Кома - Кук Робин - Страница 20

– Давай дальше, – сказал Беллоуз Рейду, отступившему от кровати.

Тот снова принялся за массаж. Картрайт затряс головой, сигнализируя, что бедренный пульс усилился.

– Старк будет писать кипятком, когда узнает о сегодняшнем, особенно после своей лекции о повышении бдительности в отношении подобных случаев. Черт, зачем мне эта головная боль! Если она гикнется, он меня просто пришьет.

Сьюзен с трудом переварила тираду Беллоуза. Снова она оказалась лицом к лицу с тем, что Беллоуз, да и весь персонал, не думали о Нэнси Гринли как о личности, индивидуальности. Больной рассматривался как часть некой сложной игры, как что-то вроде футбольного мяча, который команды гоняют по полю. Команды же волновало только то, какое место и преимущество они получат при выигрыше. Нэнси Гринли была лишь технической задачей, которую нужно решить. В конце концов становился важен не результат, а сам процесс ежедневной игры, ее ходы и пасы.

Сьюзен ощутила острое чувство раздвоенности в отношении клинической медицины. Ее женская чувствительность оказалась крупным недостатком в этой атмосфере механистичности и сиюминутной выгоды. Она молча вздохнула по старой доброй лекционной аудитории с ее абстракциями. Реальность же оказалась такой отрезвляющей, жесткой и холодной.

С другой стороны, она испытывала академическое удовлетворение, глядя, как ей пригодились базовые научные знания, приобретенные в аудитории. Из физиологических экспериментов с сердцами животных она знала, что беспорядочные сокращения – фибрилляции сердца Нэнси Гринли – можно прекратить, только деполяризовав всю массу сердечной мышцы, сведя всю электрическую активность к нулевой точке, после чего мог восстановиться нормальный автоматический ритм сердца.

Сьюзен вытянула шею, чтобы рассмотреть, как Беллоуз накладывает электроды дефибриллятора на обнаженную грудь Нэнси. Один он приложил к грудине, а остальные расположил на левой части грудной клетки, деформировав бледную левую грудь Нэнси.

– Все прочь от кровати! – приказал Беллоуз.

Он нажал большим пальцем на контакт, и мощный электрический заряд прошил грудную клетку девушки. Тело Нэнси подпрыгнуло, руки подскочили и хлопнули по груди, упав ладонями вниз. Электронный сигнал пропал с экрана, затем снова появился, оставляя за собой вполне нормальный след.

– Пульс хороший, – сказал Картрайт.

Рейд продолжил наружный массаж. Сердечный ритм оставался стабильным несколько минут. Затем проскочила экстрасистола. Через несколько минут нормального ритма прошли три экстрасистолы подряд.

– Желудочковая тахикардия, – доверительно поведала Шергуд, – сердце все еще очень возбудимо. Видимо, причина в нарушении какого-то глобального показателя.

– Если вы знаете его, Бога ради, не скрывайте от нас, – отозвался Беллоуз. – А теперь сделайте мне пятьдесят кубиков лидокаина.

Одна из сестер набрала лидокаин в шприц и подала Беллоузу, который ввел его в капельницу. Сьюзен придвинулась поближе, чтобы лучше видеть экран кардиомонитора.

Несмотря на лидокаин, ритм быстро ухудшался, фибрилляции возобновились. Беллоуз выругался, Рейд снова принялся за массаж, сестра зарядила дефибриллятор.

– Какая чертовщина здесь происходит? – спросил Беллоуз кивая, чтоб ему подали еще одну ампулу бикарбоната. Вопрос, впрочем, был чисто риторическим, ответа на него он не ждал.

Новую дозу эпинефрина ввели в капельницу, затем снова сделали дефибрилляцию. Ритм снова вернулся в видимое состояние нормы, но потом экстрасистолы появились снова, несмотря на добавочную дозу лидокаина.

– Те же проблемы, которые были у них в операционной, – отметил Беллоуз, наблюдая, как экстрасистолы учащаются, сливаясь в пароксизмы фибрилляции. – Твоя очередь, Рейд, давай, мальчик. Давайте дальше, ребята.

К 13.15 Нэнси Гринли дефибриллировали уже в двадцать первый раз. После каждого электрического разряда ритм восстанавливался только на короткое время, затем фибрилляция возобновлялась. В 13.16 зазвонил телефон. Ответил палатный регистратор, записывающий всю информацию. Звонили из лаборатории насчет анализа электролитного баланса. Все было в норме, кроме уровня калия, он был очень низкий – 2,8 миллиэквивалента на литр.

