Дверь в декабрь - Кунц Дин Рей - Страница 13

8

Небо просветлело, из черного стало серо-черным. Заря еще не выползла из своей норы, но уже подобралась к выходу из нее, и оставалось десять или пятнадцать минут до ее появления над холмистым горизонтом.

Автомобильная стоянка у «Вэлью медикэл» практически пустовала, темноту на ней разгоняли лишь редкие круги света от подвешенных на столбах натриевых ламп.

Сидя за рулем своего «Вольво», Нед Ринк сожалел о том, что ночь подходит к концу. Он предпочитал ночную жизнь, был совой, а не жаворонком. До полудня мало что соображал и лишь после полуночи становился самим собой. Такая особенность его организма программировалась на генном уровне, потому что в этом он ничем не отличался от своей матери. У них обоих биологические часы шли не так, как это бывает у большинства людей.

Тем не менее ночную жизнь он выбрал сознательно. В темноте чувствовал себя более уверенно, чем при свете дня. Он был уродлив и знал это. Понимал, что днем уродство это бросается всем в глаза, тогда как темнота смягчала его, делала менее заметным. Низкий покатый лоб Неда вроде бы указывал на недостаток ума, но на самом деле он был далеко не глуп. Маленькие глазки располагались слишком близко к крючковатому носу, а остальные черты словно вырубили топором. За широкие плечи, длинные руки и бочкообразную грудь, несоразмерные его росту (ныне пять футов и семь дюймов), его еще в детстве (дети, как известно, жестоки) прозвали Обезьяной. Он так нервно реагировал на их насмешки, что уже к тринадцати годам заработал язву желудка. Но теперь Нед Ринк никому не позволял насмехаться над собой. Теперь, если такой смельчак находился, Нед Ринк просто убивал его, вышибал мозги без малейшего колебания и не испытывая при этом никаких угрызений совести. Он нашел прекрасный способ борьбы со стрессом: язвы давным-давно зарубцевались и более его не беспокоили.

С пассажирского сиденья он взял черный «дипломат», в котором лежали белый врачебный халат, белое больничное полотенце, стетоскоп и полуавтоматический пистолет «вальтер» с глушителем. Пули в патронах были с полыми наконечниками и с тефлоновым покрытием, от таких не спасали и пуленепробиваемые жилеты. Ему не пришлось открывать «дипломат», чтобы убедиться, что все на месте. Вышеуказанные предметы он уложил туда сам менее чем час тому назад.

Попав в вестибюль больницы, он намеревался прямиком пойти в общественный туалет, снять плащ, надеть белый халат, прикрыть пистолет полотенцем и подняться в палату 256, куда поместили девочку. Ринка предупредили, что около палаты может дежурить полицейский. Его это не смутило. Он знал, как устранить это препятствие. Он намеревался представиться врачом, под каким-то предлогом зазвать копа в палату девочки, где их не могли видеть медсестры, пристрелить сначала этого кретина, затем девочку. А потом сделать по контрольному выстрелу. Приложить ствол к уху каждому и нажать на спусковой крючок, чтобы гарантировать их смерть. Покончив с заданием, Ринк тут же покинул бы палату, спустился вниз, прошел в туалет, взял плащ и «дипломат» и ретировался из больницы.

План был предельно простым и четким, и Ринк не представлял себе, что могло бы помешать его реализации.

Прежде чем открыть дверцу и выбраться из «Вольво», он пристально оглядел стоянку, чтобы убедиться, что за ним не наблюдают. Хотя гроза ушла и дождь уже с полчаса как перестал, город был накрыт легким туманом, который что-то прятал, что-то искажал. Каждую выемку в асфальте наполняла вода, рябь на лужах (ветер все еще продолжал дуть) отражала желтый свет натриевых ламп.

Но, кроме тумана и ветра, в ночи вроде бы ничего не двигалось.

Ринк решил, что он один и его никто не видит.

На востоке серо-черное небо посветлело, начало приобретать розово-голубой оттенок. Заря готовилась показать свое лицо. Еще час, и спокойная ночная жизнь больницы сменится дневной суетой. Пришло время действовать.

Ринку не терпелось перейти к делу. Раньше он никогда не убивал ребенка. Вот и хотелось попробовать что-то новенькое.

