Вопросы цены и стоимости (СИ) - Абзалова Виктория Николаевна - Страница 22

В довершении ко всем несчастьям, Ожье застал его именно в один из таких моментов, и известие о том, что любимый человек стал свидетелем его позора, сокрушило юношу. До чего же он жалок! Искренняя забота показалась издевательством.

- Малыш, он обидел тебя вчера? - встревоженному Грие уже было не до собственных признаний.

Хотелось задавить мерзавца «родственничка» без всяких шуток. Разумеется, он предупредит, чтобы Ксавьер держался от парня подальше, однако мужчина сильно сомневался, что на этакого типа подействуют убеждения и внушения. Самым эффективным было бы отправить любезного родича в Гарону с камнем потяжелее, но до такой степени одержимости лисенком Ожье еще не дошел.

Юноша был очевидно не в себе, и вдруг взглянул на него странно потемневшими глазами, небрежно откинув голову. Малыш? Обидел? Равиля качнуло уже в другую сторону: да, он такой, какой есть, но он не ребенок, и не животинка, подобранная из жалости!

- Обидел? Что вы! Вы же видели, я сам.

Вот это и называется оглушить! Как обухом, а болит не голова вовсе… Толи стареешь, уже, Грие, толи и у тебя есть сердце, да еще способное вот так дернуть. Чем же он тебя настолько зацепил, рыжик? Равиль ведь жизнью хорошо ученый, на совесть, за просто так, из любопытства никому себя тронуть не даст… и это его внезапное «вы» еще!

- Ну, раз сам, так сам, - протянул Ожье, чтоб хоть что-то сказать. - Только, лисенок, я думал, что ты достоин лучшего…

Трудно понять того, кто сам себя не понимает. А Равиль себя не понимал абсолютно! С одной стороны словно гора свалилась с плеч, что мужчина его не осуждает, не считает испорченной и развратной тварью, готовой лечь под любого, кто погладит в нужном месте. Беспокоится за него как всегда, оберегает… И значит можно тоже простить себя.

С другой стороны тут же рванула душу обида, по-детски огромная, не оставляющая места ни для чего иного: получается, что единственному важному для него человеку вообще все равно, если он с кем-то будет?

Юноша не страдал отсутствием наблюдательности и помнил взгляды, которыми мерили друг друга Грие и лекарь Фейран из Фесса - искры сверкали! А ему что, всего лишь равнодушное предупреждение?!

Конечно, «достоин большего» - грело, спору нет. Едва сахарной лужицей не растекся - высоко ценит… Однако больно сознавать, что для того, от кого принял бы все, - и кару, и муку - при всех превосходных оценках он даже не подходящая замена для куда более важного. Так, - скрасить досуг между склянок, да и то, пока клеймо не разглядел… Жалеет, но брезгует?!

- Вот уж о мужских достоинствах я буду решать сам! - Равиль окончательно запутался в себе.

- Само собой, - согласился Грие, - опыта хватит…

Он и не имел в виду ничего оскорбительного, только то, что нахлебался юноша уже всякого и сам все должен понимать, а как сказал - так ведь тоже больно, когда по живому дерут, тут не до изысканных бесед.

А Равиль от его слов просто обмер, в груди что-то оборвалось, и щеки опалило нестепимым жаром - толи от невыносимого стыда, толи от гневного возмущения. Это даже трудно было назвать обидой! Юноша совершенно перестал понимать что-либо, а может быть, наоборот, слишком многое понял: его новая вера любит кающихся грешников, и в этом представлении ему отводилась роль Марии Магдалины, возвышенной и очищенной Спасителем.

О, ему было бы совсем не трудно и дальше изображать замаливающего грехи грешника, если бы искупление оных - как настоящих так и мнимых, не подразумевало одно весьма существенное «но»: предполагающиеся условия игры были таковы, что не только случайные обжимания по углам, какая-нибудь интрижка, но и то, чего он больше всего желал бы получить от Грие, неизбежно означало бы в глазах мужчины падение обратно. Безнадежно…

Юноша ощущал себя как в ловушке. Хотелось толи заплакать, толи закричать от отчаяния, легкие сдавило, но он лишь расправил плечи. Если он не нужен ни в роли, ни сам по себе, какая тогда разница!

