Бедная Настя. Книга 5. Любовь моя, печаль моя - Езерская Елена - Страница 28

Булочник, когда она, устав от хождения и расспросов, прислонилась к витрине, тут же выскочил на улицу со скалкой. Видимо, тоже издалека принял за нищенку, но потом присмотрелся: перчатки с короткими пальцами, конечно, не новые, не одну стирку прошли, но пальцы — ухоженные, белые, ногти — полированные. Да и лицо, хотя и скрыто наполовину под старой рваной кружевной сеткой, придерживающей выцветшую и давно потерявшую форму шляпку, но гладкое, ровное, молодое. Может, и не из аристократов, но в услужении точно в хорошем доме жила и пребывала в достатке. А то, гляди, она и из этих — из продажных женщин, у них работа тоже не пыльная.

— Мадам? — спросил булочник, задавая одним этим словом сразу три вопроса: чего изволите — покупать или стены отирать, не нужна ли вам моя помощь и не будут ли у меня от вас неприятности?

Анна вздохнула. Уж больно булочник не был похож на человека, с готовностью способного откликнуться на ее просьбу. Но все равно решила не сдаваться — вынула из маленького старого ридикюля, позаимствованного у мадам Боннэ, небольшой овальный портретик — подарок Владимиру от Сони, которая стала со временем весьма искусной художницей. Сколько раз Анна сегодня его доставала! Соня нарисовала Корфа в один из приездов в Двугорское, когда все вместе отмечали тридцатилетие барона. С того момента Владимир и не изменился, кажется, совсем — та же капризная челка, взгляд, будто погруженный в себя, красивый абрис губ.

— Любовник, что ли, бросил? — грубовато спросил булочник, едва взглянув на портрет.

На всякий случай Анна не стала ни опровергать, ни подтверждать его предположения — просто кивнула: дескать, как хочешь, так и понимай.

— Мужчина, по всему видно, кровей благородных, — признал булочник и подумал про себя: точно, экономка или служанка. — Зря ты это, такие не возвращаются. Или… Так ты, наверное, беременная? То-то смотрю, что бледная очень.

— Да. — Анна опустила голову, чтобы не выдать блеска глаз, загоревшихся в надежде.

— Только не ври, что жениться обещал, — усмехнулся булочник.

— Что вы, откуда… — покачала головой Анна. — Он сказал, денег дам. Встречу назначил, а в тот день здесь битва была. Я его сначала видела, на другой стороне улицы — он мне знак подавал. А потом… Как люди побежали, так и он пропал.

— Говорю же — бросил, — еще раз самодовольно усмехнулся булочник. — А ты что, его с того дня и ждешь?

— Или я дура какая? — «обиделась» Анна. — Я уже и в дом к нему ходила, слуг расспрашивала — говорят, не вернулся хозяин. Ищут его. Как уехал, это ко мне, значит, на встречу, так больше домой и не возвращался. Вот я и подумала: не пропал ли он в той войне, когда гвардейцы с рабочими дрались?

— Да с чего бы это гвардейцам на приличных людей нападать? — засомневался булочник.

— Так, может, и не гвардейцы вовсе. — Анна перешла на таинственный шепот. — Он же мне денег обещал. Может, знал кто или просто решил ограбить в суматохе…

— Думаешь, твои денежки все еще тебя дожидаются? — не на шутку развеселился булочник. — Тут после того уже столько мусорщиков прошло! Сначала мальчишки по трупам шарили, а потом и сами могильщики, когда всех перебитых вывозили. Полночи, почитай, телеги скрипели — никто в округе не спал.

— А куда увозили-то? — словно между прочим поинтересовалась Анна.

— Говорят, — булочник сильно понизил голос, — всех бунтовщиков, и мертвых и раненых, вместе сгребали и на кладбище свозили, что за городом, где безымянных хоронят или самоубийц. Так, рассказывают, в одну кучу сваливали и в общей яме зарывали.

— Неужели место такое страшное и никому не ведомое? — Анна и впрямь была готова разрыдаться.

— Делать тебе, что ли, нечего? — искренне удивился булочник. — Шла бы домой, если дом есть, а нет — так у меня оставайся, я полгода, как жену схоронил. И детей у нас нет.

— За заботу спасибо, — кивнула Анна. — Только я хотела, если сгинул он, место знать, чтобы можно было прийти и дитю показать — вот здесь лежит твой отец. Он погиб как герой, за революцию.

