Корона, Огонь и Медные Крылья - Далин Максим Андреевич - Страница 24

Красавица в родинках (самая прелестная из них украшала уголок рта) усмехнулась и покачала головой, остальные взглянули враждебно.

— Раадрашь — аглийе, — сказала красавица. — Ее отец, государь птиц, отдал ее господину, заключая боевой союз между аглийе и людьми, как залог военной помощи. Она думала, что идет замуж за аглийе и будущего короля людей, а отец господина объявил, что намерен пренебречь первородством полукровки и отдать право на трон тому из младших принцев, у кого будет больше детей. И вообще — человеку.

— Но как это возможно?! — вскричала я. Почему-то меня страшно огорчила эта, творимая с принцем, несправедливость. — Это же дурно!

— Да, она глупа! — снова фыркнула малютка. — Дурно! Вы слышали?!

— Она здесь чужая, — сказала красавица. — Ты несправедлива, Далхаэшь. Послушай, белая, разве ты не знаешь, что у человека и аглийе может родиться дитя, но у полукровки, от кого бы то ни было — уже очень редко? Человеческий король обкусал себе все ногти на ногах с досады, что наш господин — его старший сын. Роду Сердца Города, правящему Ашури-Хейе, уже тысяча лет, он никогда не прерывался — а на нашем господине может прерваться навсегда по вине его отца…

— Да уж, — сказала Гулисташь насмешливо и горько. — Господин Тхарайя отважен, силен, недурен собой, его воины держат в страхе врагов и соседей, его власть велика — над всем, кроме собственной судьбы. Родной отец считает его пятном на штандарте рода и не желает видеть его самого и его свиту-аглийе в своем дворце. Сам господин брал женщин без числа — и ни на одной не оставил следа, как дождь на каменной плите. Это кажется жалким…

— Делает несчастными женщин, — зло вставила Далхаэшь. — Крылатая госпожа ведет себя достойно, если бы не она, наш господин Бесплодный Камень и нас раздарил бы своим офицерам! А госпожа добра к тем, кто проявляет уважение и покорность, она не дает женщин в обиду. Если ей удастся найти девицу, которая ухитрится родить — мы все будем жить в Гранатовом Дворце, а не в этом ледяном орлином гнезде, где вместо сада — три травинки между каменных плит. Жаль, что в этом случае нет никаких шансов! — закончила она безаппеляционно.

— Мне Раадрашь не показалась доброй, — сказала я. Мне было нестерпимо грустно, непонятно почему.

Далхаэшь резко указала на меня пальцем.

— А почему, скажи, она должна быть доброй с тобой? Кто ты такая? Принцесса, говоришь ты — а сама таскаешься по горам, как бродяжка! Я уверена, что это ложь, причем, глупая. Тоже мне, свита принцессы — какой-то кастрат…

— Он — тоже полукровка, — сказала я.

— Вы послушайте только! — воскликнула Далхаэшь. — Она сравнивает своего кастрата, бесхвостого, которого продавали на ярмарке вместе со скотом — с нашим господином! Скажи об этом принцу — ему польстит!

— Ну, — рассмеялась Гулисташь, — ее слуга не Каменная Плита! Этот — Песок, сколько в него не лей, ничего не вырастет! Ниоткуда!

Я поняла, что никакой разговор не имеет смысла, и что темная сторона замка — и вправду изрядно темное место. Я собрала одежду и пошла прочь; я сильно озябла, но не могла понять, следствие это мокрой простыни или холод окружающей враждебности. За моей спиной женщины продолжали обсуждать принца и свою горькую долю.

Шуарле ждал меня в комнате.

— Приходила Раадрашь, — сказал он, обсушивая мои волосы. — Спрашивала, девственница ли ты и не хочу ли я прыгнуть вниз из этого окна. Ты кажешься мне не такой обнадеженной, как до бассейна.

— Ты был прав, — сказала я печально. — Я ничего не понимаю в жизни. Наш хозяин очень несчастлив оттого, что у него нет сына — и дарит своих неудавшихся любовниц офицерам… хвостатым, я думаю. Что будем делать?

— Что скажешь, — сказал Шуарле спокойно. — Хочешь — вправду прыгнем отсюда. Хочешь — посмотрим, что будет дальше. Видишь ли, Лиалешь, моя жизнь с некоторых пор — в твоих руках.

— Ты — рыцарь, Шуарле, — сказала я. — А я — глупая девочка, это говорят все.

