Слуги сумерек - Кунц Дин Рей - Страница 15

– Он выбрал деятельность миссионера, потому что знал, что она будет против этого? – спросил детектив.

– Нет. Дело в том, что мать видела в его сане священника способ добиться почета для себя и семьи. Тони же это давало возможность служить ближнему. Он серьезно воспринял свой обет.

– Он до сих пор в Африке?

– Он мертв.

От неожиданности Чарли Гаррисон растерялся:

– О, прошу прощения. Я…

– Это давняя утрата, – остановила она его. – Одиннадцать лет назад, когда я училась в старших классах, Тони был убит террористами, африканскими экстремистами. Какое-то время мать была безутешна, но постепенно горе уступило место.., болезненной злобе. Ее действительно злило, что Тони позволил себя убить, как если б он, вроде нашего отца, просто сбежал из дома. Она заставила меня почувствовать, что я должна выполнить то, в чем ее ожидания не оправдали ни папа, ни Тони. Мне тогда было так горько, я была так растерянна и чувствовала себя настолько виноватой, что.., я сказала ей, что хочу стать монахиней, и Эвелин.., моя мать ухватилась за эту идею. Закончив школу, по ее настоянию я ушла в монастырь.., и это было катастрофой…

С тех пор минуло много лет, но она отчетливо помнила свое ощущение, когда впервые надела рясу послушницы, неожиданно тяжелую, сурового черного полотна; помнила, как, не привыкшая к такой широкой одежде, постоянно цеплялась длинным подолом за дверные ручки, мебель и за все, что попадалось на пути. Несмотря на все старания забыть, все это жило в ней – каждый день, проведенный в безотрадной и аскетичной атмосфере монастырского заточения, когда она вынуждена была носить строгую монашескую униформу и жить в тесной каменной келье, коротая ночи на примитивной койке. Потерянные Годы так походили на удручающую жизнь в викторианском доме в Помоне, что так же, как и при воспоминании о своем детстве, при одной мысли о монастырских днях у нее теснило грудь и становилось трудно дышать.

– Вы были монахиней? – переспросил Гаррисон, не в силах скрыть удивления.

– Монахиней, – сказала Кристина.

Чарли попробовал представить эту полную жизни, чувственную женщину в монашеском облачении, но не смог, у него не хватило воображения.

По крайней мере, теперь ему было понятно, откуда в ней эта удивительная сдержанность. Два года обители, два года, наполненные ежедневным созерцанием и молитвой, два года вне суетной мирской жизни не могли не оказать своего влияния.

Но это все равно не объясняло, почему он сразу ощутил огромное влечение к ней и почему в ее обществе чувствовал себя неотесанным подростком. Это оставалось тайной для него, хотя и волнующей, но тайной.

Она продолжала:

– Я держалась два года, пытаясь убедить себя, что монашество – мое призвание. Но все было напрасно. Когда я оставила обитель, Эвелин была совершенно раздавлена.

Семья не оправдала ее ожиданий. А через пару лет, когда Эвелин узнала, что я беременна, она пришла в ужас. Ее единственная дочь, которая должна была стать монахиней, оказалась распущенной женщиной, избравшей участь матери-одиночки. Она не давала мне ни на минуту забыть о моем грехе, она клеймила меня позором.

Кристина опустила голову и замолчала, переводя дух.

Чарли ждал. Он умел ждать не хуже, чем слушать.

Наконец она сказала:

– К тому времени я была потеряна для церкви. Я в значительной степени утратила свою веру.., а может быть, меня отвратили от нее. Я больше не ходила к мессе. И все же я оставалась католичкой, по крайней мере настолько, чтобы мысль об аборте внушала мне отвращение. Я сохранила Джоя и никогда не жалела об этом.

– Ваша мать так и не переменила своего отношения к вам?

– Нет. Мы говорим друг с другом, но между нами настоящая пропасть. А Джоя она просто знать не желает.

– Жаль.

