Дверь в декабрь - Кунц Дин Рей - Страница 14

Она лежала в молчании, недвижно, словно крепко спала. Но в темноте под кроватью ее глаза оставались широко открытыми, и видели они кошмар и ужас.

10

Вернувшись домой чуть ли не на рассвете, Лаура сварила себе крепкий кофе. С полной кружкой прошла в спальню для гостей и, пригубливая обжигающий напиток, принялась протирать пыль, застилать кровать, готовиться к приезду Мелани.

Ее четырехлетний кот Перец вертелся рядом, терся о ноги, требовал, чтобы его погладили, почесали за ухом. Кот, похоже, чувствовал, что скоро он перестанет быть главным в доме.

Четыре года Перец заменял Лауре ребенка. В каком-то смысле и дом заменял ей ребенка, служил для выхода энергии, которую Лаура могла бы потратить на свою маленькую девочку.

Шестью годами раньше, после того как Дилан ушел, сняв с банковских счетов все деньги и оставив Лауру без цента, ей пришлось сильно напрячься, чтобы поддерживать дом в должном состоянии. Жили они не в особняке, но в просторном, построенном в испанском стиле двухэтажном доме с четырьмя спальнями в Шерман-Оукс, на престижной стороне бульвара Вентуры, на улице, где во многих домах имелись бассейны, в том числе и с подогревом, откуда детей часто отправляли в частные школы, если держали собак, то не каких-то дворняжек, а породистых немецких овчарок, спаниелей, золотистых ретриверов, эрдель-терьеров и пуделей, зарегистрированных в Американском клубе собаководства[5]. Дом стоял на большом участке, наполовину скрытый коралловыми деревьями, магнолиями, кустами красного и лилового гибискуса, красной азалии и зеленой изгородью. Выложенную плитами дорожку, идущую к парадной двери, с двух сторон окаймлял цветочный бордюр.

Лаура гордилась своим домом. Три года тому назад, перестав нанимать частных детективов для поисков Дилана и Мелани, она стала вкладывать остающиеся после текущих расходов деньги в обновление дома, в гостиной отделала стены дубом, поменяла двери, в большой ванной сменила кафель на темно-синий, поставила новые ванну и раковины, краны с золотым покрытием. Восточный сад Дилана она срыла, потому что он напоминал ей о сбежавшем муже, и заменила розарием, где теперь росли двадцать сортов роз.

В каком-то смысле дом занял место украденной у нее дочери: она тревожилась из-за дома, возилась с ним, прихорашивала. Короче, заботилась о состоянии дома точно так же, как мать заботится о здоровье ребенка.

Теперь у нее отпала необходимость сублимировать материнский инстинкт. Ее дочь наконец-то возвращалась домой.

Перец мяукнул.

Схватив кота за шкирку, Лаура рывком подняла его на уровень лица. Все четыре лапки скребли воздух.

— Для одного жалкого кота любви у меня хватит. Об этом можешь не волноваться, охотник на мышей.

Зазвонил телефон.

Она опустила кота на пол, по коридору прошла в большую спальню, сняла трубку с рычага. «Алло?»

Ответа не услышала. Тот, кто звонил, выждал несколько секунд, потом оборвал связь.

Лаура в тревоге посмотрела на телефон. Может, неправильно набрали номер. Но в этот предрассветный час, в эту экстраординарную ночь звонящий телефон и молчание на другом конце провода вызывали предчувствие дурного.

Она проверила, хорошо ли заперты все дверные замки. Вроде бы неадекватная реакция, но что еще она могла сделать?

Все еще тревожась, она постаралась забыть о звонке и вернулась в пустую комнату, которая когда-то была детской.

Двумя годами раньше она выбросила детскую мебель из спальни Мелани, наконец-то признав, что дочь к этому времени ее переросла. А вот ремонт в спальне делать не стала, исходя из того, что девочка, вернувшись, сможет сама выбрать цвет обоев, рисунок занавесок и все прочее. Собственно, Лаура оставила комнату пустой, потому что (хотя не признавалась в собственных страхах) в глубине сердца не ждала возвращения девочки, смирилась с тем, что ребенок исчез навсегда.