9

Девочка проснулась, одна. Села на кровати, попыталась закричать. Рот широко открылся, мышцы шеи напряглись, кровяные сосуды в горле и на висках пульсировали от напряжения, но она не смогла издать ни звука.

Посидела с полминуты, сжимая в маленьких кулачках мокрую от пота простыню. С широко раскрытыми глазами. Но она смотрела и реагировала не на то, что находилось в палате. Ужас лежал за этими стенами.

На какие-то мгновения ее глаза очистились. Она уже понимала, что находится в какой-то комнате.

И тут впервые осознала, что она одна. Вспомнила, кем была, ей отчаянно захотелось, чтобы ее обняли, пригрели, успокоили.

— Привет? — прошептала она. — К-кто-нибудь? Кто-нибудь? Кто-нибудь? Мамик?

Если бы рядом находились люди, возможно, они бы захватили ее внимание и раз и навсегда отвлекли от тех ужасов, которые пугали ее. Но в палате она была одна и не смогла отделаться от кошмара, вонзившего в нее свои когти, так что глаза девочки вновь заволокло. И взгляд устремился куда-то далеко-далеко.

Наконец, отчаянно, безмолвно всхлипывая, она перебралась через предохранительный поручень и вылезла из кровати. Сделала несколько шагов. Опустилась на колени. Тяжело дыша, даже задыхаясь от страха, поползла в темную половину палаты, мимо пустующей кровати, в угол, где дружелюбные тени обещали защиту. Села спиной к стене, лицом к палате, подтянула колени к груди. Больничный халат заканчивался на бедрах. Она обхватила руками тоненькие ножки и сжалась в комок.

Оставалась в таком положении с минуту, а потом начала пищать и скулить, как испуганное животное. Подняла руки и закрыла лицо, стремясь отсечь что-то отвратительное.

— Нет, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Учащенно дыша, паника все нарастала, она опустила руки и сжала кулаки. Забарабанила по груди, сильнее и сильнее.

— Нет, нет, нет, — повторяла она.

Била сильно, такие удары не могли не вызывать боли, но девочка ее не чувствовала.

— Дверь, — прошептала она. — Дверь… дверь… Пугали девочку не дверь в коридор или дверь в ванную. Она смутно воспринимала окружающий ее мир, вместо этого концентрируя свое внимание на том, что в этой комнате не мог видеть никто, во всяком случае, находясь в этой больничной палате.

Она подняла обе руки, выставила перед собой, словно уперлась ими в невидимую дверь, изо всех сил пытаясь удержать ее, не дать открыться.

— Не двигайся.

Слабенькие мышцы рук напряглись, но потом ее локти согнулись, словно невидимая дверь имела реальный вес и открывалась, несмотря на все ее усилия. Словно что-то большое неумолимо толкало дверь с другой стороны. Что-то большое и невероятно сильное.

Резко, ахнув, она метнулась из укутанного тенями угла, бросилась на пол. Заползла под пустующую кровать. Она в безопасности. Или нет. Безопасности не найти нигде. Под кроватью она свернулась в клубок, приняла позу зародыша, что-то бормоча, пытаясь спрятаться от неведомой твари за дверью.

— Дверь, — прошептала она. — Дверь… дверь в декабрь.

С руками, скрещенными на груди, с пальцами, вжимающимися в худенькие плечи, она начала тихонько плакать.

— Помогите мне, помогите, — шептала она, но шепот не мог долететь до коридора, где ее могли бы услышать на сестринском посту.

Если бы кто-то откликнулся на ее крик, Мелани могла в ужасе приникнуть к этому человеку, не в силах сбросить покров аутизма, защищавшего ее от мира, жестокость которого она не могла вынести. Даже такой контакт с человеческим существом, когда ей того хотелось, мог бы стать первым маленьким шагом на пути выздоровления. Но, из лучших побуждений, люди оставили ее одну, отдыхать, и ее мольба о помощи осталась неуслышанной.

Она содрогнулась.

— Помогите мне. Она открывается. Она… открывается, — последнее слово растворилось в глухом стоне черного отчаяния. Боль рвала душу.

Но постепенно частота дыхания замедлилась до нормальной. Рыдания прекратились.