100 великих кумиров XX века - Мусский Игорь Анатольевич - Страница 57

Корреспондент американского журнала «Форчун» был несказанно удивлён: во-первых, модельер пригласил его домой, а во-вторых, принял, сидя нагишом в ванне, и разрешил себя сфотографировать (весьма целомудренно, разумеется!). Диор обожал такие розыгрыши. Тему ванны он обыгрывал несколько раз. Так, на одном очень долгом и скучном приёме в Цинциннати его осадила толпа восторженных поклонниц: «Где вы черпаете вдохновение, чтобы создавать все эти платья?» — поинтересовалась пожилая светская дама. — «В ванне, мадам, в ванне!»

Никогда ни один модельер не имел такой популярности. В 1948 году Уолтер Уинчил поведал в радиоэфире, что «роман Кристиана Диора и Кармел Сноу — это роман года». Диор тут же послал хозяйке «Харперс базар» букет роз с запиской «Моей невесте». Для заокеанской прессы он стал любимым героем. Имя Диора упоминалось в газетных и журнальных статьях от тысячи двухсот до тысячи четырёхсот раз в месяц!

Хосе Лопес Ламела, рекламный агент Диора в Каракасе, вспоминала о колоссальном успехе Кристиана Диора в Венесуэле во время открытия фирменного магазина в 1953 году: «Диора встретили сверканием фотовспышек и овацией, публика аплодировала стоя не менее четверти часа. Это был для него незабываемый день».

Впервые посещая какую-нибудь страну, Диор называл одно из коллекционных платьев в её честь. Но поездки проходили в лихорадочном темпе, и вот однажды, после посещения Кубы, платье «Гавана» забыли переименовать в Доминиканской Республике в «Санто-Доминго». Отношения между двумя государствами были враждебные, и во время демонстрации платья были прикованы к Трухильо и его жене. В какой-то момент всем показалось, что диктатор в знак протеста встанет и покинет зал. Диор едва не стал виновником дипломатического скандала. Пришлось давать телеграмму с извинениями.

Объём продаж дома моделей Диора неуклонно возрастал. Всё это восхищало парижскую публику, его любимую, «ужасную и прекрасную», настолько преданную ему, что однажды Кристиан скажет: «Поистине воздух Парижа — это воздух моды».

По иронии судьбы, Диор, добиваясь сенсации в каждом сезоне, стал главным виновником увядания собственной моды. «На глазах у потрясённой публики семилетнее господство стиля „нью-лук“ рухнуло за три часа, — свидетельствовала Франсуаза Жиру. — Вместо него явился стиль, в котором женщина была похожа на стручок фасоли. Вот уж перемена так перемена! И весьма своевременная». Кармел Сноу, присутствовавшая на показе осенне-зимней коллекции 1954/55 года, дала новой моде название «flat look» («плоский облик»).

В Соединённых Штатах поднялась буря возмущения. Мэрилин Монро — её можно понять, ведь ей силуэт фасолевого стручка уж точно не подходит — заявила, что это оскорбление!

Смелый ход не принёс такого ошеломляющего результата, как в случае с «нью-лук». Диор отнёсся к неудаче философски: «Лучше три колонки разгромной рецензии на первой полосе, чем две строчки комплиментов на четвёртой».

Диор достиг успеха ценой непомерных трудов и в ущерб здоровью — он надрывался, исполняя одновременно обязанности менеджера и художника. Если к этому прибавить попечение о каждой коллекции, утомительные поездки, выступления перед публикой, заботы о расширении империи, то можно понять, почему за десять лет такой жизни он постарел на все двадцать.

Прославленный кутюрье умер 24 октября 1957 года от сердечного приступа. В Париже проститься с ним пришли принцессы крови, властительницы Парижа и остального мира, титулованная знать, владельцы наследственных замков, коронованные особы, идолы власти и денег, чья слава усилиями Диора засияла ещё ярче. Необычайно внушительными казались венки, присланные из Голливуда.

Траурный кортеж выехал на автостраду номер семь, ведущую на юг. Его путь лежал в Каллиан: именно эту деревню рядом с Коль-Нуар Диор избрал местом своего успокоения. Под соснами каллианского кладбища был похоронен его отец Морис Диор.