Регистратор передал результаты одной из сестер, которая показала их Беллоузу.

– Мой Бог! Два и восемь! Из-за чего же это случилось? Ну что ж, вот и ответ. Так, введем ей калий. Ввести во флакон капельницы восемьдесят миллиэквивалентов и увеличить скорость капельницы до двухсот миллилитров в час.

Нэнси Гринли отреагировала на этот приказ, немедленно свалившись в двадцать второй пароксизм фибрилляции. Сестры добавили калий в капельницу.

Сьюзен была полностью поглощена развернувшимся перед ней полным процессом реанимации. Она настолько сосредоточилась на нем, что пропустила свое имя, которое прохрипел динамик внутрибольничной системы оповещения возле главного поста. Оповещение трудилось все время, пока они были заняты Нэнси Гринли, выкликая имена врачей после номера шифра вызова. Но звуки смешивались и поглощались общим шумовым фоном, и Сьюзен забыла об этом обстоятельстве, пока звучание ее фамилии, произносимое с номером 381, не прорвалось в бокс.

Сьюзен с неохотой покинула свое место у стены и подошла к местному телефону на главном посту.

381-й номер был шифром послеоперационной палаты, и Сьюзен очень удивилась, что ее вызывают оттуда. Она назвалась просто как Сьюзен Уилер, а не как доктор, и спросила, зачем ее вызывают. Оператор попросил ее не вешать трубку и через секунду вернулся:

– Нужно сделать забор артериальной крови у больного оттуда для анализа газов крови.

– Газов крови?

– Да. Кислород, углекислота, кислотность. Это нужно быстро.

– А откуда у вас мое имя? – спросила Сьюзен, крутя телефонный провод. Она надеялась, что это какая-то ошибка, что вызвали именно ее.

– Я делаю только то, что мне приказывают. Ваше имя в истории болезни. Запомните, это срочно, – и трубку повесили, прежде чем Сьюзен успела ответить.

Да ей и нечего было добавить. Она положила трубку и пошла обратно в бокс Нэнси Гринли. Там Беллоуз снова устанавливал электроды. Разряд снова прошил тело больной, а руки ее бессильно хлопнули. Этот хлопок одновременно был выразительным и внушал жалость. Монитор снова показал нормальный ритм.

– Пульс хороший, – отозвался Картрайт со своей позиции у бедренного пульса.

– Мне кажется, она уже лучше держит синусовый ритм сейчас, когда часть калия уже пошла в кровь, – сказал Беллоуз, глядя, прищуриваясь на экран монитора.

– Доктор Беллоуз, – произнесла Сьюзен во время этого затишья, – я получила вызов взять артериальную кровь на анализ газового состава в послеоперационной.

– Поздравляю, – безучастно ответил Беллоуз и повернулся к Шергуд, – где же, во имя Неба, эти ординаторы? Бог мой, когда они нужны, они будто проваливаются. Но только попробуйте взять кого-нибудь на операцию, как они налетают словно стервятники, и ваша операция уплывает из-под носа.

Картрайт и Рейд натянуто засмеялись.

– Вы не поняли, доктор Беллоуз, – повторила Сьюзен, – я никогда не делала артериального укола. Я даже не видела, как это делается.

Беллоуз перевел взгляд с монитора на Сьюзен.

– Иисусе, у меня нет времени сочувствовать! Это то же самое, что и венозный укол, только делается в артерию. Какого черта вы торчали два года в медицинской школе?

Сьюзен почувствовала, что ей хочется начать оправдываться, и ее лицо покраснело.

– Ничего не говорите, – быстро сказал Беллоуз. – Картрайт, пойдите со Сьюзен и...

– Через пять минут у меня тироидэктемия, на которую вы меня записали с доктором Джакобсом, – прервал его Картрайт, глядя на часы.

– Черт, – сказал Беллоуз. – Ладно, доктор Уилер, я пойду с вами и покажу, как делать артериальный укол, но не раньше, чем здесь все утрясется. Сейчас дела пошли на поправку, поэтому я и смогу это сделать. – Беллоуз повернулся к Рейду. – Пошлите еще кровь на анализ, пусть повторят калий. Посмотрим, как у нас дела. Может, мы уже выкарабкались.