Незнакомцы - Кунц Дин Рей - Страница 57

— А если вы ошиблись? — нарочно подзадорил его провокационным вопросом отец Стефан. — Может быть, пуля прошла между ребер?

— Нет. — Зоннефорд отвел от собеседника взгляд, в котором все еще читалось сомнение. — Таких ошибок я не допускаю. Пули находились именно там, где и должны были бы находиться, столкнувшись с костью, пробив ее и застряв в мышцах. Однако я не обнаружил поврежденных тканей между входным отверстием и застрявшими пулями. Но это невозможно! Пули не могут прошить грудь человека, не оставив следа.

— Это прямо какое-то маленькое чудо.

— Отнюдь не маленькое, а чертовски большое чудо, как мне кажется.

— Если была повреждена только одна артерия и одна вена, мог ли Толк потерять столько крови?

— Нет. Эти травмы не вызвали бы столь сильного кровотечения.

Хирург опустил глаза, в которых отец Вайцежик, однако, успел заметить затаенный страх. Но чего он боялся? Если он думал, что стал свидетелем чуда, разве этому не следует радоваться?

— Доктор, — продолжал отец Стефан, — я понимаю, что ученому, тем более врачу, трудно признать, что он видел нечто необъяснимое с позиций современной науки, полученных им знаний и вообще прямо противоречащее всем его воззрениям. Но я умоляю вас рассказать мне все, что вы видели. Что вы от меня скрываете? Почему Уинтон Толк при столь незначительных ранах потерял так много крови?

Зоннефорд откинулся на спинку кресла.

— В операционной, когда ему начали вливать кровь, я определил с помощью рентгеновского аппарата местонахождение пуль и приготовился к их извлечению. В ходе операции я обнаружил небольшое отверстие в главной брыжеечной артерии и еще одно — в одной из межреберных вен. Уверенный в том, что повреждены и другие сосуды, которые я обязательно обнаружу позже, я зажал оба задетых пулями сосуда и стал зашивать артерию, кровоточившую сильнее вены. Потом...

— Что потом? — спросил отец Вайцежик с плохо скрытым нетерпением.

— Потом, зашив артерию, я собрался было штопать вену, но ранка уже затянулась.

— Затянулась, — повторил за ним священник, удовлетворенно и глубоко вздохнув: он так и предполагал.

— Затянулась, — в свою очередь повторил хирург и наконец посмотрел отцу Стефану в глаза. По его взгляду священник понял, что доктор Зоннефорд признал факт чуда. — Поврежденная вена затянулась сама по себе, святой отец. И это видели мои ассистенты и все сестры. Я снял зажимы, и кровь снова потекла по вене, и ни капли не просочилось сквозь стенки. А позже, когда я извлек пули, мышечные ткани срослись на моих глазах.

— Может быть, вам показалось?

— В том-то и дело, что нет, — упрямо стоял на своем Зоннефорд. — Мышцы действительно срослись у меня на глазах. Невероятно, но я все это наблюдал. Я не могу доказать, святой отец, но я точно знаю, что пули разворотили Толку грудь и раздробили ребра. От такого удара осколки кости не могли не порвать все внутри. Раны были ужасные, смертельные, они не могли быть иными. Но, пока его везли в больницу, они зажили сами по себе. А раздробленные кости срослись. Это, возможно, покажется вам весьма странным, но я мог бы и не зашивать артерию, она тоже затянулась бы самостоятельно, как и вена, я в этом не сомневаюсь.

— А что думают сестры и ассистенты?

— Самое забавное, что мы почти и не говорим об этом. Может быть, мы просто перестали верить в чудеса в наш рациональный век.

— Если это так, то это очень печально, — покачал головой отец Вайцежик.

С затаенным страхом в серых водянистых глазах Зоннефорд спросил:

— Святой отец, если Бог есть, а я не уверен в этом, но если все-таки Он существует, почему Он спас именно этого полицейского?

— Уинтон хороший человек, — ответил отец Вайцежик.

— Ну и что из того? Я видел, как умирали сотни хороших людей. Почему Он спас именно этого человека, а не кого-то другого? Почему Он не спасает других хороших людей?

Отец Вайцежик передвинулся вместе с креслом поближе к хирургу.

— Вы были откровенны со мной, доктор, и я отплачу вам той же монетой. За всем случившимся я чувствую конкретную силу. Она здесь, среди нас: это Дух Святой, вселившийся в Брендана... человека... священника, который первым пришел на помощь Толку в кафетерии.