- Сколько опыта ни есть, весь мой! - резко, почти грубо, отрезал в ответ на замечание Равиль. - Пока хватало!

А хотелось крикнуть: не хочу больше никого играть, хочу быть любимым! Тобой… Хочу узнать как это бывает, когда занимаешься любовью с тем, кого выбрал сам, а не трахаешься с любым, кто положил на тебя глаз и затащил в койку (спасибо, если вообще дотащил)… Хотя почему узнать? Вспомнить!

За что ты так со мной… Сначала показал кусочек рая, а потом сказал: «лишь от этого древа не вкушай, ибо оно суть познания добра и зла»! И можно ли удержаться от змеева искушения, если хитрый гад затаился в самом сердце, и только вместе с сердцем его можно вырвать?!

И почему я не тот, кому можно сказать: «вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей…». Если это не любовь, то что? Что тогда такое эта бесова любовь и неужели так тяжек первородный грех, что Бог посылает ее своим чадам в наказание, как будто всего остального мало!!

Но слова шли совсем другие, вымещая всю переполнявшую юношу горечь на ее причине:

- Я свободный теперь! Я решаю, когда и с кем! Ты сам сказал, что мне не отец, а я не девочка на выданье! Я не обязан отчитываться бывает кто-то в моей постели или нет!

Раз уж в ней не бываешь ты…

- Если я тебе в тягость, я уду! Спасибо, я многому научился и смогу заработать на кусок хлеба не только задницей! А многого мне не надо…

О, мне надо очень многое!!! Мне нужен ты.

Ошарашенный бурной отповедью и тоном, яростным сверканием глаз, изгибом упрямо поджатых губ, Ожье тяжело поднялся, и Равиль невольно отступил в сторону - показалось, впервые ударит, так жутко вдруг стало от взгляда. Мужчина отступил тоже, одновременно, против воли, с восхищением любуясь рассвирепевшим, вздыбленным лисом.

Особенно таким… Особенно, если вспомнить каким ласковым и мягким может быть рыжее наваждение.

Хорошее время для дифирамб выбрал! Звереныш вот-вот свою первую добычу зубками в кровь истреплет, а та засмотрелась…

- Смотри, малыш, как знаешь, - веско уронил Ожье. - Я за тебя и правда решать никакого права не имею. Надеюсь, что потом жалеть не придется…

- Было бы о чем! - в каком-то смысле даже верно.

А душа заходилась тоскливым воем.

- Значит, вот как… Как знаешь! - повторил мужчина и ушел.

И вот тогда, глядя на удаляющуюся широкую спину, Равиль наконец заплакал - тихо-тихо. Только две слезинки скользнули по щекам.

Часть третья

***

- Некоторые из ваших слуг не слишком-то старательны, когда за ними нет хозяйского глаза, - неодобрительно высказывала за обедом Катарина мужу. - А некоторые вовсе откровенно ленивы даже если стоять над ними с палкой! По крайней мере двоих я рассчитала бы сегодня же.

- Поступайте как вам угодно, - несколько рассеянно отозвался в ответ Ожье, погруженный в свои, явно не очень приятные мысли. - Вы же теперь хозяйка в этом доме.

Потом спохватился и добавил мягче с улыбкой:

- Женской руки в нем никогда не было, и я думаю, вам наверняка хотелось бы переделать что-нибудь на свой вкус.

- Да, кое-что хотелось бы поменять, - согласилась молодая женщина, вспоминая, что и гардероб бы ей не плохо сменить тоже: не девочка уже, а замужняя дама, как ни как, да и замужем она за человеком солидным. Положение обязывает!

- В пределах разумных трат, - дал добро супруг с беззлобной усмешкой. Было очевидно, что молодая жена горит желанием утвердиться в своем новом положении во всех смыслах.

Катарина вернула усмешку: за то, что Ожье охарактеризовал, как разумные траты, мать пилила бы ее еще год, как отъявленную транжиру.

- Вы не отдадите мне сегодня в помощь своего воспитанника?

От этой семейной идиллии Равилю и без того было тошно, хоть в петлю, - сам не понимал как еще держался, чтобы не вскочить и бросится куда глаза глядят! А при подобном небрежном упоминании о нем, словно юноши здесь не было вовсе, откровенно передернуло.