— Не знаю, что такое рыцарь, — отозвался мой друг. — Если мы с тобой решили пожить еще немного, то может быть, я заплету твои косы? Пока ты еще жива, Лиалешь, тебе нужно выглядеть принцессой.

Мне оставалось только согласиться.

День прошел в тревожном ожидании непонятно чего.

Шуарле позвали к тем самым резным дверям, ведущим в Светлые покои, когда уже настал настоящий вечер. Я собиралась ложиться спать, он как-то отвлек меня — и оказался прав: оказалось, что принц желает меня видеть.

— Для визита уже поздно, — сказала я. — Это кажется мне неприличным.

— Это неприлично, — сказал Шуарле, скептически разглядывая мой костюм. Рубаха из легкого голубого шелка, вышитая золотыми облаками, с разрезами на боках до самой талии, и штаны, тоже голубые, золотые и с разрезами были не того сорта, какой хорош для торжественных приемов. Им не хватало строгости. Я распустила голубой с золотом платок и укуталась в него, как в шаль, но это не многому помогло. Я уныло посмотрела на себя в зеркало.

— Ты не можешь отказаться, — сказал Шуарле. — Пойдем, иначе решат притащить силой.

— Ладно, — сказала я. — Пойдем. Мы придем туда вместе, а потом ты меня подождешь. Будет очень вежливо — его высочество и я со свитой.

Шуарле коротко рассмеялся и мы с ним отправились в покои его высочества, как на опасное дело.

Я писал письмо отцу, когда вернулся патруль:

"…Касаюсь праха у ног Гранатового Государя, желая ему здравия, и благоденствия, и процветания на тысячу лет. Уведомляю Светоч Справедливости, что на северо-западной границе царит ненарушаемый мир. Озирая рубежи, верные воины Лучезарного видели лишь странствующих купцов, уплативших пошлину, как подобает подданным мирным и почтенным, а также кочевников-нугирэк, исповедующих веру в Костер и Солнце. Упомянутые кочевники направляются в Лаш-Хейрие, дабы потешать горожан Лучезарного танцами на тлеющих углях и глотанием огня.

Горная цепь Нежити — по-прежнему крепостная стена Оплота Мира. Пришедшие из-за реки не преступают начертанных границ, а воины Лучезарного по-прежнему следят за соблюдением договоров.

На вопрос Светоча Справедливости о разбойнике, прозываемом Волосатым Пауком, сообщаю: упомянутый злодей ныне пребывает на другом берегу. Воины Лучезарного выследили его банду в ущелье Трех Ветров; отребье, руководимое Волосатым Пауком, было уничтожено, а он сам четвертован и обезглавлен. Голова упомянутого Паука и его руки отправлены в Лаш-Хейрие, дабы быть выставлены на всеобщее…" — и на этом месте меня прервали.

Молния влетела в мой кабинет так стремительно, что бумаги полетели на пол, а в клетке шарахнулись отцовские голуби. Секунду я был одержим желанием швырнуть сандаловый калам и заорать; пришлось тяжело брать себя в руки, глубоко вдыхать и вспоминать родовое имя, чтобы суметь аккуратно положить калам на край тушечницы.

— У меня подарочек для тебя! — заявила Молния с порога.

— У тебя подарок для твоего господина, — сказал я так бесцветно, как мог. — Я знаю, что ты жаждешь сглазить меня прямым обращением, но и без тебя много желающих, Молния.

— Я не хочу церемоний, Ветер! — фыркнула она и хлестнула себя хвостом по бокам. — Я тоже царской крови, а здесь нет никого из вассалов!

— Если бы здесь был кто-нибудь из них, — сказал я, — я велел бы ему тебя запереть.

Кажется, Молния, наконец, сообразила, что сделала что-то не так. Она улыбнулась, как сумела, поклонилась, не слишком себя утруждая, и подсеменила ко мне, пытаясь совладать со своей нелепой походкой.

— Я не хотела вызывать гнев повелителя, — сказала она с нежностью, не способной обмануть даже трехлетнего младенца. — Я надеялась его обрадовать.

— Ты обрадуешь меня, забыв навсегда, что в мою дверь может среди бела дня ворваться женщина, — сказал я. — Не будь у тебя крыльев, я посадил бы тебя на цепь в ночных покоях.

— И приходил бы ко мне по ночам? — усмехнулась Молния.

Мне стоило большого труда ее не ударить.

— Нет. Днем. Чтобы посмотреть, как тебя кормят битыми крысами.