Незнакомцы - Кунц Дин Рей - Страница 60

— Но что это может быть, Доминик? — озабоченно нахмурился Паркер. — Во что ты встрял во время ее?

— Понятия не имею.

— А ты не задумывался о том, что правда может оказаться слишком неприятной, чреватой опасными последствиями? Может, лучше бросить всю эту затею?

— Но, если я не узнаю правду, я так и буду блуждать по ночам всю жизнь. Во сне я убегаю от воспоминаний о случившемся со мной в пути позапрошлым летом, и, не выяснив, что же все-таки произошло, я никогда не успокоюсь. Более того, я могу сойти с ума. Да-да, именно сойти с ума, как ни напыщенно это звучит. Если я не узнаю правду, я начну думать об этом загадочном происшествии постоянно, во сне и наяву, пока в конце концов мне ничего не останется, как вставить себе в рот револьвер и спустить курок.

— Избави Бог!

— Я говорю вполне серьезно.

— Я знаю. Да поможет тебе Господь, дружище.

Рино, Невада

Зеба Ломака спасло облако. Оно закрыло Луну до того, как та успела окончательно овладеть им. Получив неожиданную передышку на время короткого затемнения царственного светила, Зебедия тотчас же сообразил, что стоит на морозе без пальто и, как загипнотизированный, пялится на ночное декабрьское небо. Если бы облако не прервало его забытье, он так бы и смотрел на Луну, пока та не скрылась бы за горизонтом, после чего, окончательно завороженный Луной, вернулся бы в обклеенную ее фотографиями комнату и лежал бы там, вперив взгляд в лик древнего божества, олицетворением которого у древних греков была Артемида, а у римлян — Диана, лежал, пока не умер бы от голода.

Зеб издал истошный вопль и побежал в дом, но поскользнулся и упал в сугроб, потом еще раз упал, споткнувшись о ступеньку крыльца, на четвереньках вполз в прихожую и, привалившись спиной к двери, перевел дух. Но и в доме он не был в полной безопасности. Закрыв глаза, он принялся срывать со стен фотографии и плакаты и швырять их на пол, и без того заваленный мусором и банками. Он не видел испещренного кратерами лика Луны, но все равно чувствовал его: ощущал бледный свет сотен лун на своем лице, их округлость, когда он рвал их на кусочки, что было, несомненно, безумием, поскольку это были всего лишь картинки, они не могли испускать свет или тепло, но тем не менее он все это чувствовал. Он открыл глаза и тотчас же был пленен до боли знакомым небесным телом.

«Все, — подумал Зеб, — теперь точно упекут в психушку до конца жизни. Как отца».

Подобно отдаленной вспышке молнии, эта мысль пронзила мозг Зеба Ломака, не дав ему окончательно помутиться. Не теряя даром ни секунды, он отшвырнул скомканный плакат и бросился на кухню, где на грязном обеденном столе его ждало заряженное ружье.

Чикаго, Иллинойс

Отец Стефан Вайцежик, человек неробкого десятка, не раз приходивший на помощь другим священникам, не привык к поражениям и встретил его, нужно признать, во всеоружии.

— Как же ты смеешь не верить после всего, что я тебе рассказал? — несколько обескураженно вопрошал он.

— Отец Стефан, мне очень жаль, — отвечал Брендан Кронин. — Но по сравнению со вчерашним днем мое отношение к существованию Бога ничуть не изменилось.

Разговор происходил в спальне на втором этаже уютного дома из красного кирпича, принадлежавшего родителям Брендана: здесь, в тихом ирландском квартале Бриджпорт, молодой священник отдыхал по указанию отца Вайцежика после перестрелки в кафетерии. Брендан в белой сорочке и серых слаксах сидел на краешке двуспальной кровати, устланной довольно потертым желтым плюшевым покрывалом. Уязвленный упрямством своего помощника, отец Стефан беспрерывно ходил взад-вперед по комнате, от трюмо к комоду, от окна к кровати и снова к трюмо, словно пытался убежать от чувства досады на самого себя за свое поражение.

— Сегодня вечером я беседовал с безбожником, почти уверовавшим в Бога после невероятного исцеления Толка. Но на тебя даже это не производит впечатления!

