Корона, Огонь и Медные Крылья - Далин Максим Андреевич - Страница 25

Молния обиделась. Великолепное зрелище.

— Я всегда пытаюсь развеселить тебя, — сказала она капризно и спесиво сразу, — а из тебя льется медь вперемежку с ядом, стоит мне слово сказать.

— Мне весело, — сказал я в тихом бешенстве. Я успел подобрать разбросанные донесения, голуби мало-помалу успокоились, но между нами все равно пахло озоном. — А если ты сообщишь, что встретилось патрулю — я буду просто счастлив. Я страстно желаю, чтобы ты придала своему визиту хоть видимость нужного.

— Ничего особенного не случилось, — сказала Молния, дернув плечом. Ее хвост задел чашечку с кавойе — и владелице хвоста очень повезло, что остатки гущи не вылились на письмо. — Ах, прости, я не хотела… Ну полно, Ветер, я всего лишь вспомнила, как было забавно. Мы проводили караван, мы вернули заблудшего демона на тот берег, а потом мы увидали, как грибы напали на людей, представляешь?!

— Ты с таким восторгом говоришь об успехах грибов, будто они — твои родственники, — сказал я. — Надеюсь, ты не опустилась до того, чтобы отдать оборотням этих несчастных? Ну просто для того, чтобы стало еще забавнее, а?

Молния хихикнула:

— Вот в том и дело, Ветер! Они здесь, у самых дверей!

— Грибы?

Молния воздела руки и закатила глаза:

— Эти люди! Девица и евнух! Это и есть мой подарок тебе, вот что я хотела сказать. Эта девка сказала, что она царевна с севера, вот что! Она — бледная, как сметана, волосы у нее, как овечья шерсть, она говорит, как потаскушка-нугирэк с базара, только еще невнятнее! Хочешь взглянуть?

Я закончил письмо: голова и руки подонка будут выставлены на столичной площади на пиках, больше пастухов и караванщиков никто не тронет. Других новостей нет, буду счастлив увидеть Гранатового Государя в любой миг и умереть за него, когда он пожелает. Бросил на письмо щепоть мелкого песка, стряхнул, сложил лист шелковой бумаги тоненькой трубочкой и вставил его в голубиный браслет. Вытащил голубя из клетки, сунул за пазуху, теплого. Все это время Молния смотрела на меня в нетерпеливом ожидании, будто ее бесила моя нарочитая медлительность; ее взгляд подталкивал меня изо всех сил, но я совершенно не желал что-нибудь упустить ей в угоду.

Я вышел из кабинета, не торопясь; Молния меня обогнала. Она крутанулась по винтовой лестнице, пронеслась мимо стражи, как вихрь — и распахнула передо мной дверь нарочитым, слишком грубым, безобразно неженским жестом.

Пленники Молнии стояли в окружении стражи и выжидательно смотрели на дверь. Увидев их, я усомнился в словах первой жены: они не были похожи на людей.

Худой лохматый евнух имел прекрасные глаза аглийе. И клеймо между бровей. Я в который раз проклял людей, делающих такое с моими родичами, и в который раз пообещал богам запретить это законом под страхом смерти, если когда-нибудь получу законодательное право — но это мелькнуло в уме между прочим. Женщина…

Женщина выглядела как аманейе. Не как человек. Такого я вообще никогда не видел — ее косы, лен с золотой канителью, ее глаза цвета осеннего неба, ее бледно-розовое личико… И при всем этом невозможном, необыкновенном облике — жалкая рубашонка из крашеного сандалом холста, такие же штаны, туфельки из крахмальной холстины, сложенной впятеро. Одежонка деревенской девчонки.

Эта женщина смотрела на меня спокойно и смело. Удивительно спокойно и смело для бродяжки, которая поговорила с Молнией. Она не и не думала врать — действительно, царевна: глядя на нее, я видел отблеск гранатов короны ее отца.

Моложе Молнии лет на десять. Ведет себя, как надо, правильно ведет себя. Разве что с трудом поднимает глаза от моего хвоста. Не видела аглийе раньше — не считая бедолаги-евнуха, которого лишили хвоста, как и всего прочего. Ядовитый шип, оружие аглийе, домашней прислуге ни к чему… мразота!

Женщина сообразила, что я отметил ее интерес к хвосту — и вдруг ярко покраснела, как обычные женщины краснеть не умеют. Пунцово — словно мак по весне. Я улыбнулся:

— Ты интересная…

В ответ она сделала несколько уморительных танцевальных движений, отставила ножку, кивнула и снова отставила ножку. Сказав, что рада видеть нас… но, взглянув на Молнию, сочла нужным исключить ее из источников своей радости.

