спасла его, его тело и душу.

До встречи с ней большую часть своих двадцати девяти лет он был одержим слепым стремлением к самоистреблению. Пропойца и дебошир, наркоман и насильник и даже убийца. Неразборчивый Барлоу каждую неделю заводил новую подругу; как правило, это были наркоманки и проститутки, если не то и другое сразу. Семь-восемь раз переболел гонореей и дважды сифилисом, и можно лишь удивляться, почему это не приключалось с ним чаще.

В те редкие минуты, когда Барлоу бывал трезв и ясно соображал, та жизнь, которую он вел, вызывала у него отвращение и ужас. Однако он оправдывал свое поведение, убеждая себя, что его самоуничижение и антисоциальные вспышки насилия являются естественной реакцией на ту эгоистичную, а порой намеренную жестокость, с которой относилось к нему большинство людей. Для общества в целом он был капризом природы, неуклюжим гигантом с лицом неандертальца, способным нагнать страх даже на медведя. Дети боялись его, взрослые независимо от возраста содрогались при взгляде на него, одни – откровенно, другие – в душе, пытаясь не выдавать себя. Кто-то даже смеялся над ним исподтишка, когда казалось, что он этого не видит. Обычно он притворялся, что не замечает реакции окружающих, если только в этот момент не был настроен сломать кому-нибудь руку или оторвать голову.

Но всегда чувствовал отношение, и оно причиняло боль.

Особенно досаждали подростки, часто девчонки, – хихикали и потешались над ним, а иногда, если находились на безопасном расстоянии, даже говорили гадости. Он всегда был одиноким чужаком, которого опасались и обходили стороной.

В течение многих лет он легко находил оправдание своей тяге к насилию и самоистреблению. Казалось, что горькая ненависть и слепая ярость – это необходимая защита от людской жестокости. Отними у него это безрассудное пренебрежение к человеческой жизни и годами взлелеиваемую мстительность, он бы почувствовал себя беззащитным. Общество настойчиво делало из него изгоя, видело в нем или двухметрового шута с физиономией обезьяны, или страшного монстра. Что ж, он, разумеется, не считал себя шутом, однако не возражал против того, чтобы предстать перед ними в роли чудовища, был не прочь показать им, в какое низкое, отвратительное страшилище он может обращаться, если по-настоящему этого захочет. Это они сделали его таким, каков он есть. И он не в ответе за свои преступления. Он был порочным, потому что они сделали его таким. Именно это говорил он себе на протяжении многих лет…