Бедная Настя. Книга 5. Любовь моя, печаль моя - Езерская Елена - Страница 10

Ваш брат обратился к граверу со следующей речью:

— Мне поручено переговорить с вами об одной работе, которая будет вам предоставлена и которая требует с вашей стороны соблюдения строжайшей тайны. Она будет возложена на вас одного, и только вы отвечаете за правильность ее исполнения. Вам остается лишь оправдать наши ожидания. Усердие и молчание — вот главные условия вашего образа действия. Вы будете хранителем величайшей тайны в государстве. Берегитесь всякого, кто захотел бы ее разузнать, и уведомьте нас тотчас, если такой человек объявится. Вы будете трудиться во благо Франции.

После чего граверу предложили сделать оттиски с тысячефранковой ассигнации на медных досках и назвали цену работы (смотри ниже), каковая показалась ему достойной. Сразу после его согласия месье Шомбер был отвезен мною уже без вашего брата в нанятый для этого дела особняк, в подвале которого установили печатный станок для производства оттисков с досок. Далее граверу был обещан полный пансион и отвезена записка его экономке, дабы не вызывать подозрений его долгим отсутствием. Потом у него спросили, может ли он назвать имя помощника, если таковой ему требуется, и гравер назвал своего хорошего знакомого месье Фортюне, которого нашли и доставили туда же на его условиях (смотри рр).

Дом, о котором идет речь, расположен в предместье Сен-Жак, — маленький домик из двух этажей с находившимся в нем садиком. Первый этаж: имеет три окна, выходивших на улицу Урсулинок, и недоступен соседям вследствие монастырской стены. Передняя комната и спальня выходят в сад, прилегающий к саду глухонемых. Второй этаж расположен точно так же — тот же вид, то же уединение.

После того, как все условия секретности были мною соблюдены. Месье Шомбер и Фортюне приступили к своим обязанностям. С одной доски выходило около ста билетов, но этого, конечно, было мало, и тогда было решено увеличить производство. Для этого заключили соглашение с сочувствующим вас директором типографии по Монпарнасскому бульвару близ улицы Вожирар. Типография оказалась превосходно устроена, скрыта от глаз, так как находилась в катакомбах под домом. В доме, кроме граверов, жили еще несколько рабочих, которым платили ежедневно по договоренности (смотри рр). Все они — люди семейные, хорошего поведения и большей частью немолодые, кому еще памятны завоевания Императора.

После того, как часть работы была сделана, я произвел проверку отпечатанных оттисков, предъявив их в оплату в небольшом банке, где ассигнации не узнали, и по ним был получен расчет. Потом ту же операцию я повторил в Пассаже, приобретя по просьбе вашего брата некоторые изящные вещицы, и также не был остановлен или заподозрен в подлоге. Все осуществленные мной покупки описаны и оценены в ломбарде в обмен на настоящие ассигнации по договоренности (смотри рр).

Однако среди расходов оказались и непредвиденные. Когда работа уже была в самом разгаре, граверы и рабочие вынужденно остановились. Во время очередных беспорядков на улицах города к рабочему, неосмотрительно вышедшему покурить в нарушение изначальной договоренности, обратились проходившие колонной демонстранты и стали требовать, чтобы он присоединился к восстанию. Рабочий отказался — ему не было нужды лишаться хорошего заработка, и разразилась драка. С улицы ногами кто-то выбил раму окна, выходившего в коридор, бунтовщики начали проникать в дом, но их встретили рабочие, которые отбивались и держались как осажденные — отстаивали дом шаг за шагом. В ход пошли кухонные ножи, и раненые появились со всех сторон, а пол был залит кровью. И все же нападавшие отступили — кто-то с улицы сообщил, что по соседству идет столкновение с отрядом национальной гвардии, и нападавшие побежали им на подмогу.

Вследствие этой провокации работа была временно приостановлена и возобновилась лишь спустя месяц, когда нашли новое и более безопасное место для типографии (смотри рр). Рабочий, чей неосмотрительный поступок стал причиной разорения, был лишен части жалования, но не уволен, так как искренне предан вам и вашему делу, и в дальнейшем работал безвозмездно (смотри рр).