Молнии это сильно не понравилось; мне даже кажется, она пожалела, что притащила сюда эту женщину. Во всяком случае, она выдала какую-то язвительную гадость, в которой было больше злости, чем смысла. А чужая царевна обратилась ко мне с просьбой позволить ей говорить.

Да, язык у нее изрядно заплетался. Я понял, что она лишь недавно пытается беседовать с жителями Ашури, а речь ее собственного народа, сравнительно, грубозвучна и жестковата. Но говорящая была исполнена достоинства и смелости, а уважение ко мне подчеркнула, как старый посол.

Разумеется, я согласился ее выслушать. Тогда царевна страстно и сбивчиво попросила жизни для своего евнуха. Неожиданный поворот.

Молния обидела и перепугала ее саму, но она, осознавая себя природной госпожой, как любой из аристократов крови, решила заботиться не о себе, а о вассале. А ее маленький бесхвостый щенок, попытавшись защищать свою госпожу, похоже, облаял мою жену — и мерзавка посулила ему ужасных кар. Ну-ну.

Мои вассалы слушали, приоткрыв рты от удивления. Молния удрала в башню на середине царевнина монолога — за много лет нашего злосчастного союза она успела узнать меня хорошо.

— Тебе ничего не грозит, — сказал я царевне, перебив ее извинения за вид и обстоятельства нашей встречи. — Считай себя моей гостьей, никто не тронет твоего раба. Вас проводят на темную сторону, — и почти не слушая ее благодарного лепета, лишь кивнув в знак милости и понимания, поднялся в башню за Молнией, жестом позвав за собой Клинка и Рысенка.

Молния стояла на смотровой площадке и делала вид, что любуется небом. Улететь в горы одна, без свиты, она все-таки не решилась: аглийе, но женщина — чревато.

Она обернулась ко мне с деланным изумлением, вильнула хвостом — а я поймал хвост выше шипа и дернул к себе.

— Отпусти меня! — взвизгнула Молния, тоже хватаясь за свой несчастный хвост. — Не смей!

— Ты берешь прах от ног своего господина и просишь его о милосердии, — перевел я и дернул снова. У нее слезы брызнули из глаз.

— Мой отец считает, что ударивший женщину достоин презрения! — закричала она, размахивая свободной рукой. — И на тебя смотрят твои вассалы!

— Я не бью тебя, — сказал я. — И ты забыла — ты тоже мой вассал. Все мои вассалы должны помнить, что люди в горах — под моей защитой. Ты знаешь, что чувствуют существа, которым отрезали хвост, Молния?

— Он такой же, как и ты! — теперь она вопила больше от ярости, чем от боли. — Полукровка!

— Он такой же, как я, а ты станешь таким же, как он, — сказал я, взглядом приказав Рысенку подать мне саблю. — Ты будешь смешно выглядеть в полете.

Молния вдруг перестала визжать.

— Господин собирается действительно меня искалечить? — спросила она втрое тише, чем говорила обычно. Ее зрачки расширились во весь глаз.

— Не вижу от тебя пользы, — сказал я. — Ты творишь зло и сеешь смуту. Если кому-то доставляет удовольствие чужая боль, то отчего бы ему после не насладиться и собственной?

— Я не хочу, — сказала Молния шепотом. — Я вернусь к отцу. Отпусти меня домой.

Я намотал ее хвост на кулак, как косу — так, что хрустнули позвонки:

— Ты хочешь войны между аглийе и людьми? — спросил я нежно. — Войны не будет, Молния. Жизни подданных важнее государю Смерчу, чем удовлетворение твоих амбиций и капризов. Поэтому я отрежу тебе хвост, а тебя запру в башне на темной стороне, и окна этой башни велю забрать решетками.

Молния смотрела на меня со злыми слезами. Я сжал кулак — и она взмолилась:

— Я прошу господина о милосердии… — она ненавидела меня в этот момент, но наглядно осознала, что я сильнее. Царь аглийе, отдавая мне старшую дочь, явно имел в виду воспитание моей выдержки и способности к компромиссам: царевна Молния ухитрялась довести до белого каления даже его доверенных советников. Я отлично знал, что любви нет и не будет; все годы, прожитые с Молнией, я старался только обезопасить ее и сделать сравнительно безвредной.