— Но вы вряд ли пришли бы к такому заключению, не имея...

— Доказательства имеются. Брендан связан с еще одним чудом, — сказал отец Стефан. Не называя имени девочки, он поведал хирургу о ее чудесном выздоровлении.

Лицо Беннета Зоннефорда, однако, еще более помрачнело, когда он выслушал эту историю, что несколько огорчило отца Вайцежика, и он сказал:

— Доктор, может быть, я чего-то не понимаю, но мне кажется, у вас есть все основания радоваться. Вам выпала редкая удача, вы стали свидетелем настоящего чуда, творимого рукой Господа. — Он протянул доктору Зоннефорду руку, и тот охотно пожал ее. — Так скажите мне, Беннет, отчего вы приуныли?

Зоннефорд прокашлялся и сказал:

— Я родился и воспитывался как лютеранин, но вот уже двадцать пять лет я атеист. Но отныне...

— Я понимаю, — произнес отец Стефан. И, чрезвычайно довольный, он приступил к борьбе за душу Беннета Зоннефорда в его причудливо декорированном кабинете, даже не подозревая, что еще до конца этого дня от его эйфории не останется и следа и что он испытает горькое разочарование.

Рино, Невада

Зеб Ломак никогда не думал, что закончит жизнь самоубийством, да еще и на Рождество, но к этой ночи его мучения стали настолько невыносимыми, что он мечтал лишь об одном: скорее положить им конец. Он зарядил дробовик, положил его на грязный кухонный стол и поклялся, что нажмет на курок, если не сможет до полуночи отделаться от этой проклятой ерунды с Луной.

Его эксцентричное увлечение Луной началось позапрошлым летом, хотя сперва оно и казалось довольно невинным. В конце августа того года он вышел с банкой пива на задний двор своего маленького уютного домика и залюбовался вечерним небом. В середине сентября того же года он купил мощный телескоп и пару книг по астрономии.

Неожиданный интерес к звездам озадачил Зебедию: за все пятьдесят прожитых лет его ничто, кроме карт, особо не увлекало. Он искал удачи в Рино, Лейк-Тахо, Лас-Вегасе, маленьких городах вроде Элко или Булхед-Сити, играя в покер с туристами и местными заядлыми картежниками. Карты он не просто любил, он обожал их — сильнее, чем женщин, выпивку и еду. Деньги не имели для него большого значения, Зеб получал удовольствие от самой игры.

До тех пор, пока не купил телескоп и не спятил окончательно.

Первые два месяца он лишь просто любовался небом и почитывал книжки по астрономии; потом купил еще несколько книг, но все равно это оставалось для него развлечением в свободное от игры время. Но где-то перед прошлым Рождеством он охладел к звездам и не в шутку увлекся только одной Луной, после чего с ним стали происходить необъяснимые вещи. Новое хобби вскоре пленило его сильнее, чем карты, и ради него Зеб, случалось, даже отказывался от запланированного посещения казино. К февралю он рассматривал поверхность Луны каждую ночь, если небо не затягивали тучи. А к апрелю в его подборке книг о Луне насчитывалось уже около пятисот наименований, стены же и потолок спальни были оклеены цветными фотографиями Луны, вырезанными из журналов и газет. Он забросил карты и начал жить на сбережения: невинное увлечение Луной превратилось в наваждение.

В сентябре его коллекция книг выросла до полутора тысяч томов и уже с трудом помещалась в доме. Днем он либо читал о Луне, либо рассматривал ее изображения, сам не понимая, что находил в ее изрытой кратерами поверхности, которую изучил даже лучше, чем свои пять комнат. А по ночам он изучал спутницу Земли в телескоп, пока у него не начинало рябить в глазах.

До того как пасть жертвой безумного увлечения, Зеб Ломак был здоровым, поджарым и подвижным мужчиной. Но в последнее время он забросил гимнастику и стал есть все подряд: пирожные, мороженое, всяческие бутерброды — у него не хватало времени, чтобы приготовить настоящий обед. Дальше — больше. Луна уже не зачаровывала его, а вселяла беспокойство, наполняя не столько изумлением, сколько страхом, поэтому он постоянно был возбужден, его успокаивала лишь еда. Он обмяк, обрюзг, но сам не замечал происходящих с ним изменений.