Основанная Диором фирма до сих пор процветает. Мадам Кунико Цуцуми, представитель могущественной группы «Сейбу», открывшая диоровской марке доступ в Японию, сказала: «Если звёзды угаснут, последней исчезнет звезда Диор».

Галина Уланова

Галину Уланову часто называют гением танца. Великий композитор Сергей Прокофьев так и говорил: «Она — гений русского балета, его неуловимая душа, его вдохновенная поэзия. В классических партиях Уланова полна выразительности, невиданной в балете двадцатого столетия…»

Повсюду её встречали бурными овациями. Повсюду театральные критики заканчивали восторженные отзывы тем, что у них не хватает слов, чтобы описать виденное и пережитое. Повсюду для тех, кто видел Галину Уланову, легенда о ней становилась явью. У великой балерины представители всех искусств находили источник прекрасного и чистого вдохновения… Красота Улановой — это истинно русская красота, красота Пушкина и Толстого. Николай Бенуа однажды сказал: «Уланова — это Рафаэль с душой Микеланджело».

Статьи об Улановой в советской и зарубежной прессе пестрели самыми пышными эпитетами: «гениальная», «божественная», «неповторимая», «первая балерина мира», «чудо света», «балерина на все времена», «белый лебедь русского балета», «сенсация XX века». Майя Плисецкая утверждает, что творчество Улановой всегда представлялось ей огромной вершиной искусства: «Уланова создала свой стиль, приучила к нему. Она — эпоха Она — время. Она — обладательница своего почерка. Она сказала своё слово, отразила свой век, подобно Моцарту, Бетховену, Прокофьеву».

Галина Сергеевна Уланова родилась 8 января 1910 (по старому стилю — 26 декабря 1909 года) года в Петербурге. Её родители — балетный актёр и режиссёр Мариинского театра Сергей Николаевич Уланов и Мария Фёдоровна Романова, танцовщица и педагог. Когда Галя поступила в хореографическую школу, она часто видела маму, так как она преподавала классический танец.

На выпускном спектакле Уланова исполнила Вальс и Мазурку в «Шопениане» и па-де-де «Феи Драже» в «Щелкунчике». Она была принята в труппу Ленинградского театра оперы и балета, где дебютировала в партии принцессы Флорины («Спящая красавица»). А в январе 1929 года состоялось её выступление в партии Одетты-Одиллии в балете «Лебединое озеро». Дебютантку сравнивают с молодой, но уже знаменитой в то время Мариной Семёновой.

Уланова с юности была застенчива и наивна. Она уже выступала в больших партиях, но долгое время стеснялась… получать свою зарплату: «Прежде меня учили в школе, теперь дают танцевать на сцене — да ещё и платят за это деньги?.. Как-то неловко подходить к окошечку кассы».

В конце двадцатых годов Алексей Толстой посмотрел по настоянию друзей спектакль с участием молодой балерины. Его друзьям не терпелось узнать мнение писателя. «Не понимаю, почему вы так волнуетесь, — пожал плечами Толстой. — В конце концов, она всего лишь обыкновенная богиня…» Литератор, возможно, даже сам не предполагал, какую меткую фразу он обронил.

Москвичи узнали и полюбили актрису в середине тридцатых годов — во время её гастролей на сцене Большого театра Галина Уланова сторонилась политики, избегала общения с представителями власти. Но не всегда это удавалось.

Перед самой войной с Германией Уланову и Сергеева вызвали из Ленинграда в Москву, танцевать «Жизель» в Большом театре. Причём перед началом стало известно, что в зале присутствует Риббентроп. Спектакль прошёл с большим успехом, а утром в дверь гостиничного номера Улановой постучали. На пороге стояла женщина с букетом роз в руках. Она назвалась переводчицей и сказала: «Господин Риббентроп не смог лично засвидетельствовать вам своего восхищения, но просил передать эти цветы». Уланова взяла букет и с ужасом подумала: «Теперь меня непременно посадят!» Она поспешила в номер к Сергееву, которому стоило большого труда её успокоить.

Во время войны Галина Уланова часто выступала перед советскими воинами. «Мы ежедневно получали письма от фронтовиков, письма о том, как им дорог театр, — вспоминала балерина. — Эта забота о нас и нашем искусстве совершенно незнакомых людей очень трогала всех».