Однако она сохранила несколько игрушек Мелани. И теперь достала ящик с игрушками из стенного шкафа, просмотрела его содержимое. Трехлетние и девятилетние играют в разные игрушки, но Лаура нашла две, которые могли бы заинтересовать Мелани: большую куклу Рэггеди Энн[6], только чуть замызганную, и маленького плюшевого медвежонка с висящими ушами.

Медвежонка и куклу она перенесла в спальню для гостей и посадила на подушки, спинами к изголовью. Переступив порог, Мелани сразу увидела бы их.

Перец запрыгнул на кровать, с любопытством и тревогой приблизился к кукле и медвежонку. Понюхал куклу, лизнул медвежонка, потом свернулся калачиком рядом с ними, вероятно, решив, что они — друзья.

Первые лучи утреннего солнца проникли в комнату через французские окна, говоря о том, что дождь закончился и в сплошных облаках появились разрывы, чем незамедлительно воспользовалось солнце.

Хотя ночью Лауре удалось поспать не больше трех часов, а ее дочь могла покинуть больницу лишь через шесть-восемь часов, вновь ложиться в кровать Лауре не хотелось. Она чувствовала себя бодрой, энергичной. С крыльца взяла запечатанную в пластик утреннюю газету. На кухне из двух апельсинов выжала себе стакан сока, поставила на плиту кастрюльку с водой, достала из буфета коробку овсянки с изюмом, сунула в тостер два ломтика хлеба. И даже напевала («Даниэля» Элтона Джона), когда садилась за стол.

Ее дочь возвращалась домой.

Статьи на первой полосе, напряженность на Ближнем Востоке, вооруженные столкновения в Центральной Америке, козни политиков, ограбления, грабежи и бессмысленные убийства не вызывали у нее привычной озабоченности. Об убийстве Дилана, Хоффрица и третьего неопознанного мужчины ничего не сообщалось. Убитых нашли слишком поздно: утренний выпуск уже ушел в печать. Если бы она прочитала об этой бойне, с соответствующими фотоснимками, в «Таймc», возможно, на сердце у нее не было бы так легко. Но о тройном убийстве в газете она не нашла ни слова, Мелани обещали выписать из больницы во второй половине дня, так что, по большому счету, она знавала и куда более худшие утра.

Ее дочь возвращалась домой.

Закончив завтрак, она отодвинула газету и пересела к окну, посмотрела на розарий. Вымокшие цветы казались неестественно яркими в косых солнечных лучах, такие насыщенные цвета она видела во сне, а не наяву.

Лаура потеряла счет времени, возможно, просидела у окна минуту, а может, и десять, когда из грез ее вырвал раздавшийся где-то в доме грохот. Она вскочила, напряженная, испуганная, перед мысленным взором возникли залитые кровью стены и три тела в матовых пластиковых мешках.

А потом Перец влетел в столовую, потом на кухню, его когти царапали по виниловым плиткам. Промчался мимо Лауры в угол, развернулся, с вздыбленной шерстью, прижав уши к голове, уставился на дверь, через которую только что вбежал. А затем, совершенно неожиданно, и выглядело это очень комично, кот изобразил полную беззаботность, свернулся на полу пушистым калачиком, зевнул, поднял на Лауру сонные глаза, как бы говоря: «Кто, я? Потерял свое кошачье достоинство? Даже на мгновение? Ни в коем разе. Испугался? Нелепо!»

— Что ты сделал, котик? Что-то сшиб и испугался?

Кот снова зевнул.

— Лучше бы ты сшиб что-то небьющееся, — продолжила Лаура, — а не то у меня наконец-то появятся теплые наушники из кошачьей шкурки, о которых я давно мечтаю.

Она прошлась по дому, чтобы посмотреть, какой нанесен урон. Обнаружила, что Перец буянил в спальне для гостей. Плюшевый медвежонок и Рэггеди Энн валялись на полу. К счастью, кот не подрал их когтями. Смахнул Перец со столика у кровати и будильник. Лаура подняла его, увидела, что часы тикают, стекло тоже не разбилось. Поставила будильник на положенное место, вернула куклу и медвежонка на кровать.

Странно, Перец три последние года не позволял себе ничего подобного. За это время немного поправился, вел себя смирно, был всем доволен. И такая перемена в поведении могла трактоваться однозначно: кот знал, что в доме Маккэффри ему придется потесниться.