— И впрямь дура! — зашипел на нее булочник. — Революции той месяца три осталось. Я от людей слышал. Поначалу-то все будто в опьянении ходили — свобода, свобода! А потом что? Рабочие все вокруг разгромили. Сын соседа, вон напротив живет, из Тюильри из интереса тетрадки наследника принес — по чистописанию, и гобелен из спальни — для молодой жены. А дальше что? Есть-пить надо, а на какие гроши? Денег-то нет. Их за труды платят, а никто не работает — все на баррикадах.

— Но нельзя же так, чтобы без памяти, — прошептала Анна, — ушел, и все… Память каждому человеку дана. И потом, не могу же я ребенку рассказывать, что отец его — подлец: бросил меня одну и даже денег не дал. Пусть уж лучше — погиб за революцию. Так куда мне идти-то?

— Упрямая ты, — обиделся булочник. — Ладно, если что — возвращайся. А ниточку я тебе дам. Иди переулком до бульвара, там, на перекрестке, мальчишка один ошивается — газеты продает. Зовут его Жак, скажешь, что от булочника, месье Перрюшо. Он тебе дорогу на ту свалку покажет.

— Спасибо вам! — воскликнула Анна и, убрав портрет Владимира в ридикюль, хотела отблагодарить булочника за помощь монетой, но вовремя спохватилась — что же это она? Разыгрывала из себя покинутую и без гроша в кармане, а тут вздумала деньгами сорить!

— Так я пойду? — смущенно спросила Анна, решив не выходить из образа бедной грешницы.

— Дело твое, — пожал плечами булочник. — Но помни: я тебе ничего не говорил. А передумаешь за мертвяком гоняться — знаешь, где меня найти…

Сторож кладбища, куда Анну за монету привел мальчишка с бульвара, посмотрел на нее с нескрываемым удивлением. Это когда же все случилось? Уже и думать пора забыть. Но потом смилостивился и рассказал, что в ту ночь с улицы Каменщиков и впрямь много трупов привозили, правда, потом оказалось, что многие из них и не трупы вовсе. Кто ранен был, кого просто контузило. На портрете, поданном ему Анной, он Владимира не признал, а когда она засомневалась, как тут можно всех упомнить, сторож улыбнулся. Да они здесь каждого раз по двадцать с ног до головы перевернули, не пропадать же добру!

Анну от его откровенности покоробило, но виду она не подала, а лишь спросила, куда девались раненые.

— Кто-то сам ушел, — равнодушно пожал плечами сторож, — а кого-то в монастырскую больницу увезли, ходят к нам сердобольные монахини из прихода Святой Беатрисы. У них и спросите.

Сестра Урсула рассказ Анны выслушала с сочувствием и сразу повела в маленький госпиталь, больше похожий на барак. Сердце Анны, казалось, выскочит из груди — она немедленно бросилась к койкам, на которых стонали и бредили какие-то люди. Анна обошла каждую кровать и всмотрелась в каждого человека, но Владимира среди них не было. По отчаянию, исказившему черты ее лица, сестра Урсула поняла, что Анна не нашла того, кого искала. Она ласково обняла ее за плечи и прошептала:

— Соболезную, дочь моя.

— Нет-нет, — разрыдалась Анна. — Пожалуйста, не лишайте меня надежды! Посмотрите на этот портрет (она снова извлекла из ридикюля заветную миниатюру), может быть, вы вспомните его? Это мой муж!

Сестра Урсула отрицательно покачала головой, но потом вдруг сказала, что в тот день с нею была еще сестра Мария — стоит показать портрет и ей. И сестра Мария, едва взглянув на миниатюру, кивнула — это пан Янек.

— Пан Янек? — растерялась Анна. — Что это значит?

— Разве мадам не полячка? — искренне удивилась сестра Мария. — Я сразу обратила внимание на этого человека. Его голова была разбита, и он все время бредил на каком-то языке, который показался мне похожим на славянский. Что, впрочем, неудивительно — среди тех демонстрантов было много поляков, студентов, эмигрантов. И потом, пани Ванда опознала его.

— Пани Ванда? — Анна уже перестала что-либо понимать. — И почему опознала? Он что, не помнил себя?

— Да, — пояснила сестра Мария, — этот человек не мог назвать ни своего имени, ни вспомнить, откуда он родом. Но к нам приходила женщина из польского общества. Они разыскивали пострадавших в тот день от национальной гвардии, чтобы спасти их от преследования и оказать помощь раненым. Пани Ванда сразу узнала в том мужчине своего старого друга и сказала, что его зовут пан Янек. Она и забрала его с собой.