— Я рад за доктора Зоннефорда, — кротко отвечал Брендан, — но его возродившаяся вера не воспламеняет ту, что угасла во мне.

Это нежелание должным образом воспринять недавние чудесные события было не единственной причиной раздражения отца Вайцежика: его выводило из себя и умиротворенное настроение молодого священника. Если уж у него не появлялось желания вновь уверовать в Господа, то ему по крайней мере следовало бы убиваться и страдать по поводу утраты веры. Вместо этого Брендан, похоже, совершенно не унывал в связи со своим жалким душевным состоянием, а, напротив, по сравнению с предыдущей их встречей разительно переменился, обретя непоколебимое спокойствие.

— Именно ты, Брендан, исцелил Эмми Халбург и Уинтона Толка, — настойчиво продолжал приводить свои доводы отец Стефан. — Да, именно ты, силой стигматов на твоих ладонях — стигматов, посланных тебе Богом как знак.

Брендан взглянул на ладони, теперь не отмеченные никаким особым знаком, и все так же кротко ответил:

— Я полагаю, что каким-то образом действительно излечил и Эмми, и Уинтона. Но не силой Бога, действовавшего через меня.

— Кто же, как не Господь, мог даровать тебе силу исцелять людей?

— Этого я не знаю. Но через меня действовал не Бог. Я не ощущаю божественного присутствия, святой отец.

— Боже мой, какие еще доказательства Его присутствия тебе нужны? Может, Ему следует лично явиться к тебе со своим жезлом правосудия, со всеми архангелами и представиться?

Брендан улыбнулся и пожал плечами:

— Святой отец, я понимаю, что эти удивительные события трудно объяснить иначе, как с позиции религии, однако не могу избавиться от чувства, что за всем этим стоит нечто большее, обладающее большей силой, чем Бог.

— И что же это? — с вызовом спросил отец Стефан.

— Я не знаю. Нечто чрезвычайно значительное, удивительное и величественное... но не Бог. Вот вы говорили, что те кольца — стигматы. Но если бы на самом деле это было так, почему бы им не проявиться в форме, характерной для христианской символики? Почему кольца? Какая здесь связь с посланием Христа?

Когда три недели назад Брендан начал курс нетрадиционной психотерапии в больнице Святого Иосифа, он так был подавлен утратой веры, что стал быстро худеть. Сейчас же он перестал терять вес и, хотя и весил на тридцать фунтов меньше, чем обычно, уже не казался изможденным и замученным, как после своей шокирующей выходки во время мессы 1 декабря. Вопреки духовному падению, его лицо лоснилось, а в глазах вновь появился былой блеск.

— Ты чувствуешь себя великолепно, не так ли? — спросил отец Стефан.

— Да, хотя и не понимаю почему.

— И твою душу больше ничто не тревожит?

— Ничто.

— Несмотря на то, что ты так и не нашел пути к Богу?

— Увы, — признал Брендан. — Возможно, это как-то связано со сном, который приснился мне прошлой ночью.

— Снова черные перчатки?

— Нет, они мне пока не снятся. Прошлой ночью я гулял во сне в каком-то месте, наполненном прекрасным золотистым сиянием, настолько ярким, что я ничего вокруг себя не мог различить, но при этом у меня совершенно не болели глаза. — В голосе кюре появилась особая, почти благоговейная интонация. — Во сне я все шел и шел, не ведая, где я, и не понимая, куда иду, но предчувствуя встречу с чем-то необычайно значительным и невообразимо прекрасным. Я не просто сам приближался к этому предмету или явлению, меня влекло туда, влекло настолько властно, что, казалось, этот безмолвный зов сотрясает меня. Сердце мое готово было выскочить из груди, и мне было страшно, правда, совсем чуть-чуть. И то был вовсе не дурной страх, святой отец, вовсе нет. Я просто с замирающим сердцем шел сквозь золотистый свет к чему-то изумительному, чего я не видел, но ощущал.

Завороженный проникновенным голосом Брендана, отец Вайцежик даже присел на край кровати.

— Это, несомненно, видение, обращение к тебе во сне Бога. Он зовет тебя назад к вере, призывает вернуться к несению службы.