После трех месяцев работы было награвировано восемьсот досок, ассигнации же после отпечатывания подверглись специальной обработке — рабочие бросали их на пыльный пол и переворачивали во все стороны кожаной щеткой, вследствие чего они делались мягче, принимали пепельный цвет и казались прошедшими через множество рук. Потом их разделяли на пачки и раскладывали по саквояжам, которые вывозились мною отдельными партиями и не регулярно, дабы меня не замечали слишком часто. Для этого всякий раз я нанимал разных извозчиков. Они ждали меня на соседних улицах и везли по обычным расценкам до определенного места, не связанного ни со мною, ни с кем-либо из упомянутых персон (смотри рр)…»

Далее к документу были приложены финансовые отчеты — реестры расходов по произведенным оплатам, а также перечислены места, откуда началось хождение оттисков.

Когда Корф, вернувшись со встречи с Шервалем, самым подробным образом изложил Киселеву содержание основного документа и приложений, тот задумался — «месье Шерваль» требовал немедленного решения, ведь если он в самое ближайшее время не внесет деньги в кассу, то погибнет. А с ним исчезнет и возможность завладеть оригиналом этого прелюбопытнейшего эпистолярного образчика, и потерять столь весомый аргумент в предстоящем торге с графом де Морни. И Киселев решился.

Ни в коем случае нельзя было упускать такой шанс. Казалось, звезды сами складывались в пользу поставленного перед дипломатом поручения. Растратчик-писарь, запомнивший Корфа по частым встречам, как он сказал, в игровом доме и готовый на все ради спасения своей шкуры — вряд ли можно ожидать лучшего поворота событий. А что до совпадений — так жизнь только из них и состоит, хотя мы часто видим в них либо закономерное продолжение каких-то предшествующих событий, либо придаем им значение божественного благоволения Небес. На самом же деле все решает случай, а Корф был неплохим игроком, и ему время от времени везло. Как, впрочем, и сейчас…

— К вам баронесса Корф, — войдя после предупредительного стука в дверь, сообщил слуга, и Киселев очнулся от воспоминаний.

— Анастасия Петровна! — Николай Дмитриевич поднялся из-за стола Анне навстречу и с искренней сердечностью поцеловал руку. — Что привело вас, голубушка, в такое время на другой конец Парижа?

Киселев снимал особняк в Сен-Жерменском предместье.

— Не уверена, что мои объяснения вас порадуют, — не слишком доброжелательно начала Анна, но спохватилась. — Простите, я слишком взволнована. Все еще не могу прийти и себя после случая, произошедшего в моем доме вчера ночью.

— Прошу вас, садитесь, — Киселев жестом пригласил Анну присесть. — Я внимательнейшим образом готов вас выслушать и помочь, если это окажется в моих силах.

— Думаю, что да, — после некоторой паузы произнесла Анна. — Но, прежде всего, скажите, где сейчас находится мой супруг и как скоро я смогу увидеться с ним?

— К сожалению, именно этого я вам сказать и не могу, — развел руками Киселев. — Одно лишь вы должны знать: Владимир Иванович выполняет сейчас по высочайшему повелению дело государственной важности.

— Он именно так и сказал: «дело государственной важности», — кивнула Анна.

— Кто? — не сразу понял Киселев.

— Штабс-капитан Толстов, который проник вчера через окно в кабинет моего мужа, обыскал там его стол и просмотрел все бумаги. — Анна с вызовом взглянула на побледневшего Киселева.

— Мне очень жаль…

— Жаль, что штабс-капитан попался?

— Это, разумеется, весьма неприятно, — покачал головой Киселев. — Но все дело в том, что я намеревался уберечь вас от этого дела, ибо все в действительности гораздо хуже, чем вы предполагаете.

— И, тем не менее, я требую объяснений и ответа на вопрос: связано ли то, что делал вчера в кабинете барона господин Толстов, и столь долгое безвестное отсутствие Владимира Ивановича? И я имею право знать, когда он вернется!