– По иронии судьбы, практически с того самого дня, как я забеременела, моя жизнь круто изменилась. С тех пор день ото дня все шло лучше и лучше. Я еще носила Джоя, когда мы с Вэл Гарднер занялись бизнесом и открыли магазинчик. А когда Джою исполнился год, я уже могла помогать матери. Я здорово преуспела, но это не имеет для нее никакого значения; ее не устраивает ни то, что я, готовясь стать монахиней, не стала ею, ни то, что я мать-одиночка. Она и сейчас, когда мы видимся, постоянно напоминает мне о моей вине.

– Теперь я понимаю, почему вы так болезненно переживаете эту историю.

– Настолько болезненно, что.., когда вчера появилась эта старуха.., у меня невольно шевельнулась мысль – а может, так и должно случиться?

– Что вы хотите сказать?

– Может быть, я должна потерять Джоя. Может, это неизбежно. Или даже.., предопределено.

– Я не понимаю.

Кристина нервно заерзала, лицо ее выражало одновременно гнев и растерянность, испуг и смущение. Она откашлялась и, глубоко вздохнув, сказала:

– Ну, понимаете.., это лишь предположение.., но может быть, бог таким образом наказывает меня за то, что из меня не вышло монахини, что я разбила сердце матери, что отреклась от церкви, хотя была уже так близко к ней.

– Но ведь это…

– Нелепо?

– В общем, да.

Она кивнула:

– Я знаю.

– Бог не злопамятен.

– Я знаю, – она казалась сконфуженной. – Это глупо, нелогично. Это просто тупость. И все же.., это гложет меня. Самые глупые предположения иногда оборачиваются реальностью. – Она вздохнула и задумчиво покачала головой. – Я горжусь Джоем, очень горжусь, но я совсем не горжусь тем, что я мать-одиночка.

– Вы хотели рассказать мне об отце мальчика.., на случай, если он имеет к этому какое-то отношение! Как его звали?

– Он сказал, что его зовут Люк, полное имя Люций, Люций Андер.

– Андер?

– Это его фамилия. Андер. Люций Андер, но он сказал, чтобы я звала его Люк.

– Необычная фамилия.

– Вымышленная. Видно, это пришло ему в голову, когда он соображал, как бы стянуть с меня комбинацию «Фамилия Андер повторяет часть слова «underwear» – «комбинация» по-английски.», – она заметно злилась. Потом вдруг покраснела, явно смущенная тем, что выдает чересчур интимные подробности, но тут же продолжила:

– Это случилось на борту теплохода по пути в Мексику. Знаете эти круизы, их еще называют «корабли любви»? – Разговор о любви был не очень уместным в данных обстоятельствах, и она невесело усмехнулась… – Уйдя из монастыря, я несколько лет работала официанткой, и эта поездка была первым удовольствием, которое я позволила себе. Я встретила его через несколько часов после того, как мы вышли из Лос-Анджелеса. Он был очень симпатичный.., обаятельный;

Сказал, что его зовут Люк. Дальше больше. Он, должно быть, почувствовал мою беззащитность, потому что набросился на меня, словно акула. Тогда я была совсем другой, робкой и застенчивой, совсем как маленькая, эксмонахиня, девственница, совершенно неопытная. Мы провели на корабле пять дней, большей частью, по-моему, у меня в каюте.., в постели. Через несколько недель, узнав, что беременна, я решила разыскать его. Поймите, я не рассчитывала на его помощь. Просто подумала, что он имеет право знать о своем ребенке, – она мрачно рассмеялась. – Он оставил мне адрес и телефон, которые оказались липовыми. Я подумывала о том, чтобы найти его через туристическое агентство, но это было бы так.., унизительно, – по губам скользнула удрученная улыбка. – Поверьте, с тех самых пор я жила как затворница. После этой дешевой корабельной интрижки, даже не подозревая еще, что беременна, я почувствовала себя.., обесчещенной. И я не хотела вновь пережить это чувство, поэтому я.., не то чтобы отказалась от секса.., но стала очень осмотрительной. Возможно, это во мне говорит экс-монахиня. И уж определенно, меня угнетает мысль о том, что я должна понести наказание, что бог, возможно, выберет Джоя, чтобы через него покарать меня.

Он не знал, что сказать ей. Ему было не привыкать оказывать своим клиентам практическую, моральную и интеллектуальную поддержку, что же касается сферы духа, он чувствовал, что здесь его возможности ограничены.